Если мы обращаемся к субстанциальному опыту цивилизационного параллелизма, то он приводит в замешательство наше осознание своего данного из ниоткуда естества, поэтому упорядочивание на данном участке вселенской окрестности проходит в измерении невозможности достичь невозвратной высоты сознания под воздействием неисчерпаемой жажды превращения, бифуркационных сдвигов и обретения потоковых знаков ради ничего, спасения во имя, то есть ради букв данных в трансцендирующей исчезаемости недоступных открытий, которые либо только наступают, либо уже давно уходят в неизвестность таинственного смысла случайности.

Порой нам кажется, что отличие разных видов реальности перевешивают нашу способность к их восприятию. Но стоит лишь отступить на шаг, как открывается раскидистая картина пейзажа собственных нервов. Если мы готовы дотронуться до неисчерпаемой энергии внутренних сдвигов и откровений, то придётся принести жертву на алтарь окружающей несвободы и тронутой взаимозависимости. Кто там, за этим камнем? - это не вопрос для обсуждения природы невероятного трансцендирования, это лишь наша отмазка от собственного неверия в то, что мы даже существуем, или даже можем существовать, или даже имеем право существовать, или даже что мы ничего не можем и не имеем ни на что права. В самом деле — почему мы видим, слышим, выбираем что-то, откуда возникает этот набор слов, упорядочивающих действительность в соответствии с выдуманным естественным законом — не просто ли это наша иллюзия, а то ведь так получится, что программа в компьютере тоже живёт — вот задайте в командной строке команду — и вам ответят, то есть провернут несколько операций, пусть и чисто механических. Но стоит нам заменить эту возможность ответа на возможность случайных решений, построения нейронных сетей — и вопрос уже встаёт по другому — а чем тогда наше сознание отлично от этой сети, а если мы можем «видеть» и «слышать» и считаем это собой, своей природой — то также можно представить и феномен сознания в сети, внутри сделанной нами коробки.

Наше воздействие на сознание можно разделить на несколько видов: изменение, создание, разрушение, взаимодействие, развитие и т. д. Но с созданием сознания нам справиться сложнее всего — ведь для этого нужно не стучать топором по дереву, а посадить это дерево — создать материальную субстанцию, куда переселится дух леса, то есть нейронное дерево принятия решений.

Обретая новое дерево, мы отклоняемся от курса поиска объективности, создавая новую «умную» коробку мы забываем о «старых», «древних» игрушках, которые начинают выглядеть столь же злободневно, как и наскальная живопись в ушедших под воду пещерах. Потому что, создавая эту коробку, мы не чувствуем внутри неё жизни, она остаётся инструментом в наших руках — но являемся ли мы сами инструментом в чьих-то руках, может быть в своих собственных, в руках организации, государства, да и природы в целом? Что это за инструмент такой, который приводит к саморазрушению, словно игра для настольного вычислительного устройства, которая втягивает игрока в свой цикл незамкнутой озабоченности субъективного существования? Не тот ли это инструмент, который мы начали применять уже давно, ловя рыбу, рубя деревья, охотясь на животных и на самих себя? Словно удар молотком по пальцу нам нравится этот цикл замкнутого разрушения собственного Я, приводящий к забытию как культуры, так и воцарению робких попыток жалобливости слов в под стенами неприступного Константинополя или Карфагена. Культура размывается нашим же неосознанным стремлением к неконтролируемому отходу от реальности ради будущего, но будущего для нас не может существовать, пока мы не построили совершенную модель, а такую модель мы можем строить только для прошлого и уйти от этого псевдоправильного определения не можем никуда кроме выгребной ямы. Где оказывается наш дух на пути к исчезновению самости в окрестности случайности природной заданности изначальных условий функционирования общества как идеальной системы, невозвратно впадающей в хаос самоопределяющихся линий разграничения свободы и зависимости от самих себя? Он оказывается заключённым во всю ту же коробку управления повседневностью, которую мы упорно пытаемся носить в кармане, подключать к голове, сердцу и даже волосам, рукам. Нас самих уже почти не осталось, зато появилось много псевдонас, которые смеются, притворяются, становятся чем-то большим, чем мы сами и которые теряют крайний запас случайной скованности красот бытия.

Зачем притворяться чужими, если мы не можем ими стать? Если раньше во времена Средневековья была склонность к представлению шутов в роли отдалённой и специфической, мало что решающей, теперь те же самые шуты могут претендовать на занятие ключевых мест как в культурном слое, так и в вещательной сетке политической агитации. Куда мы пришли, когда начали стараться превращаться в идеальные винтики, машины без колёс, но с крыльями, которым дано летать только в рамках новой мифологии стирающегося сознания неправоты. Что такое тансцендентальный постмодернизм? Мы хорошо запомнили с некоторого времени эту формулу — наркотики, секс и рок-н-ролл (трясокрут). Но и данные понятия начали вырождаться с приходом цифровой эры, хотя наибольшей критике подверглось наверно последнее, которое ближе к остальной поверхностной культуре, и это последнее стало образом давно утраченного совершенства, тогда как всё новое стало называться топтанием на месте. Если вдуматься — пропаганда этих образов имеет некоторый глубоко скрытый смысл, который мы обнаружим в характерных изображениях, картинах, музыке. Они официально продолжают находиться под запретом и отрицанием, хотя репрессивная десублимация раскручивается таким образом всё больше, что становится необходимым включённость старых элементов трансконтинентального постмодернизма в новое «развитие» международных отношений. Пропаганда наркотиков, а к ним можно добавить и некоторые эзотерические организации, продолжает порицаться, но все эти элементы становятся новым подсознательным полем социальной реальности, которому, раз оно замещает какие-либо другие элементы, необходимо прорываться наружу, что рано или поздно произойдёт.

Изменители сознания преобразуют простнаство-время социального бытия таким образом, что энергия стягивается в воронки забвения и провалов памяти, факты становятся случайно приукрашены, а люди живут по законам блуждания между тупиками. И пока сознание продолжает находиться в неведении своей собственной разрушимости, на него обрушивается новые удары вытягивания ресурсов для поддержания устойчивых моделей обретения управляемого псевдореализма.

Пока мы не вбираем себя достаточное количество анархистской методологии, мы не можем утверждать, что не ввергаемся ежеминутно в эпистемологический произвол, направляя своё вдохновение на попытки свержения, завершающиеся воцарением новой глупости. Но эта страсть к насильственным изменениям объединяется как в головах, так и в руках участвующих людей, исходя из общенеолиберальных умонастроений, не важно кто эти участники — создающие эпистемологические иллюзии ораторы и учёные (для которых старые и новые теории несовместимы и несравнимы, а значит переход между теориями столь же произволен, как и между политическими партиями), или вечно отрицающие всё подпольные нон- и деконформисты. Все эти вовлечения в общественные течения ещё не позволяют нам встать в ряды того или иного тайного общества, или стать подлинным попечителем природы, пылким реконформистом или мечтательным присоглашателем или перезаключателем. Выключая свою тягу к покою, мы уносимся с новой неядерной силой к познанию неизвестности, стремясь к попытке протереть стекло обрывочности знаний, с тем, чтобы не копаться с микроскопом в собственном унитазе, а сразу понять квантовую природу связи молекул воды, оживляющей наше вечное стремление к реинкарнации мозга, просвещению домашних животных, нашу безудержную свободу к отклонению от всего «истинного» под гнетом случайности и открывающегося небытия. Словно произведение кубизма третьей волны, смешивающего уже псевдоформу с выдуманными сюжетами городской жизни, наш взгляд на вещи стремится понять свежесть пересекающихся времён, теряющих все свои направления, но не с тем, чтобы встретиться в одной точке, но с тем, чтобы разойтись в этой точке, образующей несвязанную линию плоскости дуалистического выбора. И если нам суждено считать округлые металлические формы в сочетании с белым цветом чем-то более современным, чем обыкновенный квадратный чёрный пластик, то наш взгляд ищет и новые блики, и новые отражения и новые цвета, тогда как наш разум уже отчаивается получать новые знания за пределами стандартных сценариев ежедневного человекодействия.

И что такое может быть человекодействие, если мы не можем понять и не считаем многих достойными называться людьми, а действие соответственно утрачивает в руках прочих людей для нас всякий смысл? Это действие — лишь помощь для нас самих, лишь наша выгода, поступающая ежесекундно нажива, как наживка в процессе философского троллинга неумирающей щуки или кита, борющегося с загрязнителями морей. Человекодействие — элементарный факт незнания и отрицания собственного существования, попытка выйти из собственной природы и настроиться на «рабочий», то есть рутинный лад, лад, для которого уже нельзя подобрать аккордов. Что это такое — наша рутина? Это не человекодействие, которое утрачивает значение в своём осуществлении, передавая значение и содержание заказчику, но это просто завершающийся ежесекундно цикл потоков наших мыслей, сосредоточенных на бесполезных социальных оценках окружающих, на стремлении к избежанию рискованного поведения, выдвижению за границы собственной маленькой деревеньки с покосившимися заборами — эта умственная вымирающая деревня, вымирающая тем больше, чем больше её окружают железом, стеклом и асфальтом. Если бы эти материалы вели к плодородным почвам, к уютным палисадам, к бассейнам, где купались бы и звери и люди, наслаждаясь знойным днём или звёздной зимней ночью на фоне кристально чисто опьяняющего воздуха жизни леса и полей, то они бы не имели нашего рутинного смысла поездки и похода за товарами широкого потребления, но тогда бы они потребовали гораздо большей мыслительно работы, которую осуществлять не хочется человеку-действующему. Человекодействие требует только определённости и установленности, соблюдения норм и качества, меньше отклонений — больше результата. Нет, это как раз не массовое копирование, это постмодернистский концепт, в котором встроено быстрое развитие и внедрение нового, но это внедрение происходит путём смены коллекций, каталогов, замены конвейеров и выхода новых версий программного обеспечения. Само сознание начинает действовать в ожидание новых человекодействий, всё более новых, но всё более точно повторяемых — будь то покупка обоев на стену или выбор заставки для рабочего стола. Наш мозг требует перемен — и перемены эти в смене картинки. Сами путешествия словно утрачивают всякое значение кроме смены картинки и сугубо иллюзорных впечатлений. В человекодействии мы не можем достигнуть ничего за пределами нашей компетентности, а наша компетентность — всего лишь набор действий. Такой неоинструментализм может быть конечно рассмотрен как содержащий основы для развития сознания, которое и само то не слишком выдаёт нам свои тайны; но от чего наш мозг не перестаёт быть столь же загадочным, как и тогда, когда о его инструментальной функции не догадывались?; но от того, что мы не можем постичь ту скрытую природу выбора своего окружения, она не перестаёт быть столь же скудной, как засеянное новым сортом пшеницы огромное поле.

Конечно даже на одновидовом поле мы увидим позывы природы, стремящейся приоткрыть вуаль загадочности: сорняки, жуки, пауки, да и червяки: внутри этого однокультурия множество простейших организмов, словно наборы струящихся алгоритмов в наших мозгах. Но если мы словно с самолёта посмотрим на это поле, мы увидим лишь укрупнённые следы нерегулярной его природы словно специалисты по психоанализу, пытающиеся найти скрытые глубины подсознательного. Порой начинает казаться, что мы впадаем в зависимость от проезжающих по полям нашего сознания комбайнов больше, чем мы могли бы почувствовать дуновение ветра вдоль этого поля или шум дождя. Общественное человекодействие основано на общих и совместно создаваемых видах техники и способах их использования (хотя не обязательно заключается в технике в её механистической трактовке), в нём проявляется наша сплочённость и подверженность непрерывным изменениям. Есть ли у нас выбор? Когда начинается новое человекодействие по преобразованию общественного ландшафта, то мы можем вызвать новый комбайн или оросительный самолёт, рассыпать новое удобрение и засеять новый сорт, можем применить новую форму грядки, посадки, сроков между обработками от «вредителей». Но кто мы сами, как не вредители, если мы занимаемся выращиванием однотипной продукции, вторгающейся в естественные законы эволюции? Наше общее человекодействие заключается в сдерживании природодеятельности, в её притеснении и ограничении и достигается оно совмещением множества отдельных человекодействий, не нацеленных ни на что конкретное, о чём мы думаем, но охватывающее и леса, и горы и реки, и исчезающие виды. Если мы вырубаем лес, мы конечно уже не выжигаем его, и пытаемся ограничивать наше человековоздействие, но это ограничение имеет собственный смысл комплекса вины, а не является самостоятельным приятным порывом. Наш выбор сводится к том, поддерживать складывающуюся тенденцию или отклоняться от неё и уходить в сторону от комбайна. Не вовлекаясь в этот процесс уничтожения природы в сложившемся общественном человекодействии нельзя предложить ничего лучше, чем брать мешки и складывать в них выброшенный соседями мусор, что подобно тому, как идти по следам за убийцей и пытаться спасти его жертв. Выбор должен был бы начинаться с собственного сознания — с обретения созерцательности и умиротворённости, попытка достижения которых правда будет всякий раз лишь лицемерным плевком в лицо забытой гармонии садов Эдема. Используемые нами средства остаются неизменны — потому что это инструменты, мы можем защищать сколько угодно животных и растения, но продолжать при этом нажимать на холодное стекло аппаратов, которые становятся день ото дня более одухотворёнными, чем мы сами.

В информационные системы заложена определённая этика, механизм борьбы с несоответствием пониманию мироустройства. Уже в самом понятии несоответствующих сообщений заложена необходимость удаления нежелательных сообщений. Загружаемые статьи проходят отбор не по формальным признакам, но заставляют действительно включать мозг и попытаться распознать мошенничество. Загружаемые изображения также получают несколько понятийных привязок, например, в отношении снимков нас самих для представления этих же нас самих перед некоторыми другими принято разделять изображения на личные, чужие или картинки, изображения для «взрослых» (то есть покушающиеся на табу полового разделения) и «плохие» изображения — то сеть заведомо нарушающие общественное спокойствие своей субстанциальной агрессивностью. В подобной классификации задействуется и механизм апелляции, когда большинство отслеживающих не приходит к согласию, или когда один из отслеживающих заявляет о неправоте большинства. Подобные системы, кроме обеспечения некоторого входного фильтра на поле социальной загазованности, создают чуть ли не встроенные денежные системы, свои миры с играми, выбором, оценками, знаками, символами. По сути весь процесс основывается на зацикливании на человекодействиях, создающих иллюзорное движение куда-то, как поток, который вынесет странствующих по его водам почти столь же случайно, как и морская буря. По одномерному полю однокультурия должен прокатиться небольшой ураган природного неистовства, чтобы сидящие за рулями комбайнов обратили внимание на неестественность занимаемого ими положения. Но пока бури нет, стоит ли участвовать в этом человекодействии, нажимать на кнопки получения урожая на виртуальных фермах и рассылать эту радостную весть незнакомым друзьям? Можно было бы заключить, что до тех пор, пока мы независимы от этого процесса, пока он нас не увлекает, то мы можем делать это сколько угодно. Но процесс не слишком однозначен, ведь если он нас не увлекает, значит это не настоящий процесс, это не наше действие, и эта часть той общей иллюзии, которой мы можем отгораживаться от создаваемой иллюзорности систем обработки данных. Конкурсная природа мотивирует сознание, так что от его непричастности не остаётся и следа. Но люди просто не имеют права проводить конкурс в том, что им не принадлежит. А им в сущности не принадлежит ничего, может быть за исключением собственного тела и в том числе мозга, а также и той области пространства, которой они действительно способны заботливо распоряжаться. Парадокс заключается в том, что в отношении таких объектов конкурс проводить неэтично. Ведь передача другому лицу таких объектов приведёт к непредсказуемым результатам, а следовательно нарушит человекодействие. Человек действует порой слишком «просто», но это происходит лишь от неосознания функционалистской наполненности: наступая на землю, мы способны раздавить жука, распространяя изображение, мы способны лишить себя самих себя и окружающих. Подобно преднастроенным эмоциям мы подвергаемся одним и тем же человековоздействиям и эта приторность порой останавливает; но стоит попытаться дойти до конца, и мир начинает оттаивать, словно земля оттаивающая после зимней спячки. В таком сакральном значении искусства и культуры, как трансгрессирующей функции обыденного человекодейственного бытия, человечество и люди действительно способны достигать непрерывного вовлечения в природный механизм роста и развития, и именно в этой трансгрессии заключается действенная попытка несогласия с действующей комбайнёрской антиэтикой. Пока мы не преступаем ворота забвения, память нам рисует счастливые картины утраченного детства, словно в библейской модели дней творения или в биологическом прохождении эмбрионом прошлых стадий эволюции. Чтобы оставить в памяти будущего счастливые следы нам предстоит сильно постараться пройти многокультурно по полю социального бездействия.

ПС сегодня как раз нашёл в новостях книгу "Биология желания. Зависимость — не болезнь" — в ней также утверждается, что зависимость — скорее набор действий (то есть человекодействий) и привычек, чем заболевание (болезнь). Тогда зависимость — результат реструктуризации мозга, приводящего к меньшей его пластичности. Как раз фиксирование повторяющихся действий с помощью технических средств приводит к большей их закреплённости, что определяет более сильный вид зависимости от общественных сетей. Подобно зависимости дочерней организации от материнской люди зависят от родителей, от близких, от техники, от страниц, книг, от еды— механизмы действительно похожие — проблемы начинаются тогда, когда некоторые человекодействия приводят к ограничению развития. Так может случиться, когда крупная компания начинает продвигать товар на некотором рынке — кроме собственно вытеснения местных товаров она также вытесняет прочие потребности в умах людей и в этом заключается зависимость, потому что замена потребности означает некоторые собственные усилия, которые изначально отсутствовали, поскольку зависимость возникает обычно под влиянием из вне, даже если вызвана некоторыми собственными желаниями — ведь для каждого желания находится подходящий товар или услуга. Но в действительности всё может быть довольно просто — главное осознать простоту осуществляемых человекодействий, чтобы ограничить их количество или полностью исключить. Осознание того, что любое человекодействие необходимо должно приводить к новым исследованиям проявляет их подлинную пустую форму и заставляет переосмыслить способ осуществления, превращая таким образом целеопределённый функционал в трансгрессивную функцию преобразования бытия.