Возможна ли демократия в однополярном мире?

Вопрос в том <...> существуют ли свидетельства того, что бывшие колониальные или полуколониальные страны могут воспринять путь индустриализации, отличный от капитализма и теперешнего коммунизма? Может ли что-нибудь в местной культуре или традиции этих государств дать указание на такую альтернативу?

Маркузе Г. Одномерный человек, М.: АСТ, 2009, c. 74

Терроризм или демократия ?

Существующая сегодня, а точнее несуществующая сегодня, демократия попросту не может существовать просто потому, что это невозможно в таких масштабах. Демократия представителей упирается в вопрос методов и целей действующей системы. Система не может быть плохой или хорошей. Вопрос в том, чьи интересы она защищает. В конечном счёте мы всегда возвращаемся к людям. Но не все люди в принципе склонны к власти. Есть те, кто предпочитают и дискуссионные формы взаимодействия. Однако пока они не получили широкого взаимодействия даже в сетевом сообществе, построенном либо по принципу клубов по интересам, либо промышленного распространения информации. Если в семье кто-то из граждан оказывается лидером, обычно это определяется семейными или народными традициями, с учётом его заслуг и опыта, обычно это происходит неформально. Таким же образом необходимость лидерства закладывается и на национальном и мировом уровне. Однако со времён Древней Греции, да и раньше, лидер выбирался исходя из иго способности излагать свои идеи по развитию общества и способности убедить людей, осуществлять доверительное взаимодействие с ними, то есть устанавливать и достигать контекстуальной совзаимодеятельности. Но, кроме того, были предложены некоторые варианты рассмотрения мировой политики, в которых возможно определять лидерам наилучшее компромиссное решение, которое, однако, может означать закрепление мир-порядка обобщеземления (глобализации).

Между тем демократический стиль управления всё же возможен: он заключается в соответствующем отношении к людям как к своим согражданам и в выполнении требований и обязанностей гражданина на всех уровнях власти, то есть путём восстановления доверия в системе «гражданин-политика-общество». Но политика оказывается во власти лицемерия, развитие мира оказывается подчинено странным убеждениям в необходимости достижения определённого образа жизни. Вопрос о том, что образ жизни определяется людьми и народом самостоятельно не ставится. Вместо этого в лучшем случае берётся готовый образ за основу, который в действительности значит только прорекламированный товар, который, хоть и удовлетворяет потребность в свободе, но свободу не заменяет. Но образ жизни это и образ мысли, он тесно связан с массовым сознанием. Здесь, кажется, средства современной информатизации пришлись как нельзя кстати: кто разрабатывает устройства, тот использует их для всеобщего контроля. Уже раскрыты факты всеобщей слежки за пользователями электронных устройств в нарушение всех возможных правовых требований. Люди остались без конфиденциальности и без прав, но готовы обменять их на наличие мягкого дивана и тёплой воды с ароматизатором, а также куска берега с пальмой шириной 20 сантиметров в летнее время. Поражение массового сознания таково, что оно готово смириться со всем ради сохранения подкладываемой ему постоянно пилюли удовольствия. Фактически люди готовы потерять идентичность, заменить индивидуализм общественным гедонизмом.

В итоге оказывается, что у людей нет других альтернатив для выражения мнения, кроме физического насилия, поскольку они не в состоянии повлиять ни на что, кроме своего тела. То есть часть людей не видят себя причастными к общественным процессам, она видит в «лучшем» случае только сопричастность себя к какой-либо социальной группе, которые выступают обычно против чего-то. Философия протеста однако не оказывается признаком негативного сознания, которое может рассчитывать на развитие в будущем, критически оценивает происходящее. Вместо этого эта философия оказывается просто разновидностью субъективного закрытия глаза на факты противоположной стороны. В действительности у людей всегда есть возможность участвовать в общественной жизни, но чтобы осознать и начать её реализовывать им необходимо изменить сознание, а также пройти долгий путь к получению возможности влиять на развитие общества. Вместо осознания и обдумывания людям открывается лёгкий путь, к которому их подталкивают мировые политики. Терроризм же выступает результатом ограниченного сознания, которое существует уже очень давно, и существовало во времена империй и рабовладения. Если возможности людей и степени их свободы увеличились, то их сознание остаётся на уровне предыдущих столетий, при этом подвергается влиянию операциональных понятий, одномерного мышления, которое сводит действия до функции, а понятия — до образа, которые становится невозможно воспринимать критически. Здесь и возникает проблема, что в рамках сознания каждого участника общества формируется позиция за или против, формируя разобщённое общество.

Открытие сознания — вот актуальная проблема современности. Задача не состоит в том, чтобы сделать открытое сознание модным или популярным среди молодёжи, а в том, чтобы люди видели путь к достижению внутренней свободы, а не внешней. В однополярном мире же наступает царство внешней свободы в смысле реализации своих стремлений и идеалов через внешнюю политику, когда попытки людей и государств на самоопределение в действительности жестоко преследуются. Весь мир становится заложником однополярности, в рамках которой становится возможным распространение «правды», за которой скрываются в то же время чужие национальные интересы. Однополярный мир закрепляет одномерное мышление, в рамках которого место критики и возможности противоречий окончательно занимает чувство собственного превосходства. Характерными особенностями является превращение языка политики в язык рекламы: «Если язык политики проявляет тенденцию к тому, чтобы стать языком рекламы, тем самым преодолевая расстояние между двумя прежде далеко отстоящими друг от друга общественными сферами, то такая тенденция, по-видимому, выражает степень слияния в технологическом обществе господства и администрирования, ранее бывших отдельными и независимыми функциями» (Маркузе Г. Одномерный человек, М.: АСТ, 2009, с. 145). Действительно, давно и ещё сильнее со времён написания этой цитаты политика и хозяйство срастаются по всему миру всё сильнее. И современные протесты нацелены скорее на то, чтобы просто усилить позиции хозяйственно-развитых стран, распространить их правила игры, технические требования на весь мир. Борьбы же с разделением политики и хозяйства, с подавлением роли рекламы, ради открытия сознания — нет. Другой опасной тенденцией является обращение к деструктивным процессам, не способствующим примирению на фоне потери возможности соотнесения с реальностью. Мы видим только то, что люди объединяются только вокруг своих узких интересов, откровенно не уважая ни своих родителей, ни родственников, ни соседей. Уважают ли они себя, если готовы потерять свои идентичность ради лучшей жизни? Возможно они просто об этом не задумываются. Идентичность ведь не образуется вокруг куска ткани или идеи своего превосходства. Идентичность скрыта в каждом человеке и определена его историей, это подлинно мирная субстанция, она близка природе и земле, но никак не пожарам и насилию. В итоге даже искусство теряет свою способность сочетания образов протеста, освобождения и примирения: «И все же пусть в границах эстетической амбивалентной формы в искусстве нашло свое выражение возвращение вытесненного образа освобождения; искусство было протестом. Но на современном этапе в период тотальной мобилизации даже это в высшей степени амбивалентное противостояние не кажется больше жизнеспособным. Искусство продолжает существовать, только самоуничтожаясь, отказываясь от традиционной формы и тем самым от примирения: оно становится сюрреалистическим и атональным» (Герберт Маркузе, Эрос и цивилизация). «Мирный» протест становится таким же мирным, как и политика — чистой. Искусство отступает от сознания масс и приравнивается в нём к ненужной и непонятной пасмурной погоде и граду. Но если искусство теряет свои функции на фоне того, что его извращённые формы уже не воспринимаются обществом адекватно, только в силу того, что они не готовы видеть ничего кроме формы, то не означает ли это потерю надежды на то, что народ может принимать решения, осуществлять самостоятельные действия, определять своё будущее?

Безальтернативная война

Холодная война обладала признаками современной войны, выражаясь в использовании информационных средств, методах убеждения и внутреннего подрыва. С самого начала государства в XX веке начали действовать по этим принципам, но, как мы знаем, в начале XXI для них открылись новые возможности. Отсутствие альтернативы в мировой политике изначально дискредитирует изолированные «режимы», пытающиеся сохраниться как островки, свободные от глобализации. С одной стороны в XXI веке пока удаётся избавиться от крупномасштабных войн и несения жертв, сопоставимых по трагичности с тем, что было в предыдущем веке. С другой стороны те силы, которые решают противостоять тому или иному относительно независимому политическому порядку в отдельных странах также себя дискредитируют, становясь приспешниками других государств, то есть выступая в интересах других стран. В действительности немногим государствам удаётся противопостоять группировке «развитых» стран, тогда как сама их развитость основывается на внутренней стабильности и взаимной кооперации, не много говоря об экономической эффективности самой системы. Как бы ни были хороши намерения политиков США, берущих на себя ответственность за обеспечение безопасности и стремление к свободе во всём мире, но они становятся участниками и заложниками политической системы, которая одной из главных целей для себя ставит всё же защиту собственных интересов.

Тогда как Россия давно уже отошла от поддержки подрывной деятельности в других государствах, не проводит «активную» внешнюю политику (действительно военное вмешательство России ограничивается только операциями в случае угрозы в непосредственной близости её границ, относительно Крыма см. ниже), тогда как Китай сосредотачивается на внедрении в процессы добычи ресурсов, кажется, стремясь к избеганию военных воздействий, то для США как военное вмешательство, так и воздействие на различного рода организации за рубежом приобретает смыслообразующее значение. Американцы, кажется и рады тому, что всех в мире прослушивают и отслеживают, и их тоже, ведь это делается в их интереса (только вот интересы их гораздо уже, чем интересы всех граждан мира). И вот в этих условиях, когда америко-европейцы только и думают о том, где бы применить военную силу, переходя то к Сербии, то к Ираку, то к Афганистану, то к Ливии, проявляя всё ту же простую тактику — сначала переговоры, договорённости, но постепенно захват влияния, прежде всего хозяйственного, конечно с появлением информации о наличии протестного движения, которому и надо помочь, Россия помогает только в тех регионах, где её просит основная часть населения и действующие в регионе руководители, а не подпольные организации. В одном случае помощь была оказана другим государствам при военном нападении на них, в другом — при угрозе притеснения русских. Конечно Украина — это особенный вопрос, также как и Сирия. Но факты остаются — пока русскому языку не будет предоставлен статут национального напряжённость будет сохраняться. Также как если бы режиму Каддафи попыталось помочь, то «мировое сообщество» это бы осудило. Мы видим во многих странах не очень то демократические тенденции. Кажется, что слово демократия было заменено на глобализацию и интеграцию. Защита тех, кто поддерживает интеграцию, а всё остальное не очень важно.

Но, очевидно, и по ту сторону однополярного мира мы слышим критику ответных мер на складывающуюся ситуацию, критику однобокости информации, а значит и критику «демократии». Признание своего собственного западного «шовинизма», конечно, должна начинаться в пересмотре отношения к африканским странам, к азиатским и центрально и южноафриканским. Пока же оно ограничивается лишь осторожными заявлениями об исторической справедливости. Но какие мотивы и желания за ней скрываются — это ещё не известно. Так, Генри Киссинжер предлагает принцип нейтралитета в отношении Украины со стороны Запада и России, а сама Украина могла бы тогда отойти от конфронтации и перейти к построению «моста», по принципу Финляндии, которая и в НАТО не входит, и с Россией хорошие отношения имеет и от европейской интеграции все плюсы получает (данные по переводу статьи «Киссинджер посоветовал Украине стать Финляндией»). Действительно, проблема в конфронтации и модель Финляндии — отличный пример соседства. Вот только Украина не Финляндия, тут история совсем другая, а истоки конфронтации — в ограниченности сознания, которое и от социалистической системы не отошло и в западной толком пока не разобралось. А сознание это закрыто и операционально, и у большей части населения открыто сознание меньше, чем нужно для признания указанных фактов о поддержке нейтралитета и исторической справедливости. Когда дискуссии начинаются и заканчиваются с того «за» или «против», если за то ты поддерживаешь эти сто позиций, а если против — то другие сто, и способность к обсуждению отдельных вопросов не поднимается. Эту проблему нельзя решить интеграцией, а сама интеграция становится поводом для разделения внутри и за пределами. Но что подозрительно, так это расчёт на тенденцию: по данным опросов вступление в Таможенный союз (ТС) и ассоциацию с Евросоюзом (ЕС) поддерживали в разное время по разным опросам примерно 60-40%, цифры примерно одинаковые для обоих позиций, по крайней мер по имеющимся данным опросов ( 1, 2), и это несмотря на приклеивание к ТС ярлыка «принуждение» и пр., а к ЕС «интеграция». И это на 16 по популярности узле на Украине распространяют заголовки вида «Социологи бьют тревогу: Украинцы почти одинаково хотят в ЕС и союз Путина» (чего они бьют-то это же мнение народа, это не социологи, а владельцы узла бьют тревогу, впрочем там же можно найти множество оскорбительных заголовков в отношении бывших премьера, который тоже решил задержать подписание соглашений об ассоциации), а также информацию о «экспертных» опросах, на которых результаты оказываются уже только 5 % в пользу ТС. Это, конечно, настоящий сюрреализм, до которого российские СМИ дотягивают с трудом. При этом оказывается, что коммунисты согласно конституции Украины собирали уже 3 миллиона подписей за проведение референдума о вступлении в Таможенный союз, но почему то процесс не пошёл. А оголтелая молодёшь, которая не гнушается оскорблением и неуважением как родителей, так и других народов, соседей, и просто тех кто против евроинтеграции, в чём можно убедиться как на просторах сети, так и по их действиям во всех районах Украины, которой, конечно надоело всё что происходит в стране (как и немцам после первой мировой), выходит на улицы, ведёт пропаганду того, что может их спасти. И факт очевиден, новая власть поспешила с подписанием ассоциации вопреки всем фактам, мнению народа, но согласно поддержке активистов, которые вышли на улицу в Киеве. Среди них, конечно, распространено мнение, что тот, кто выходит и начинает требовать перемен добьётся большего, но отсюда недалеко до того, что происходило и происходит: захват оружия, грабежи, угрозы власти, неуважение к людям. Теперь угрозы власти даже снимаются и выкладываются в сети, и это делается с целью утверждения собственной безнаказанности и возможностей. То самое физическое насилие, дополняемое словесным, и становится формой изменения политической ситуации. Так вот, возвращаясь к Киссинжеру, согласно данным опросов вступление в ТС поддерживают в основном пожилые жители Украины, а вступление в ЕС — молодёжь. Причины этому можно искать долго, но очевидно, что в такой ситуации через некоторое время, лет 20-30, Украина должна быть интегрирована в ЕС. Но какие принципы урегулирования противоречий вокруг Украины называет Киссинжер? Украина может выбирать, куда ей вступать, в какие ассоциации; Украину не следует брать в НАТО; Украина должна формировать правительство, отражающее волю народа; не должно быть аннексии Крыма. Минуточку, но первый и третий принцип — это внешняя и внутренняя политика, и действительно, и здесь действительно много вопросов, впрочем до сих пор она не отражает воли народа. По крайней мере с приданием русскому языку статуса национального по данным опросов была согласна половина жителей, но этого почему-то не происходит. Зато против вступления в НАТО выступали около 70% украинцев. Что касается Крыма, то по данным опросов только 38% населения в 2012 году поддерживали идею вступления в Россию. О чём это говорит? О том, что опросам нужно верить с осторожностью, воля народа проявляется в конкретных обстоятельствах, и, к сожалению, часто в основном под влиянием агитации. Парадоксально поэтому, что правительство Украины своими действиями может как ни учитывать волю народа, так и предложения политологов, ровно как и предупреждения России. Теперь, когда усилилась разобщённость в обществе и распространился принцип силового ручного управления активистами, разрешение проблем отдаляется, а ведь это разрешение должно идти ни от однополярности, ни даже от России, а изнутри Украины. Проведение выборов может быть хорошим поводом к обретению нового единства и доверия, но тогда уже сейчас следует задуматься о соблюдении прав украинцев, поиске адекватных лидеров, которые бы могли вызывать доверие у большинства граждан. Вместо этого мы видим новый виток подрыва доверия к политикам. Вот уже люди выдвигают идею новой волны майдана. Но факт остаётся фактом: протест не вызывает доверия, а для нового майдана пока нет идеи. Невозможно быть бесконечно против, особенно в расколотой политически и хозяйственно стране, тем более невозможно добиться поддержки населения на антирусских настроениях, также как и на антизападных. Хорошим шагом было бы заключение соглашение между различными молодёжными организациями о взаимной поддержке, чтобы были признаны равноправными языки, а вступление в ту или иную группу проводилось бы после референдума. Но без открытия сознания граждан этого добиться затруднительно. А без этого выполнение 3 упомянутых выше пунктов невозможно, ровно как невыполнение одного из них теперь уже факт. Факт, который объективно был вызван настроениями на западе Украины, а не восточнее от неё, поскольку в случае предоставления автономии и поддержки русского языка новыми властями этого бы не случилось. Можно долго рассуждать о том, что много бы не случилось, если бы никто не предлагал ни членства в ЕС, ни в ТС, но проблему криминализации и коррупции всё равно украинцам придётся решать самим. Остальное же — политическая игра в однополярном мире, которая, конечно, ставит карту Украины во главу мировой политики, но выиграет ли она от роли бедной родственницы и от того, как она страдает от возможности вступления в ТС? Впрочем, это принятый порядок, когда внутренняя дезинтеграция становится для восточноевропейских стран пропуском в ЕС. Это некоторый закон однополярности, который работает по принципам проведения интересов полюса на периферию. Действует он и в других подсистемах, в том числе и в России, но ведь развитие государств — это не торговая игра, чья система лучше, это культурная сопричастность. В однополярном мире же одна из систем мощнее и сопротивление может быть относительным. Проблема Украины близка и Сирии и Ираку: как только государство начинает сопротивляться однополярной хозяйственной интеграции и проникновению западных компаний оно сталкивается с мощным давлением. В этом плане для всех стран необходимо соблюдение пунктов, указанных Киссинжером, которые сводятся к следующему тезису: необходимы «перемены в политике двух [(одного)] великих индустриально могучих блоков, которые определяют сегодня лицо мира, т. е. отказ от неоколониализма во всех его формах» (Маркузе Г. Одномерный человек, М.: АСТ, 2009, с. 77). Вот только последний тезис относится к проблеме наличия возможности альтернативного развития, и для этого развития необходима ещё одна базовая предпосылка: «Более того, понятно, что сохранение независимости требует ускоренной индустриализации и достижения уровня производительности, который бы обеспечивал хотя бы относительную автономию в условиях соревнования двух гигантов» (Маркузе Г. Одномерный человек, М.: АСТ, 2009, с. 74). Понятно, что в условиях однополярности возможности для самоопределения народов и стран уменьшаются, в то же время они могут осознавать и переживать состояние безальтернативности. В этом смысле Украине было легче, поскольку у неё было 2 варианта, но не легче, поскольку она ими не должна была воспользоваться, по крайней мере в политической части. Экономические войны продолжаются и сильное оружие в этом плане — санкции, и во многом потому, что общественное сознание искажено и администрирование давно срослось с господством и произошло это по всему миру.

Но вот что любопытное можно увидеть в статье посвящённой признанию Путина Гитлером (сравнение весьма странное, тем более что с Гитлером до начала им войны против Англии и Франции Запад также мог договориться, вёл переговоры и в процессе окончания Второй Мировой): он «показал, что корпоративные финансовые интересы страны отходят на второй план перед национальными». Но простите, так это уже оказывается плохо, что национальные интересы значат больше чем корпоративные? Это что-то новое, особенное если говорить про «коррупцию» и «Россию Путина». Оказывается, что в плане сращивания политики и хозяйства западный мир намного более коррумпирован, и там просто никто и не осознаёт необходимости различать политику и хозяйство. Получается, что этот маленький бунт против мирового порядка так и злит учёных и политиков на Западе? То что было де факто позволено лишь избранным, правда исходя в основном всё тех же хозяйственных интересов, теперь было сделано вопреки хозяйственным и политическим интересам, только потому, что Путин решил, что нужно русским в Крыму угрожает опасность, что их могут лишить возможности писать на русском и изучать русский язык (не говоря уже о украинской политике присвоения украинских имён русским). И пока нет оснований полагать, что Путиным движет захват территорий (Крым — это слишком специфический случай, на нём и база флота всегда была), а вот то, что настроения на Украине носят специфический характер, какие партии пришли к власти, что расхищаяют военные склады — этого «аналитики» не замечают. На Украине есть русскоязычное население и там объективно может начаться война, если одна из сторон начнёт активно применять оружие (а до этого его уже применяли, что позволяет удерживать некоторое подобие власти), только в этом случае Россия теоретически может ввести войска, но разве она будет виновата в том, что уже более месяца назад в Западных областях начался захват активистами оружия с военных складов, свержение власти, угрозы физического насилия и прилюдное опускание людей и планы по тому чтобы вооружившись идти на Киев на танках¹? Абсурдность подобных сравнений, впрочем, находится в поле, в котором протекает одномерное мышление: объявляют фашистами тех, кто сопротивляется проявлениям фашизма против себя. Впрочем, авторы основываются аналогию на действительной причине, которая порождает нездоровые настроения в обществе: переживаниях о распаде СССР и утрате политического влияния. Однако если в некоторых странах, в том числе на Украине, эта тенденция получила теперь развитие, то правящая в России партия исходя из этого не действует. Пугает скорее аналогия националистических и исламистских тенденций в прозападных государствах, борющихся за свержение режимов. Можно, было бы с тем же успехом назвать Иранский режим фашистским, если бы он помог Сирии. В итоге видно, что всё это просто пропаганда, но такая грязная, что становится страшно за сознание тех, на кого обрушиваются современные СМИ. А то, что когда-то некоторые страны Запада заполучили колонии незнамо где и до сих пор что-то об этом вспоминают — это уже совсем другое дело. Россия же в основном действовала по просьбе защитить небольшие государства, в основном близкие культурно и по роду, от таких соседей как Османская Империя. Конечно, это другие понятия, религиозные, территориальные, из XIX века, и для россиян удивительно, как страны Запада могут поддерживать исламистов, поджог и разорение православных церквей в Косово, а в своё время поддерживать и исламистских террористов, но это не проблема Путина, это проблема, которая, кажется, тянется со времён разделения Римской империи на западную и восточную части, а потом и формировании католицизма и православия. Распад именно Римской Империи — вот что лежит в основе глубинных переживаний представителей Запада, только он слишком хорошо скрыт в глубине сознания, проявляясь в осторожном проталкивании национальных интересов, лишь изредка переходящим в дозволенную военную экспансию. Замена одной системой хозяйственного уклада другой ничего не изменяет, тогда как культурное разобщение продолжается, ровно как снижается роль искусства, протест уже не может быть совмещён с развитием и умиротворением, протест остаётся по одну сторону сознания, а развитие — по другую. Где проходит эта граница? Сегодня она внутри государств, внутри узлов сети и внутри культурных общностей.

Несмотря на все признания в равенстве в действительности даже в Южной Африке попытка создать более равноправное общество пока не слишком удалась. Культурная разобщённость не даёт возможности кому-то овладеть западным стилем управления и мышления, кому-то понять глубину и логичность «неразвитого» способа жизни в отсутствии технологий. Кажется, что главное, что может предложить технологический мир — это оружие и таблетки. Если же он ещё в добавок предлагает продукты массового потребления в обмен на выполнение физической работы, то этого почти достаточно для политической зависимости. Конечно, в этом наблюдается заметный прогресс по сравнению с предыдущими несколькими столетиями, когда о сохранении самобытных культур думали столь же мало, как и о сохранении уникальной природы, и даже не просто особей, а видов животных. С другой же стороны, от демократии в XXI веке следовало бы ожидать гораздо большего. Во многом, это понимают политики и простые люди, но предложить средств для достижения гармоничного и независимого развития народов на основе использования достижений современной науки и техники у них пока не получается. Скорее всего, это означает просто ограниченность научного и технического мышления, которое отдаляется не только от обещественного сознания, народного опыта, исторической справедливости, но и от восприятия природы и бытия.

Ибо Враг существует постоянно — не только в чрезвычайной ситуации, но также и при нормальном положении дел. Он равно угрожает как во время войны, так и в мирное время (причем, пожалуй, даже больше, чем в военное); он, таким образом, встраивается в систему как связующая ее сила.

Маркузе Г. Одномерный человек, М.: АСТ, 2009, c. 81

Полит ? Технология или

Но сложность сложившейся ситуации не заключается в наличии угрозы со стороны однополярности по отношению к отдельным политическим системам, считающим себя самостоятельными от западной риторики и «развитого» образа мышления. Проблема заключается в технократическом характере мышления и современной цивилизации, исходя из которого люди находятся в искусственном состоянии активности, тогда как в действительности происходит старение населения и потеря его активности (как один из признаков искусственности). Западный мир похож на старика, в детстве получившего возможность обращения с конструкторами и машинками, потом применявшего свои навыки на большой металлическо-бетонной фабрике с рациональным компьютерным управлением, и в конце концов вышедши на пенсию бродящим по окрестным деревням или ездящим на машине и поучающем тому, как починить забор, как прибить гвоздь, и в конце концов избавиться от собственных родителей, которые злоупотребляют алкоголем и злословием. Поэтому проблемная политическая ситуация показывает не столько проблемы некоторых стран, сколько проблемы и комплексы западной цивилизации, которой давно уже не угрожают соседи военным вмешательством, но которая активно продвигает собственную позицию, поддерживая националистические режимы, которые этого в принципе и не скрывают. Отсюда понятно, что современная политическая игра становится парадоксальной по собственной прихоти старика-Запада, который не хочет и не может видеть, что обрекает страны на зависимость от собственных желаний и гробовой стабильности и размеренности в образе жизни. Может он просто уже устал от того, когда рядом кто-то шумит?

В действительности реальной альтернативой для современной западной политической модели может оказаться стремление к отказу от технократического общества и, в том числе, к отказу от использования политтехнологий, особенно когда они оказываются грязными. Когда-то развиваясь исходя из необходимости сохранения индивидуальности и личной свободы англо-саксонская культурная формация сегодня забыла об этой программе. Причиной этому естественные социальные процессы, отсутствие стимулов и мотивации к подрыву того, что и так работает. А работает всё та же технократическая структура, замещающая собой природу: создающая вместо лесов парки с подстриженной травой и убранными листьями, вместо свободно пасущихся стад — зоопарки, вместо рек — каналы, вместо троп — просеки, даже заменяющая лесные пожары ядерными утечками и взрывами. В последнем случае наиболее ярко проявляется та негативная противоестественная сущность современного миропорядка. В действительности он основан на простоте, а лучше сказать примитивизме, то есть стремлении к автоматизации жизни, тогда как человечество уже накопило достаточно знаний и средств обработки данных, чтобы не задумываться о ровности газона и необходимости уборки листьев (конечно, иногда хочется поиграть в ногомяч на ровной поверхности, но лежать гораздо приятнее на лугу среди цветов и пчёл), использования кондиционеров и отопительных приборов (когда можно в разы улучшить теплоизоляцию или просто не отапливать (держать на уровне 5 градусов) лишние этажи, помещения, слишком не перегревать обитаемые комнаты). В итоге страны участвуют в современной политической системе исходя из готовности подчиниться общепринятому и модному технократическому, основываясь на ложных эмоциях, закрывая путь для выражения индивидами себя, которого можно достичь скорее через созерцание и наблюдение, чем через включение в толпу. Мир оказывается вовлечён в непрерывное коммуникационное взаимодействие, и само это взаимодействие сдерживает и ограничивает свободу личности, отдавая превосходство социальному над семейным и родовым, также как и над отношением человека с окружающим миром, миром, общество в котором является в действительности лишь небольшой частью. Социальное взаимодействие могло бы быть полем для совершенно другого способа существования, в котором высказанное личное мнение находит отклик у всех других участников, которые готовы открыто выражать своё мнение и понимание, скорее чем эмоции и возмущение, тогда как сегодня оно является полем для оказания шаблонного влияния, продвижения сообщённых СМИ идей, рассчитанных на заранее определённую реакцию, также как на это рассчитаны реклама, клипы, да и многие фильмы. В итоге процессы коммуникации и распространения информации отрываются от принципов как гуманизма, так и внимательного отношения к природе, от натурализма. И, к сожалению, оказывается, что преуспевает в этом та система, которая обладает большими ресурсами, готова запачкать руки, использует любые доступные средства и всё больше пребывает в состоянии неведения того, что происходит, видя в этом лишь поле для политической игры. И она готова вовлекаться всё в новые авантюры, придумывая себе постоянные угрозы на других концах планеты или из космоса. И в этой профанации действительности участвуют разные страны, как на Западе, так и на Востоке, скрывая за красивыми лозунгами собственные интересы, но победит ли тот, кто сможет пожертвовать своими интересами, или миром по прежнему будут править социальная простота и техническая сложность? Конечно излишний индивидуализм оказывается неспособен противостоять организованной простоте, но в последнем случае становится легко навесить ярлык авторитаризма. Ответ же состоит в замене технического управления социальным, оно должно быть связано на эффективном взаимодействии человека и вычислительной техники, в котором человек (а также и животные, природные процессы) должен играть активную роль, формируя среду управления миром, а как оно выглядит покажет время.

Современная система технократического миропорядка смогла поставить не поток производство не только автомобилей, вычислительных устройств, пылесосов, тканей и фильмов, но и революций. Социальные технологии как никогда близко подкрадываются к личной свободе и просто способности самостоятельно мыслить. Оказавшись во власти непрерывного общественного стимулирования человек лишён возможности побыть в тишине, просто не думать ни о чём. Когда же наконец наступит переворот в сознании и технология перестанет быть чем-то привлекательным и способным быть цветным и вызывающим эмоции?