Осмысляя небытие, мир становится бытием

Цитата из множества источников

Нигде в мире дух послесовременности нельзя ощутить так, как здесь, в Западной и Южной Европе, да пожалуй ещё в нескольких уголках ещё более древних цивилизаций, ведущих свою историю за тысячи лет до нашей эры. Налёт на камнях, не раз уже использованных для воплощения замыслов мыслителей с диаметрально и хордово противоположными взглядами вновь замыкает кольцо, чтоб начать не то некоторое Средневековье, не то обратить блеск идеальных форм в регресс неумеренного потребления вина и диких свиней. Хотя основная часть политических событий постмодерна происходила скорее за пределами данного региона, но истоки и особенности зарождения следует искать именно здесь. Скажем даже больше, сама сущность послесовременности должна быть прослежена ко временам греческих полисов и Римской империи, поскольку именно тогда возникли явления, которые получили своё обозначение в качестве знаков эпохи Нового времени, затем же, как и тогда, они подверглись переработке, выработав свой промышленный потенциал. И в этом смысле постмодернизм представлял собой надстройку над базисом промышленности общества постмодерна уже тогда, на закате Римской империи, когда ослабление регулирования хозяйственных отношений привело к её разделению и превращению скорее в надстройку без базиса, бюрократию и военную машину наёмников, но не граждан. Но вопрос о повторяемости, как и вопрос о причинно-следственной связи общественно-культурных и промышленно-хозяйственных явлений можно считать открытым.

Если обратиться к опыту Австро-Венгерской империи, которую можно считать в некотором смысле предтечей Постмодерна, поскольку в Австрийской её части (Цислейтании) проявилось построение общества во многих отношениях подобного общественной структуре Европейского Союза с признанием солидарности, защитой прав различных групп, где нормой считалось знание нескольких языков, то мы увидим попытку дальнейшего развития использовавшихся методов мягкой силы с наступлением эпохи постмодерна. Противоположностью для этих явлений являются доведённые до крайности в эпоху модерна подходы Венгерской части Австро-Венгерской империи (Транслейтании), в которой наблюдались явления ассимиляции и утверждения мононациональой культуры. Но эти процессы происходили в ответ на поражение в войне с Пруссией в попытке поиска новой идентичности, и были уже скорее следствием более ранних событий, произошедших при переходе к эпохе Современности после проигрыша революции 1848 года, в период реакции на неё. К этим событиям относятся отмена правовой зависимости крестьян от помещиков, а также замена власти помещика бюрократической структурой, основанной на образованных гражданах[Миллер, ]. В эпоху постмодерна помещиками уже словно выступают отдельные страны, которые готовы лишиться прав ради блага своих подопечных, отдав в руки общеевропейских образцово образованных комитетов и собраний власть над общим направлением развития местной цивилизации и инфраструктурные решения. Право на использование местных языков, конечно же, предоставляется с учётом доминирующей роли одного или нескольких и в расчёте на ассимиляционные явления, обеспечивающие межграничное взаимодействие.

Хотя явления эпохи модерна могли выражаться в столкновении желающих оседлать механическую лошадь разогнанной промышленной революции, в попытке окрасить рассветное небо в красный, чёрный, белый или синий цвета, но во время постмодерна сущность изменений состоит в противопоставлении цветовой палитры, однако тональная направленность цветов может оставаться той же. Красный цвет уступает место розовому, чёрный — серому, белый — оранжевому, а синий — зелёному. Если в эпоху модерна авангардное искусство было смешано вместе с антимагическим псевдопримитивизмом для его искоренения, под вывеской дегенерации, то в постмодерне само классическое искусство объявляется традиционным, устаревшим и неактуальным путём устранения противопоставления искусства прошлого и настоящего, а вместо него создаётся новое псевдоклассическое искусство, в которое эклектично вписаны классические элементы. Объявлявшиеся дегенеративными элементами в эпоху модерна люди внешне подвергаются защите и опеке в постмодерне, однако в общественном подсознании сохраняется модернистское противопоставление, не разрешённое, а обёрнутое в андрогинную оболочку телесного цвета. Рассмотрим основные примеры общественных и культурных сдвигов, связанных с приходом послесовременности и распространением идей послесовременизма.

Общественные сдвиги послесовременности

Общественные сдвиги непосредственно связаны с временем постмодерна, также как связана с ним Западно-Европейская цивилизация. Первые упоминания понятия послесовременности относятся ко второй половине XIX века, но в этом время они могут быть связаны лишь с новаторскими исканиями в искусстве, стремившимися преодолеть развивавшиеся в то время течения стремления к идеалу модерна. В то же время мы обнаружим в культурной и общественной жизни явления послесовременного характера ещё до момента распада колониальных европейских империй, что было связано с развитием собственно модерна, как можно увидеть в Австро-Венгерской империи. Стремления к смене идентичности и развитие хозяйственно-правовых структурных элементов уже приводило к переосмыслению настоящего и будущего, вплоть до предвосхищения поисков путей жизни в разных средах и на других планетах. Хотя создание электромобиля в то время может быть одной из постмодернистских ироний, поскольку образом борьбы с техногенной загрязнённостью городов и магистралей он становится только в конце XX в. Общественные сдвиги уже в XIX веке вызывали у мыслителей идеи о переходе на качественно иной уровень в противовес сложившемуся, но ещё в полной мере не развившемуся промышленному укладу. В любом случае речь в XIX веке можно вести преимущественно на концептуальном уровне и в случае описания новаторских экспериментов и прототипов. Однако А. Тойнби отодвинул границы собственно эпохи постмодерна (а не концепций постмодернистического толка) к середине 70-х гг. XIX в[Белл, 2004, с. LXXIII]. Практически общепризнанным считается, что хотя оно в той или иной мере предсказывалось футуристами ранее, но качественное объективное оформление общества и культуры постмодерна происходит только во второй половине XX века. Петер Друкер (нем. Peter Ferdinand Drucker) отнёс переход к постмодерну на период середины XX века и выделил следующие свойства новой эпохи, зарождение которых мы можем проследить в Европе XIX в. и ранее: образованное общество, важность международного развития, упадок национального государства и сведение на нет важности не-Западных культур[Postmodernism, 2015]. Возвращаясь к примеру с Австро-Венгрией видно, например, все указанные свойства были характерны для развития её Австрийкой части, за исключением отношения к не-Западным культурам и тому, что международное развитие проявлялось как внутриимперское. В тоже время можно сказать, что в целом колониальная эпоха Нового времени привела к достижению высокого уровня международной торговли, который, по некоторым оценкам, превосходил нынешний в промежуток времени до Первой Мировой войны, а также к подавлению не-Западных культур путём их подчинения в имперском строительстве. Сущность модерна может быть описана в данных свойствах таким образом, что он поставил их под сомнение, поскольку действительно возник вопрос об их полном отрицании в структуре промышленных империй (некоторые из которых лишь становились таковыми). Массовое образование можно было поставить на службу, превратив его в массовую обработку умов, международное развитие стало структурой, в которой основным элементом было заложено процветание наиболее промышленно развитых стран, европейская культура получает мировое распространение, ставя вопрос о необходимости существования каких-либо других, и, наконец, национальные государства доходят до своей крайности, стремясь к построению мировой империи.

С крушением проекта модерна в Европе, так же как и за её пределами, все эти крайности переформулируются (при значительном внешнем содействии) и получают обратное выражение с созданием международных организаций, признанием всемирных образовательных норм, стремлением к развитию различных государств, содействию сохранению их культуры, что в пределе приводит к формированию особой системы создания равных возможностей и результатов, равно как и почти семейных чувств в рамках европейского сообщества (правда с одновременным каркасом военных образований и страха утраты собственных «я» народов и регионов. Идеи модерна, изо всех сил пробивавшего каркас аристократии и буржуазии продолжили своё существование с приходом Послесовременности, отсюда можно проследить продолжение прежних цепочек в парах крайностей явлений Современности-Противосовременности, что, безусловно, ярко проявилось в Европе, поскольку почва здесь для этого как нигде плодотворна. Стремление к подчёркиванию старины, от восстановления замков, до фамильных ценностей привело к трепетному и педантичному отношению к каждому квадратному метру земли, где явления модерна возникают как грибы после дождя в симбиозе с рядом стоящими вековыми дубами.

Явления европейской послесовременности

Переселение народов происходило неоднократно, причиной тому могли становиться самые разные явления. В эпоху модерна на первый план выходят промышленные потребности, попытка создать рай на фоне роста городов, в постмодерне начинается обратное бегство из не ставших раем городов в первобытные пригороды, в той или иной степени ещё НЕ затронутые модерном (наличие кустов и речки из камней считается достаточным для существования в постмодернистическом рае).

Демографические тенденции также имеют в послесовременности весьма характерную форму: модерн характеризовался превышением рождаемости над смертностью за счёт сокращения последней за счёт улучшения здравоохранения и изменения образа жизни, в том числе повышения ценности последней, а также увеличивающейся продолжительностью жизни, что обеспечило рост населения и развитие таких институтов, как страхование, пенсионная система, централизованная система диагностики и лечения. Человек, во многом, рассматривается как техника, требующая слежения, технических осмотров и ремонтов. Едва ли не самым характерным признаком постмодернизма выступает снижение рождаемости, при этом дальнейшего снижения смертности не происходит, в силу ограниченности применения к этому процессу относительно «традиционных» индустриальных методов, в то же время продолжительность жизни продолжает увеличиваться благодаря доведению до совершенства этих методов. Традиционные институциональные системы сохраняют своё значение, но их становится всё сложнее поддерживать: для обеспечения их функционирования вводится увеличение пенсионного возраста, при этом пенсионные фонды оказываются стабильно недофинансированными, приводя к банкротству городов, регионов и стран. С одной стороны население пытается применять ответные постмодернистские средства «реформирования» традиционных институтов: дистанционная диагностика, личные средства слежения за здоровьем. Суть остаётся единой: технические средства переносятся из недр лабораторий крупных институциональных систем в руки людей, но эти средства оказывают в большей степени успокоительный эффект плацебо, нежели изменяют ситуацию. Рождение и воспитание детей превращается в общественное развлечение, в противоположность божественному дару, который может быть как дан, так и отобран. А тем временем люди оказываются вместо индустриальной системы здравоохранения в постиндустриальной системе общественно доступных данных, имеющих всё меньшее значение.

В действительности вместо естественного процесса рождения детей предлагается, конечно, не возврат к идее промышленного создания детей, но к принятию детей и рабочей силы из других стран. Причём такой процесс массового привлечения рабочей силы изначально принятый в совсем ином контексте возрождения идей рабства Римской империи по другую сторону океана распространился уже затем на бывшие колониальные империи, переставшие ими быть уже на подходе к Послесовременности. Уже в эпоху Послесовременности там, где в США складываются объективные условия в виде укоренённости выходцев из Африки, которых нужно интегрировать, а также близости латиноамериканского этноса, уже отчасти искусственно включённого в содружество государств Америки, в Европе сходные условия создаются будто бы искуссственно, по какой-то внутренней потребности (впрочем объективно эта потребность выражается в нехватке активной рабочей силы, желающей выполнять чёрную работу. И этот процесс нужно понимать правильно, хотя его деконструкция, приведёт нас к проблемам родителей в контексте общества, в котором они живут. Понятие замены искусственного машинного создания изменением функции деторождения (приёмные дети, суррогатные матери, заморозка спермы), так, чтобы она казалась общественно приемлемой, очень символично, поскольку оно затрагивает сущность развития общества и распространяется на все сферы жизни.

Структура гармонической каноничности форм искусства и культуры может быть изображена следующим образом:

   Античность                     Возрождение                     Классика Модернизм¹ Постмодернизм

Культурные и общественные течения постмодернизма противоречивы по своей природе: с одной стороны речь идёт о скептическом отношении к культуре, литературе, науке, истории; а с другой стороны осуществляется возвращение к классическим элементам, которым противопоставлял себя модерн. Но двойное противопоставление оказывается действительно в данном случае весьма условным, поскольку в условиях отсутствия подлинного компромисса враг моего врага не обязательно становится другом. Обращение к классике оказывается формальным и поверхностным, хотя внутренняя тенденция также получает развитие. Если существование классического общества, в котором ведущие роли занимали различные городские сословия оказывается под вопросом, поскольку собственно сословия уже не существуют.

Например в случае развития носителей письменности, которые занимают на протяжении веков позицию донесения информации известных и признаваемых людей, эпоха постмодерна открыла возможности для самостоятельного издания любых объёмов информации и сохранения их во всеобщем доступе. Сказанное при некоторых затратах и желании может быть донесено до значительной части населения, либо «целевой» его части.

Авторы могут преследовать различные цели, не обязательно выражение своей природы, как это делают экспрессионисты или собственного стиля как маньеристы, поскольку сама принадлежность к таким тенденциям прошлого ставится в соответствии с эпохой постмодерна под вопрос. Возрождение идей прошлого, тем не менее, происходит. Но вместо издания классических философских трудов или проведения продуманных естественнонаучных экспериментов по выработанной и согласованной с множеством книг методологии, создание изданий происходит всё более независимо, что напоминает возникную в XIX веке самоиздательскую субкультуру[The Economist, , с. 12,13,15]. Сама независимость от чего-либо может служить мотивом творчества. Логика противопоставления затрагивает институциональные общественные структуры, такие как корпорации, в случае с книгами — издательства. .Книга, преобразованная в цифровую или звуковую форму одновременно возвращается и к доурбанистической традиции, выражая независимость жизни деревенского сообщества, при этом становясь всё больше не массовой, а нишевой, а если массовой — то всё же в большей степени эмоционально связанной с сообществом, чем культурно с обществом. Но создание необходимых устойчивых сообществ оказывается под вопросом, поскольку в центре внимания послесовременности оказывается форма, в случае с книгами это возможность разделения на части, запроса отдельных страниц, изменение отображения и процесса чтения. Процесс общения традиционных издательств с авторами достигает эффективности редко, вместо этого авторы обращаются к новым участникам рынка, которые сосредоточены на технологических нововведениях, что и подкрепляет сосредоточение на форме[The Economist, , с. 15–16]. Авторы в постмодерне сосредотачиваются на непосредственном общении с читателями через технологические средства, либо в через небольшое творческие собрания (любопытно, что в Римской империи также применялся данный способ, как и на протяжении эпохи возрождения), однако в условиях постмодерна такие форматы могут хорошо подходить к некоторым жанрам и иметь весьма ограниченное применение к другим, несмотря на попытки, например, создавать легкодоступные представления физических исследований и теорий. В отношении издательства книг модернисткое массовое создание литературы на основе централизованной правки, создания научных сообществ, редакторской среды заменяется частично отсутствием редактуры в случае с самиздатом и с привлечением распространённых систем массовой продажи (этим самиздат постмодерна коренным образом отличается от такого эпохи модерна)[The Economist, , с. 13–15]. Но появление книг в авторской редакции требует выработки соответствующих навыков у авторов, что часто оказывается невозможным, поэтому здесь проект постмодернизма оказывается утопией. В целом можно сказать, что характерная для модерна книга-реклама массовых товаров или книга как массовый товар заменяется в постмодерне книгой-отзывом на массовые концепции («вот и моё видение ста лучших советов на каждый день»), или книгой-услугой по желанию заказчика. Как мы рассмотрим в следующей статье, с наступлением ремодернизма развитие независимых сетевых сообществ позволит взять на себя издательские функции корпораций.

Ещё одним проявлением постмодернизма в книжной отрасли является обращение к издательству полезных практически книг, которые были одним из элементов классического периода эпохи Просвещения. Уже в эпоху модерна вместо содержащих экспертные знания книги начинают выпускаться в виде простых сборников советов, которые, как предполагается, позволят достичь практически немедленного результата. Таким образом, вместо носителей знания книги становятся прибежищем незнания, местом, к которому обращаются в стремлении не вникать в сущность дела, что в постмодерне становится явной тенденцией уже не скрытой за ширмой научности, что связано и с проявлением эзотерических концепций и превращением авторов в идолы вечного и абсолютного знания. Конечно, это определённый реверанс в сторону домодернистической концепции автора и даже богословской доктринальности, но лишь условный и поверхностный, анализируемый и осознаваемый в таком ключе довольно редко. Следуя цепочке крайностей возврат к авторству рассматривается как положительная сторона, поскольку позволяет преодолеть разрыв с взаимодействие автора и читателя или излишнюю однонаправленность и массовость общения читателя и автора. Но замена массовых собраний небольшими камерными встречами ещё не означает достижение уровня аристократических салонов эпохи Посвящения или Романтизма, хотя, конечно, в некотором отношении всё же их превосходит по интеллектуальной составляющей.

В сфере книгоиздательства, а ещё в большей степени в телевидении, как и во многих других постмодернистских направлениях значительную роль сыграла заокеанская подцивилизация, которая, хоть и является филиалом Европейской, но уже ставит вопрос об обратной подчинённости, что само по себе вполне вписывается в иронический контекст постмодернистского дискурса реплик и повторов. Это противоречие одновременно показывает место Европейского постмодерна в общемировом. Постмодерн, как продолжатель традиции промышленной революции эпохи модерна остаётся в своей сущности Европейским, но его направленность скорее к Европе, чем из Европы, хотя обращение к Европе может включить и обращение К европейским архитектурным бюро, культурным учреждениям, деятелям искусств и философии, или, по крайней мере, к европейским традициям классического периода.

Народное искусство становится уделом поп-арта, казалось бы не содержа в этом противоречия, на деле же оказываясь противоречивым в квадрате: народное искусство не должно быть массовым, оно отражает деревенско-племенной уклад и должно отражать отдельных исполнителей, а с другой стороны вся сущность индустриализма пронизывает создаваемые массово реплики угасающей культуры. Стремление отдельных авторов-«дизайнеров» приблизиться к народному творчеству путём использования образов и вещей доурбанистической природы не делает их продукт не массово потребляемым, поскольку даже воссоздавая образ деревенской жизни в отдельных музеях участники рассчитывают скорее на коммерциализацию, или, по крайней мере, развлечение, чем на возрождение собственно народной жизни, к которой они, в силу своих возможностей и свободного времени, как правило не имеют никакого отношения.

Что касается внутреннего ядра развития сферы искусства, то явления модернизма способны стать новой традицией, привлекающей к себе внимание всё более широкой общественности, ведь переход к послесовременности потребовал разрешения абсудристских настроений авангарда: авангард «довёл до логич. завершения (часто до абсурда) все основные виды новоевропейских искусств (и их методы худож. презентации)»[Бычков, 2001], показав их несоответствие времени и достигнутому прогрессу, меняющимся потребностям общества XX в., а тем более «будущего супертехнизированного общества», но он в то же время поставил под вопрос саму сущность прогресса и необходимость «технизации». И в эпоху послесовременности действительно технизация уже не является основным явлением, а значит авангард чувствует полную свободу и свои права на переосмысления функциональной сопричастности с прошлыми традициями.

Европу можно считать узловым центром в направлении превращения дворцов в музеи, крепостей в детские городки, строительстве новых музеев как хранителей образцов послесовременизма на основе опыта прошлого. Если американские музеи сознаются в большей степени как неисторические или собственно послеисторические образования, то европейские музеи располагаются, как правило, в исторических зданиях и бережно относятся к многовековой истории. Европа остаётся пропитанной духом соотнесения себя с тысячелетней историей каждого места и черпает свою энергию из этой незримой связи. Европейские музеи не нуждаются в представлении, но стоит отметить использование таких приёмов, как занятие для музейных нужд образцов промышленной архитектуры (галерея Тэйт в Лондоне, музей Орсэ в Париже, ряд множество музеев в Санкт-Петербурге, например). Европейцы стараются следовать культурным нормам и посещать музеи, однако даже самый посещаемый музей в мире, Лувр, принимает только чуть больше 9 миллионов человек за год, если допустить, что 5 миллионов из них посещают Лувр впервые, то исходя из 50-летнего взрослого жизненного периода можно предположить, что только 250 млн. человек смогут посетить этот музей, скорее всего, в большинстве европейцы. Если далее принять во внимание, что 14 из 20 и 55 из 100 самых посещаемых художественных музеев в мире находятся в Европе[Список самых посещаемых художественных музеев мира (2014), 2015], то становится очевидным сохранение культурной доминанты европейскости в парадигме постмодернистического мышления. Подавляющее же большинство граждан планеты Земля не могут прикоснуться к шедеврам и оценить их культурную значимость в подлиннике. С другой стороны, им представлена для потребления богатая псевдокультура, основанная на массовом потреблении предметов престижного потребления (роскоши) для данной местности.

Образование и семья

При переходе к Послесовременности произошёл разрыв ролей в семье — увеличение востребованности и доли высокообразованных граждан в «развиты» странах происходило в основном за счёт значительного ослабления функций мужской половины человечества. Даже в такой сфере как военная всё большую роль играют заменители силы и автоматизированные системы, управление которыми может осуществляться женщинами возможно лучше, чем мужчинами, по крайней мере нет явных оснований считать противоположное кроме институциональной застарелости. Мужчины же с сокращением потребности в «рабочих» профессиях вынуждены искать себя в сфере услуг. При ином развитии истории ситуация бы выглядела более гармонично, когда для рабочих профессий потребовалось бы иметь образование, а образование бы подстраивалось и было доступно всем и в разных формах. Но послепромышленная образовательная система действует скорее как отлаженная машина, на выходе выделяющая всё тот же недожжёный углекислый газ, пусть и в других пропорциях и с меньшим содержанием особенно вредных паров. И пусть разгоняется она чуть быстрее, но она всё также бездушна по отношению к сминаемой ей траве, как и её владелец; и она также беспомощна в преодолении неровностей, если за это не было доплачено при покупке. В некоторых странах образовательная система приобретает потребилизованные черты, а в других — эмансипизированные, но внимание сосредотачивается всё на тех же рамках, которые оквадрачивают мышление и превращают его в перманентную кальку неосознанного социального копирования.

В итоге оказывается, что в сложившихся условиях массово более выигрывают женщины, а в верхних эшелонах общества сохраняется доминация мужчин. Женищны в среднем становятся более образованными, чем мужчины, у них даже появляется больше свободного времени (возможно, благодаря их проворности в умении перекладывать путём убеждения на вверенных им партнёров собственные функции под прикрытием беспомощности), они освобождаются от стремления или необходимости беременности, а мужчины в это время массово превращаются в держатель для ручки, который создан для её хранения и владения.

Как и следовало ожидать в эру господства услуг, мужская сила не находит применения, если к ней не приложены достаточные умения в сфере услуг, такие как оформление бумаг водителями автотранспорта, но подлинной проблемой является то, что, как оказалось, большая часть профессий новой эпохи традиционно считается женскими[Essay on Manhood. Men adrift, 2015, part.1]. Странным выглядит то, что только в начале XXI в. западные общества начали осознавать, что общество Послесовременности действительно являет собой скорее общество услуг, чем пространство повсеместного распространениея теоретического знания, знание же должно также подаваться на блюдечке с каёмочкой, как это делается в кафе. И, как оказывается, проблема трудоустройства мужчин оказывается более острым случаем общей проблемы трудоустройства лиц, не получивших образования, не выполняющих умственную работу. Просто для женщин профессий, в которых они могут приложить свои качества оказалось больше в Послесовременности (обслуживание, продажи), желающих же заниматься предоставлением услуг мужчин оказалось чуть меньше. Даже те мужчины, которые занимаются умственной деятельностью, сталкиваются с возрастающим отрицательным влиянием послесовременизма на рабочих местах, таких как необходимость соблюдения формальностей, аккуратность, забота о клиенте, одним словом качественно предоставленная (именно!) услуга, даже внутри организации от сотрудников требуется скорее услужение, чем творчество (такова специфика Послесовременности, в которой от людей ожидается нахождение за стеклом отчуждения формализма, своего рода возврат ко временам феодализма, где служащие выполняют указания аристократии). Женщинам, судя по всему, привыкнуть к сложившемуся распорядку проще в силу того, что во времена Современности и на ранней стадии Послесовременности они занимались домашними услугами, а теперь спрос на их качества многократно возрос, отчего им, естественно, проще быть самостоятельными и независимыми предоставителями услуг. В целом же сложившаяся проблема решается скорее стихийно, чем структурно: профессии в сфере услуг привлекают мигрантов по понятным причинам — в Европе обеспечены приемлемые условия для всех предоставителей услуг (и даже неработающим), но не на все места находятся коренные жители (соответствующей мотивации и возраста), происходящее выглядит как залакированная форма крепостничества-рабства, в котором аристократами стали все коренные жители. Между тем, мужчины, словно пришедшие из лесов и степей варвары продолжают совершать большую часть преступлений и составлять основное население мест заключения — а это лишь вершина айсберга.

Но что делает социальная система Послесовременности для противодействия происходящему, кроме создания недостижимых идеалов в профессиональном спорте и искусстве до которых могут дотянуться избранные единицы из числа готовых проявить себя в роли гладиаторов Послесовременности, предоставляющих вторую часть в известном фразеологизме, а не миллионы образованных граждан, осуществляющих ежедневную высокопроизводительную работу? Конечно, она создаёт равные возможности и даже результаты, старается предоставить образование, обеспечение различными товарами и услугами, но проблема от этого не решается концептуально, в сущности, но скорее формально, что, впрочем, в духе послесовременизма. Например, Швеции стремится к равноправию мужчин и женщин путём обеспечения равного отпуска по уходу за новорождённым, поощряя те пары, которые берут отпуск в равной доле (то есть оба родителя) и теперь уже 25% пар достигли равенства, но правительство недовольно и намерено довести эту долю до 50%[Essay on Manhood. Men adrift, 2015,part 4]. Безусловно, стремление к такому равенству стоит поддерживать, но с другой стороны очевидно, что такой подход ко всему напоминает установление средней температуры по больнице: можно стремиться к обеспечению равного времени приготовления пищи и просмотра телевизора в доме, равного времени посещения зрелищных мероприятий и концертов для родителей, точно также, как достигать равного доступа к системе образования, здравоохранения (с равным числом часов посещения учреждений), но при этом может оказаться, что равные доли сложились из домохозяйств, в которых приготовлением пищи занимается неработающий (или временно работающий) муж, и тех, где из двух работающих супругов готовит только жена и т.п. Отсюда можно заключить, что даже самые прогрессивные меры должны сопровождаться продуманной концептуальной поддержкой, состоять в равной разносторонности, а не в однообразии полового воспитания для начальной школы.

Эмансипация мужчин — вот новый лозунг, который завершает цепочку половозрастных крайностей послесовременизма. Мужчинам, оставшимся без подлинно мужской работы и не желающим становиться женственными, придётся доказывать своё право на доминантность в сфере науки и искусства, а не сидя за рулём стальных коней. Именно в руках людей Послесовременности их будущее, которое им следует активно искать как в стремлении преобразовать своё рабочее место, так и семью, с тем, чтобы обеспечить свои подлинные интересы, а не только достичь формального равенства во времени пользования благами и выполнении обязанностей, ведь от того, какими они услугами пользуются и зависит то, какую работу они выполняют сами. По крайней мере, мужчины должны быть образцами атлетического сложения, что, к слову, помогает избавиться от лёгких психических недомоганий. Но окончательное осуществление мечты двойственной эмансипации выходит за рамки Послесовременности, перенося нас во времена Пересовременности, где должен осуществиться предполагаемый возврат к первобытным корням (в условиях депотребилитизации и разуслуживания), в которых охотничьи инстинкты возьмут верх над неподобающей насиженности роли заезженного комбайнёра.

Культура

В конце концов антиномичный импульс, направленный вроде бы на разрушение «переднего и заднего планов в картинах, расстояния и соразмерности, которые составляли суть эстетических форм организующего опыта в период XV—XIX столетий» [Белл, 2004, с. 649–650], достигает нечто большего, как некогда Средневековье было построено на осколках Античности, и воцарило видимый синкретизм и хаос на место гармонии и упорядоченности. На осколках прежних форм осуществляется непрерывный синтез новых и тенденция скорее похоже не тянущуюся тысячелетие череду конфликтов, а сменяющиеся порывы стремлений к современному на основе противопоставление к прошлому, когда само это противопоставление становится временами устаревшим и прошлое снова, таким образом, врывается в будущее. Но где и как происходит такой синтез не вполне ясно, консервативные ли это учреждения или молодые центры моды и дизайна? Сам консерватизм становится новой прогрессивной революционной тенденцией, стремясь доказать, что он не устарел перед модернистскими экспериментами, а напротив, смотрит дальше и берёт шире. С другой стороны массовый потребитель часто не ощущает, где же находится жерло перемен, а видит лишь глянцевое отражение себя на поверхности внешне спокойного моря. Значительная часть культурной сферы остаётся в теоретических и элитарных бутиковых рамках, а массовый образ жизни лишь технократически воспринимает современность, сохраняя любовь к воспринимаемым культурным образцам урбанистичности и пасторальности. Собственно модель массовой жизни начинает напоминать модель общества прошлого, где есть пребывание на природе и существование в абстракции городского пространства. Искусство стремится воплотить себя в индивидуальности индивидуумов, но они одновременно не могут различить наличие собственной экзистенции, естества, от навязываемых образцов раскрепощения и упорядочивания. Что же выберет массовый потребитель культурных достижений: комфорт удовлетворения или вечный поиск небытия форм собственного «Я»? - этот вопрос возвращает нас к возможным различным ответам на вопрос о роли представителей культуры и их общественной функции. Однако как и другие вопросы сущностного характера они начинают получать разрешение при переходе к периоду Пересовременности.

Процитированные источники:

1. Список самых посещаемых художественных музеев мира (2014) // Википедия. 2015.

2. Миллер А. Национальный вопрос в Австро-Венгрии [Электронный ресурс]. URL: http://postnauka.ru/video/54740 (дата обращения: 25.11.2015).

3. The Economist. The future of the book [Электронный ресурс]. URL: http://www.economist.com/news/essays/21623373-which-something-old-and-powerful-encountered-vault (дата обращения: 23.10.2015).

4. The Economist. Essay on Manhood. Men adrift [Электронный ресурс]. URL: http://www.economist.com/news/essays/21649050-badly-educated-men-rich-countries-have-not-adapted-well-trade-technology-or-feminism (дата обращения: 22.08.2016).

5. Бычков В.В. АВАНГАРД // Словари И Энциклопедии На Академике. 2001.

6. Postmodernism // Wikipedia Free Encycl. 2015.

7. Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество: Опыт социального прогнозирования. М.: Academia, 2004. Вып. 2–ое, испр. и доп. 788 с.