Отличия пост-постмодернизма и ремодернизма

Помимо кристаллов, естественная анизотропия— характерная особенность многих материалов биологического происхождения, например, деревянных брусков.

Википедия

Если люди постмодернизма стремились поселиться где-нибудь вдали от промышленных городов, но не очень, или преобразовать промышленные предприятия, сохранив их здания или только название, то пост-постмодернизм развивает это направление, но доводит до крайности стремление к отчуждению от модернистической оторванности, стремясь к обретению нового модернизма, теперь уже не промышленного, а общественного, культурного и природного. Естественным флагманом пост-постмодернистического мира становится движение в поддержку окружающей среды и естественного, «здорового» образа жизни, претензия на новый уровень структурного смешения раздробленности постмодернизма, в которой проглядывает и авторство и бытийствование и их отсутствие.

Ремодернизм или Пересовременизм и связанная с ним эпоха Ремодерна или Пересовременности (вопрос о том, насколько длительным или скоротечным будет соответствующий временной отрезок и будет ли он характеризоваться как эпоха, а также и вопрос о временном соотношении подотрезков пересовременизма и пересовременности является предметом исторического анализа) возвращает снова к поиску развития классических идей, но теперь уже с учётом опыта модернистских и постмодернистских экспериментов. Следует заметить, что консенсуса в отношении того, как называть наступающий после послесовременности период нет, как нет и определённости, каковы его концептуальные основания. Так, употребляется созвучный пересовременизму термин трансмодернизм, старающийся подчеркнуть возврат к ценностям и тенденциям модернизма, однако ремодернизм предполагает возврат в несколько ином ключе, чем попытка заново понять и обнаружить утраченное, скорее он ставит задачу найти что-то новое. Получивший более широкое употребление термин постпостмодернизма в осознании провалов предыдущего этапа описывает новые тенденции, которые ведут к другим измерениям, преодолевая в частности ироничное восприятие, развивая виртуальное мироощущение, привлекая при этом доверие, искренность, диалог[Post-postmodernism, 2016]. И у такого подхода, видимо, оказывается шансов развить гармоничность классических творений на уровне не привязанности к гармонии больше, но что же может стоять за попыткой виртуализировать недостатки современности, чтобы их преодолеть?

Но будет ли новое общество Ремодерна скорее походить на бесклассовое общество раннего Карла Маркса или на общество меритократических классов А. Де Сен-Симона? В этой своеобразной двойственности крайностей смешанности-разобщённости людей необходимо дополнить разделение ссылкой на возможности науки и техники на пути развития от послепромышленного общества. Хотя предположительно оно должно стать некоторой ассоциацией с привлечением элементов науки и промышленности в повседневную жизнь, но в то же время оно должно стать практически прямой противоположностью «высокопроизводительного покорения природы и достижения максимально возможных благ для всех»[Белл, 2004, с. 472], потому что оно будет строиться на дружбе, но не на противоборстве с окружающей средой. С другой стороны возможность выполнять различные функциональные обязанности не обязательно должна быть положена в его основу. Внешнюю природную отстранённость можно связать с пост-постмодернизмом, в котором человек обретает скорее внутреннюю гармонию, компонуя различные идеи в рамках мирового единства с неограниченными возможностями для разрешения конфликтов разобщённости, в пересовременности же следует ожидать достижения внешней гармоничности, в которой функция не становится уделом механического выполнения, а активно встраивается во взаимодействие с окружающей средой, любое повседневное действие претендует и на полёт к звёздам, и на изящность произведения искусства и на высшее научное достижение, но не на эффективность функционализма.

Вопрос о временных рамках перехода к следующему историко-культурному отрезку является особенно сложным ввиду разобщённости развития постмодерна на мировом пространстве и его виртуализации, хотя если находить бифуркальную аналогию в взрывальности сложившегося порядка, то началом конца постмодерна можно считать взрывы Всемирного Торгового Центра[Epstein, 2016] (что знаково не столько из-за увеличившейся внутренней напряжённости, для которой ещё мало объективных причин, больше лишь внешних манипуляций, но в силу подрыва символа «свободы» - безграничного торгового пространства, которое оказывается как неоднородным, так и незащищённым, то есть подтверждает реальную оторванность своей знаковой функции означаемого и означающего, когда торговля есть, а центра у неё нет), хотя, как было отмечено в статье о послесовременности в США, соответствующая угроза скорее является псевдоугрозой, которые наоборот укрепляют закоренелость постмодернизма; поэтому в качестве подлинного завершения постмодерна должно произойти какое-либо другое событие, хотя в его качестве можно рассматривать и более институциолизированные происшествия, такие как выход участников из интеграционных объединений, например ЕС, или неудача переговоров по межатлантическому товариществу.

Но в поиске необходимых критериев для выделения из общественных потоков послепослесовременизмистических или пересовременизмистических ручейков нам придётся обратиться к далёкому прошлому, к настоящему и их темпоральной смешанности в рамках мировой интеграции, интеграции не только сообщества людей (которая в хорошем или плохом виде достигается постмодерном в общественном ключе и постмодернизмом в культурно-научном), но и природных систем и структур, что ставит под сомнение появление рационального или даже какого-либо иррационального объяснения (ведь даже эти крайности сливаются в гармонической анизотропности бытия).

(Бес)крайности развития

Можно проследить некоторую зависимость в развитии явлений промышленной и послепромышленных эпох на примере достижений Древней Греции. Цепочка развития явления пронизывает особенности окружающих его эпох, хотя они и не являются крайностями, но мы словно можем увидеть их пульсацию: от древних обрядов и празднований к современным Олимпийским играм. В случае развития театра можно наблюдать примерно следующую последовательность:

шаманские обряды — языческие игры — греческий театр — бродячие шутники, народные праздники Средневековья — театры среднего Средневековья — театры Возрождения — кинотеатры — игры для ЭВУ— [возможно световой театр, театр дополненной реальности] — [игры с природой, космический театр, солнечно-дождевые представления]

Ключевыми «верхними» точками по оси культурной концентрации в этом ряду являются точки греческого театра и театра эпохи Возрождения и промышленной эпохи. Последние элементы, атрибуты эпохи послесовременности обладают некоторым новым измерением, которое является технологичностью, но которое возвращает нас скорее назад к склонности Древнего Рима к наблюдению, нежели участию в представлениях.

В случае с Олимпийскими играми история возникновения в Древней Греции может быть связана как с особым стремлением к физическому совершенству, связанному с умственным, но также и согласуется с языческими праздниками, не случайно игры в Олимпии формируются как праздник в честь Зевса. Впоследствии в Римской империи соревнования приобретают скорее характер зрелищ, в Средневековье же сводятся к упадку и отдельным формам утилитарных упражнений (например, военных) и развлечений. В эпоху Возрождения мы наблюдаем здесь некоторый подъём, достигающий пика однако только при переходе к послепромышленному обществу, не случайно Олимпийские игры возрождаются с зарождением послепромышленных тенденций, а спорт высоких достижений наряду с физической культурой для масс становятся одним из основных атрибутов послесовременности, причём в них проявляются и Олимпийские игры скорее в форме, получившей развитие в Римской империи: как зрелищное мероприятие, — а не как часть повседневной жизни граждан. Аналогичные тенденции видны и в других развившихся в эпоху общества послесовременности институционализированных форм повседневности: бани как аквапарки, спа-салоны, курорты, превращение театров в места убийства, а затем сражений и борьбы, а армии — в орудие для завоеваний и установления власти мирового масштаба. В целом же в Римской имерии вызванное распространением имперского мироощущения, изобилия и рабства общественное состояние описывается следующим образом: «формируются мировоззрение и психология подданного, сервилизм и угодничество, оборотной стороной которых были презрение к труду, паразитизм, животное потребительство и безудержное стремление к материальным благам и низменным удовольствиям. Эти черты образа жизни имперского подданного, его духовные ценности нашли великолепное отражение в лучших произведениях своего времени»[Кузищин и др., 2000, с. 280]. Не сложно заметить сходное ощущение в городских центрах современных государств, построенных словно по римским шаблонам даже во внешнем представлении, на основе всё тех же рецептов бетона и инженерной мысли, которые сохранились спустя тысячелетия как в мышлении, так и в постройках. Но они содержат и рецепты озеленения, возвращения к жизни рек, когда-то погребённых под шоссе, использования природных материалов, что воспринимается как роскошь, а значит в будущем может быть доступна каждому, как автомобиль в своё время становясь средством жизни, а не её украшения на подоконнике.

Хорошим примером воплощения постмодернистического артефакта является головоломка «кубик-рубик»: в ней мы найдём противоречия теоретической направленности на лучшее, стремление к совершенствованию, совмещение приятного с полезным, да и характерные раскрашенные грани, отсылающие нас к Авангарду, словно новый образ чёрного квадрата — образ цветного куба. На деле же вместо развития пространственного мышления «профессионалы» пользуются набором формул для сборки слоёв, решая отдельные стандартные задачи, не создавая при этом их сами, а пользуясь уже готовой теорией. Так и Послесовременизм находится на том же распутье: или использовать механизированные формулы научных и просто прагматических методов, либо пытаться «изобрести велосипед», создавая независимую от прошлого концепцию. Отсюда и можно искать ключи для различия послепослесовременности и пересовременности: пересовременность будет означать возврат к определению концептуальной сущности кубика, тогда как послепослесовременность будет проверять, был ли кубик «правильным» - то есть приведёт ли применение формул к искомому результату упорядоченности (если переклеить квадраты на кубике-рубике, то использование формул не приведёт к его сборке). Если для постмодерна кубик — всего лишь ироничная игра, разбавляющая случайными совпадениями серую повседневность, игра, в которой допустимо забыть о собственной идентичности, приобщившись к обществу, в котором «[к]ультура только потому и имеет какой-то смысл, что она преображает нашу природу, делает нас отступниками своего класса, пола и нации»[Epstein, 2016], то для послепослесовременизма это недопустимо, поскольку понятно, что применение готовых формул и «велосипедов» никак не влияет на изначальную модель, если не разрушает её (подобно разборке кубика на части), а для пересовременизма это недопустимо, поскольку осознание себя в клетке цивилизации ещё больше сближает с природой, даже с такой несовершенной, как человеческая, имеющая больше шансов на процветание в образе младенца, чем старика-отшельника. Поэтому взаимодействие с окружающим становится как попыткой воспринимать происходящее, так и влиять на него, культура не «освобождает человека от диктата природных зависимостей», но она заставляет его изменить эти зависимости, находя в них источник для свободы, свободно внутренне сосуществуя в собственной культуре, в которую включены зависимости по собственному усмотрению, но не в результате столкновения культур. Освобождение за послесовременностью напоминает одновременное внутреннее и внешнее самонаблюдение и изменение окружающего, опыт новой реальности (виртуальная реальность рассмотрена чуть ниже), самосозданной и самоценной, поскольку ценной для всех остальных, словно медитация, одновременная и понятная всем остальным, но загадочная для себя, тогда как межкультурный опыт послесовременности лишь шлифовал несоответствия, механистически приравнивая людей и их культуры, создавая внутренний конфликт, либо разрушая личность и идентичность культуры: «если культура освобождает человека от физических зависимостей и детерминаций природы, то транскультура — это следующий уровень освобождения, на этот раз от безотчетных символических зависимостей, предрасположений и предрассудков «родной культуры»[Epstein, 2016]. В противоположность постмодернизму межкультурный обмен послепослесовременизма означает выбор из множества элементов при культурном столкновении, что приводит к образованию всё новых культур в попытке разрешить конфликты, для чего может потребоваться изменять культуру и быть участником нескольких культур одновременно, но примерить все культуры одновременно не получится и не имеет смысла, как не имеет смысл вращать кубик-рубик во все стороны, применять к нему все известные формулы. Пересовременизм позволяет непосредственно моделировать новые культуры, уже не на основе симулякров или знаков, запутанных в цепочках деконструкции, но в системах новых и старых языков, определённых анизотропностью сознания, и выходящих за их пределы.

Если «основное течение П[остпостмодернизма] — художественная виртуалистика»[Бычков, 2003], то пересовременизм ставит искусственность в подчинение реальности. Многие элементы дополненной действительности мы обнаружили в послесовременизме, где получили распространение видеоигры, рекламные видеоклипы, трёхмерные фильмы, массовая постпродукция игрушек, наклеек, футболок (дополняющая фильмы и комиксы, музыку и даже политиков), и неестественность, ироническая искусственность стала одной из черт постмодернизма. Но искусство послепослесовременизма — это уже не просто трёхмерный или семимерный фильм, воспринимаемый через стереочки, много динамиков, ароматические и увлажняющие устройства, это новая реальность, главное в которой — виртуализация взаимодействия, создающая иллюзию полного присутствия в другом мире, отчего взаимодействие переходит на новый уровень, произведение искусства пытается уже не казаться иллюзией реальности, оно становится новой реальностью, хоть и иллюзорной. С этим связана и специфическая эстетика бытия-небытия, мира-антимира (даже наука находится в «модном» русле — изучает антивещество), исчезновения причинно-следственных связей, да и однонаправленности времени[Мотлевский, Маньковская, 1998]. Однако преодоление анизотропности ограничивается лишь виртуальным двойником реальности, в то время как за пределами модели на вычислительном устройстве время продолжает свой однонаправленный циклический ход. Если антивещество аннигилируется с веществом, то элементы дополненной реальности могут воздействовать на окружающий мир лишь косвенно, поглощая участников своим незримым потоком. Пресловутая ловля покемонов как новая игра-взаимодействие с окружающим миром воплощает образ постпостмодернизма, заставляя людей вести свою реальную жизнь в чередовании с виртуальной без определённости, какая часть важнее. Но здесь мы можем выделить отличие от пересовременизма: последний не стремится создать фантомный мир образов, хоть и псевдореальных, но скопированных по тем же лекалам цитирования послесовременизма, он делает мир требующим искусственных дополнений, где даже животные находятся в виртуальной взаимосвязи с людьми (а не только виртуальные образы животных),где придуманные объекты создаются участниками, где участники сетевой соборности действительно общаются, а не используют готовые сценарии и шаблоны. Это отличие можно описать приблизительно как игру на готовой карте с сообществом клонов или же игру на нарисованной и дорисовываемой участниками местности, где они всё же подвержены старению и изменению, пуская и виртуальному. Понятно, что это две разные игры, хотя техническое воплощение в виде перчаток, кресла и очков дополненной реальности может быть совершенно идентичным. Отсюда и различная перспектива для создания фундаментальной базы взаимодействия мирового сообщества, ведь границы могут оказаться лишь нарисованной клеткой, либо лежать далеко в глубинах океанов и небытия: «Но едва войдя в виртуальный худож. мир, совр. человек начинает поиск его границ и ориентаций в пространстве-времени мировой культуры»[Мотлевский, Маньковская, 1998] — в пересовременизме возможно будет расширение границ художественного мышления реальности через виртуальное дополнение, тогда как послепослесовременизм будет стремиться ограничить восприятие, сделав его лишь более изощрённым, создавая мир желаемой иллюзорности, противоречащей действительности, но не стремящейся его изменить (может быть аналогом ловли покемонов в пересовременности будет «ловля» лягушек, грибов, рыбы или поиск цитат в бумажных книгах, а также грибов, пыли и денег с помощью всё той же камеры, очков дополненной действительности или очей).

Если в основе трансгрессии повседневности послесовременности лежит репрессивная десублимация, разряжающая обстановку, но не выводящая её за пределы игры, то с созданием иных методов послепослесовременизма или пересовременизма источники десублимации будут по большей части внутренними, либо внешними, понятыми и осознанными естественно, а значит — преодолёнными. Если больше не потребуется поддержания мифа о глянцевой оболочке псевдореальности, то трансгрессия будет проводиться только там, где действительно требуется десублимация, как внутренне, так и внешне.

О видах взаимоотношений

Но является ли переход к обществу послепослесовременности выбором в пользу взаимоотношений человека с природой в противоположность выбору Утопии («В стране Утопии (как и в рыночной экономике) каждый человек был свободен в реализации своих собственных интересов, но в постиндустриальном обществе — где отношения между людьми (в большей мере, чем между человеком и природой или между человеком и вещами) становятся основной формой взаимосвязей — в столкновение индивидуальных интересов <...>вызывает большую потребность в коллективном регулировании<...>» [Белл, 2004, с. 644])? Отношения между людьми или модель общества как игры между людьми должна оставить отпечаток на общественных отношениях, развивающихся после послесовременности, но должна и вернуться к корням послесовременности — к современности. Можно было бы предполагать, что, объединяя эти позиции, люди сделают свободный выбор в пользу взаимоотношений с природой и под её контролем, ведь сама промышленность станет частью природы, а основной формой предпринимательства станет природное предпринимательство. Мы можем скорее ответить на этот вопрос тем, что выберем все виды взаимодействия, хотя отход от постсовременнизма предполагает ослабление отношений между людьми, но они ослабевают уже в результате преобладания информационной технологии над естественной технологией общения. Информационная технология изменяет как форму общения и языка, так и сущность мышления и понимания действительности, свобода же утрачивает свои смысл и значение, поскольку тенденции экзистенциализма оказываются далеко оставленными позади в пользу консервативного конформизма внешних материальных благ, полируемых блеском яркости экранов. Но если внутренне бытие не может больше экзистировать на плоскости обоюдно невзрачных отношений людей, то оно может найти свою внешнюю реализацию уже в послесовременистическом обоюдно остром столкновении природы и человека, чему поспособствуют тенденции сдвига из городов, озеленения городов, употребления и выращивания «здоровой» пищи, движения защитников и т.д. Пусть в послесовременистических проявлениях природа в таких случаях выступает скорее как скованная и покорённая, но она уже готова сделать скачок, вырваться наружу и кинуться на своих обидчиков. На деле же она должна предстать в эпоху пересовременнизма ласковой и любящей матерью, лишь изредка страдающей впадением в воспитательное русло поучений.

Если развитие указанных Улрихом Беком идей в послесовременности заканчивалось противоречиво и деже несло угрозы[Beck, 2000, с. 88], то в новом воплощении таких идей будет заключаться задача эпохи пересовременности: обеспечить не просто полную занятость, а занятость подходящую и изменяемую, вместо иерархии — матричные структуры, сетевые сообщества; вместо власти гендера и их отстранённости — гармония, с равенством там, где это необходимо (в заботе о родителях, а не в грудном вскармливании). Но фундаментальным вопросом будет являться вопрос о природе, о том, что она должна будет работать на людей, как и люди на неё, где привлечение ресурсов становится ключом к их созданию, где парки и леса оборудуются не только для сохранения животных и поддержания их жизни, а для привлечения животных к взаимодействию с миром людей, который не вмешивается в их жизнь, если это не требуется и если животные и растения этого не хотят, вмешиваясь же человек осуществляет равное двустороннее воздействие, отпуская цветы из плена горшков, не рубя их безжалостно топором и не рассекая ножами и леской косилки. В таких условиях даже заготовка сена способна стать моральной проблемой, но если над ней не будут задумываться крестьяне и фермеры, то разве смогут взять её в голову городские жители?

Пещеры как дома будущего

Если в эпоху постмодерна стало принято сочетать иллюзорный отказ от недостатков промышленности и урбанизма с невозможностью оторваться от образа и условий обитания в среде комфорта и уюта эргономичности и переходить к «анти-городским» идеалам, на деле оказывавшимися лишь иллюзией собственной полноценности и аутентичности, скрывая пустоту под облицовкой под дерево, под мрамор и даже под дешёвый и корявый кирпич, а пуще того, под неотёсанные камни; то течение ремодернизма открывает иную свободу на тех же природных местностях, позволяя пользоваться техникой, но используя её естественно и непринуждённо, техника становится новым другом природы, равным и заботливым гражданином птичьего и жуковского мира; тогда как пост-постмодернизм вводит себя рекуперированной дозой чистого алкоголя на угасающую в свете вечерних фонарей мозговую деятельность, с тем чтобы напомнить о неоконченном процессе отказа от структурирования действительности, хотя и сохраняя рационалистическое зерно стремления к обретению возможности созерцания многократно скопированных образов классического содержания и формы, которая, конечно же, уже не выглядит столь абсурдно и абстрактно, как глянцевые покрытия, изобличающие первозданную природу мрамора.

Вещи и право

Словно подчиняясь известному утверждению о том, что есть вещи не плохие сами по себе, становящимися плохими, если их повторяют много раз, послепромышленный мир руководствовался всё тем же принципом и переходит к производству множества благ, однотипных и заманчивых своей стандартизированной природой. Этот процесс подобен использованию рекламы, вовлекающей в действие несколько простых правил для одурачивания ничего не подозревающего сознания, поскольку та самая не слишком плохая вещь, показываемая множество раз приводит к возникновению псевдожелания её необходимости. В послепромышленном обществе этот процесс развёртывается от применения к товарам до сферы услуг, распространяясь и на личную гигиену, здравоохранение, образование и даже на защиту прав меньшинств, определяя политическую картину вздутой абсурдности, самопоглощающейся и самовзволновывающейся под действием надвигающегося шторма или утреннего бриза без какой-либо разницы.

Возвращаясь к ранним идеям Карла Маркса мы можем отметить, что общественные институты в виде частной собственности и системы разделения труда, специализированных институтов агломераций и сельской местности должны трансформироваться таким образом, что их неисчезновение будет обеспечено главным образом собственной активностью, направленной на созидание общественного блага. Не случайно Карл Маркс разделение труда «считал; наряду с частной собственностью, одной из причин отчуждения людей от общества»[Белл, 2004, с. 474], ведь именно в возвращении к обобществлённости кроется разворачивающаяся динамика противоположностей ремодернизма. Примерами этого является использование музеев в совместной общественно-частной собственности, либо когда право владения находится в частных руках, а право пользования — в общественных. Примеры могут включать и сферы транспорта, туризма, в которых происходит декоммерционализация деятельности в связи с созданием инфраструктуры частно-частных взаимодействий, являющейся общественной по своей природе (использование личного транспорта для доставки людей как замена общественному транспорту, что будет дополнено и улучшено при переходе к транспорту без использования водителей, использование частных домов для размещения людей, являющейся заменой как гостиницам, так и общежитиям, в этих случаях за основу положена ориентация на личную ответственность и открытость участников, которые по сути вступают в бинарные взаимодействия, но ответственность в которых является общественной и информация распространяется также на всех участников инфраструктуры). В случае создания общественной независимой системы взаимодействия участников по поводу их собственности, мест проживания и возможностей труда, таким образом, появляется возможность разрешения ранее возникшей отчуждённости. Картина вряд ли может быть более выразительной: вместо однотипных машин и гостиничных номеров всевозможные автомобили и водители, квартиры с индивидуальным стилем и обстановкой.

Послепромышленное общество пыталось разрешить отчуждение, искусственно достигая иллюзии частного и личного комфорта и создания псевдоиндивидуальности, но такие попытки были обречены на провал и приводили только к росту отчуждения и неравенства в иллюзии собственной сопричастности к повторяющейся игре, написанной по захватывающему сценарию. Другой составляющей двойственной модели собственности послесовременности выступали отношения по поводу общественных благ, главным образом прав на образование, здравоохранение, социальную поддержку и так далее. В этом случае псевдоиндивидуализм проявлялся в личном пользовании такими благами, например, системой образования в соответствии с собственными талантами и стремлением, то есть это «требования отдельных лиц» к некоторому общественному обязательству[Белл, 2004, с. 487, 488]. Система образования уже не является палочной, также как и медицина не является дидактически предписательной, а занимается скорее поддержанием физической формы, исходя из запросов и личной инициативы участников. Но иллюзорность таких процессов заключалась в том, что запросы участников должны были исходить и продвигаться ими самими, сама же система не отвечала им, а скорее пыталась выровнять со всеми остальными. В пересовременности сама такая система должна поменяться и на смену ответу на запросы должно прийти активное их обсуждение и совместный анализ и разрешение на основе скорее взаимной личной заинтересованности участников системы предоставления общественных благ и граждан-получателей. При этом сами граждане становятся активными участниками и в прямом смысле и могут привлекаться в образовательных целях (образование дома, на досуге, участие в жизни школ), медицинских (донорство, банки доноров, генетический материал) и любых других общественных (волонтёрство), они сами становятся разработчиками и воплотителями таких организованностей, а последние замещают собой бюрократизированные инструменты прошлого, оставляя их структуру, но меняя участников.

Равенство

Основной чертой общества ремодернизма является своеобразный удар авангардных тенденций по заново складывающейся косности технотропных форм, что приведёт к установлению равенства области восприятия и мышления, основанных на движениях, изображениях, символах и знаках, пользуясь терминологий Жана Пиаже. В определённой мере это удар по самому себе, но это и ранее созданных противоречий и перекосов промышленного мировосприятия. Ранее псевдотрёхмерные значки увлекали своей возможностью создания в ограниченном создании иллюзии собственного счастья, когда возможности безграничны в рамках понятных и практичных правил. Умнофон является ярким воплощением идеи слияния форм общения и взаимодействия, поскольку используются все указанные виды мышления, начиная от двигательного до знакового в активном взаимодополнении и удобстве. Но это воплощение не является столь удачным как кажется, отчасти в силу своей иллюзорности (трёхмерность на двумерности, стандартизация одних и тех же действий с ограниченной личной перенастройкой — словно икона нового утилитаризма), отчасти в силу явной коммерциализации и высокими защитными барьерами, когда чуть ли не квадратность экрана в округлом корпусе становится предметом патента, отчасти в силу незащищённости данных, закрепления самого способа обработки данных, передаваемых и сохраняемых, но недостаточно классифицируемых (так что сама система и её создатели могут знать о человеке чуть ли не больше, чем он сам), где человек становится объектом вовлечения в сеть взаимодействий, оправдывающих его сопричастность к чему-то большему, чем он сам, на деле оказывающимся пространством, скорее развивающимся по воле создателей инфраструктуры, неявной технократии, которая уже даже не столько остаётся технократией, сколько психократией, поскольку основывается в эпоху послепромышленности на личных интересах людей и возможности их использовать, ведь производственный процесс как основная сфера создания общественного продукта заменяется сферой личного участия людей, то есть производственный процесс заключается в психическом процессе (вспоминаем мечты Карла Маркса об отсутствии разделения между умственным и физическим трудом). И в силу такой психократичности возможность воплощения собственного состояния во множестве однотипных элементов, доведённая до крайности удовлетворения потребности в самореализации не позволяет считать общественно-ориентированные явления послепромышленного общества (такие как «социальные» сети, умнофон, электронные новости, массовые культурные явления) относящимися к ремодернизму, мы скорее можем увидеть в них прямую его противоположность. А если они находятся в некоторых отношениях крайностей, и даже могут составлять цепочки крайностей (с явлениями авангарда), то можно было бы перейти к очертаниям явлений, которые предположительно будут связаны с ремодернизмом.

На смену умнофону придёт некоторое устройство, не являющееся массовым продуктом, а если и являющееся таковым, то обладающее возможностью широкой подстройки под пользователя. Вычислительные мощности устройства могут быть перенесены на другие устройства, а оно будет представлять собой скорее набор датчиков, либо быть полностью виртуальным, представляя лишь экран для облака устройств, возможно не связанных с конкретным пользователем. Широкое распространение получит ранее несколько оставленная в стороне под напором послепромышленной потребилитизации сборка электронно-вычислительных устройств из различных составляющих (арусск. «комплектующих), что потребует соответствующего уровня подготовки (сложно правда представить каким образом, если судить по тому, что получившие распространение готовые устройства у молодёжи начала XXI века уменьшают шансы на стремление у этого поколения к подобного рода сборкам, хотя дело может быть за их детьми и временем ближе к середине XXI века).

Массовые электронные и печатные новости постепенно будут заменяться местными и частными рассказами, которые однако не будут похожи на дневники и заметки, но скорее на личные свидетельства учёных, участников событий. Запечатлённый и систематизированный ими процесс ляжет в основу создания общественно доступных описательных произведений наряду с различными базами данных и экспериментов, которые могут иметь закрытый характер. Новые идеи будут закрепляться за их авторами путём занесения в общественный каталог, подобный тому, на котором основаны криптовалюты.

Явления массовой культуры уже не будут предоставлять псевдоиллюзию сопричастности к созданию того, что уже было создано и что нашло отклик именно среди участников. Произведения будут непрерывно создаваться и интерпретироваться участниками, отчасти подобно тому, как это происходит в лесу, в поле непрекращающихся песен, которые слышны множеству участников, но границы и разделённость которые невозможно точно установить. Собственно частная собственность и разделённость будут подобны тому, как они устанавливаются птицами — по голосу, причём в каждой точке пространства принадлежность является и общественной и многочастной (частрой собственностью многих и общественной собственностью, поскольку песня является явлением массовым как большим чем сумма частей, песен участников). Здания можно будет представить как набор помещений, принадлежность которых будет определяться по смешанной структуре. Если недостатком «коммунальных» квартир была их принадлежность промышленной эпохе, то «проблема одного туалета», как и прочие проблемы общественных благ будут разрешаться уже не их ограничением или изобилием, но возможностью непрерывного перехода к необходимым формам использования помещений. Например, инфраструктура водоподачи и водослива может подводиться к любому помещению или месту, как и прочие виды инфраструктуры. Места приготовления пищи, хранения и отдыха получат передвижной характер. В этом городе-палатке и найдёт своё воплощение соединение сельской местности и города, но это соединение будет скорее похоже на лес, в котором люди властвуют словно птицы на ветвях своими песнями, чем на соединение зоопарка и фермы, где люди возводят множество стен и боятся захода солнца.

Система образования ремодернизма будет отличаться от идеалов прошлого, хотя и содержит в себе отсылку к принципу «аутентичности бытия» модернизма, самостоятельном поиске своей идентичности, обретению простодушия. По-видимому, образование будет стремиться к сложнодушию, как и к простодушию, и будет и интеллектуализмом и антиинтеллектуализмом, одновременно, но это не синтез, и не «тот же самый антиинтеллектуализм», который принимает за истину голую практику в противовес формализованному обучению»[Белл, 2004, с. 566], не будет здесь и «лжи во спасение» как в прежних образовательных системах. Ложь превратится в истину с лёгкостью переворачивания буквы «о», все слова и фразы станут ей подобны, их значения и смыслы понятны и конкретны как высказывания о чём-то. Ложь будет одной из точек зрения, оспорив которую можно добраться до решения загадки; какая же из точек зрения правильна — какая нет — предстоит подвергать осмыслительной практике, а не только жизненной обыденности.

Народная культура

Народная культура выступает как превращение массовой культуры тоталитаризированного общества модерна в одновременно высокую и доступную культуру каждого члена общества, либо даже животных и растений. Одновременно сохраняется и отстранённость от элитарности, аристократичности высокого искусства, существовавшего в домодерне в рамках возврата от массового общества к народному, причём я бы постулировал возможность создание высокоуровневых произведений искусства любым участником общества. Отчасти это напоминает возможности космонавтов, прилетевших на планету в романе Ефремова «Час Быка», которые вроде бы являются не профессионалами от искусства или психологии, но обладают сверхспособностями. Но в рамках ремодернизма ещё не обязательно обладать сверхспособностями, хотя отход от специализации необходим, способности обеспечиваются благодаря новым методам обучения, так и новым технологиям, а также и более подвижной культуре. Одновременно с этим объектом и одновременно субъектом искусства выступают образцы прошлого, которые могут изменяться и тиражироваться, а памятники прошлого становятся доступными и известными благодаря достаточно качественным технологиям. Поясним два важных момента. Во-первых, под «достаточно качественной технологией» понимаются средства передачи изображения и звука, обеспечивающие довольно высокое приближение к оригиналу, что связано с использованием сверхвысоких разрешений, цветопередачи и звукопередачи, приближающихся к или превышающих возможности человеческого восприятия. Во-вторых, под «доступностью и известностью образцов прошлого» понимается приобретение населением эстетического вкуса благодаря знакомству с большим числом произведений искусство прошлого, что проявляется в заинтересованности и активном обсуждении таких образцов, а уже потом «создаваемых» самостоятельно фотографий, картинок и прочих творений; познание искусства и культуры при этом осуществляется самостоятельно, свободно и естественно, с применением самого широкого набора доступных средств, начиная от страниц в сети, посвящённых творчеству тех или иных авторов и до музеев, библиотек, мест деятельности групп, авторов и создания произведений, осуществления событий прошлого. На примере с музеями легко обнаруживается сопоставление подхода модернизма и постмодернизма, связанных с обеспечением массового доступа к произведением и проведением самостоятельных обзорных экскурсий. Ремодернизм позволяет получить не просто несоизмеримо больший объём информации при посещении музея, изучении события и лучше её запомнить и понять, но приводит к непрерывному переосмыслению процесса, отражению и преобразованию знаний. Каждый экспонат получает собственную страницу, связывается с возможными событиями, а его обсуждению посвящаются целые тома. Структурированность и одновременно осознание происходящего позволяет обнаруживать интересующие факты и определяет их одновременную понятность, в связи с чем дополнительных затрат напряжения и времени не требуется. Если человек послесовременизма, приобщаясь к культурному опыту, теряется в массе разрозненных фактов, а в современизме направляется по проложенной на гравийной насыпи или трассе, то в пересовременности он самостоятельно парит над окружающим пространством, приближая и отдаляя его, создавая для себя полную и всестороннюю картину джунглей, уникальную и почти что предопределённую для каждого, но на создание которой уходит на много порядков меньше времени, чем в поисках прошлого.

Народное творчество ремодернистичного общества будет основываться на возможностях технологий, но при этом быть столь же искренним, как пение на деревенском празднике для себя и для природы, или как пение соловья тёплой весенней ночью, получая возможность выражения в виде массовой трансляции в сети.

Стандарты в промышленности и строительстве

В эпоху ремодернизма стандарты получат новую роль, поскольку потребуется системообразующий стержень для многообразных вариантов использования и изменения технических средств. Внешний вид и эргономические характеристики технических изделий будут формироваться индивидуально, то есть форма клавиш, их положение, сила нажатие, выполняемые функции будут определяться самими обладателями-отчасти создателями устройств. Начало этого можно обнаружить в возможности видоизменения междуличий-взаимодействий (арус. «интерфейсов»), когда пользователи получают во множестве линуксподобных (или шире юниксподобных) систем возможность выбирать различные рабочие столы, одновременно их запускать, проводить глубокое видоизменение, рисовать собственные дополнения, информационные заставки с обновляющейся информацией. Установка информационных дополнений получила своё развитие и на переносных устройствах, где также появились заменители рабочих столов уже начиная со времени карманных ЭВУ.

Индивидуальный внешний вид и соотношение функций будет возможно на основе использования стандартных элементов, но используемые стандарты будут более высокого уровня. Например, элементы для трёхмерной печати будут накапливаться в общедоступных библиотеках, но для их успешного использования потребуется проверка соответствия отдельного печатающего устройства и распечатываемой модели. Система сертификации может быть использована в этом случае лишь ограниченно. Определение же соответствие можно предполагать скорее на основе использования анализа печати на ЭВУ с вынесением или даже без вынесения окончательного решения человеком (специалистом, профессионалом, либо пользователем, распечатывающим модель). Если решение со стороны человека не потребуется, то ЭВУ самостоятельно пример решение и организует изготовление требуемых моделей. Роль человека может свестись только к обозначению эскиза того, что он хочет видеть и определению функциональных особенностей изделия, например, солнцезащитных очков (используемых покрытий, наличие памяти и встроенных экранов, их характеристики).

Перекультура

Улрих Бек объединил в понятии космополитизации множество противоположных тенденций: денационализацию и ренационализацию, расэтнитизацию и переэтнтизацию, растерриторивание и перетерриторивание (англ. re-localization, имеется в виду привязанность к местности). О соотношении де и ре в космополитизации[Beck, 2000, с. 98]. Но если слова с приставкой пере- и имеют отношения к послепослесовременности или пересовременности, то в весьма специфическом контексте, а не в том, который можно увидеть как в моделируемой второй эпохе Современности или послесовременности. Указанные процессы начинают пронизывать политику, союзы и заключаемые соглашения, но они выполняют в послесовременности эту роль механически, тогда как перетерриторивание потребует проявления живого интереса к родным окопам и дюнам, а не только в виде загрузки и обсуждения их в общественных сетях. Не контрасты и ракурсы будут определять будущее, а уложенность в историю и способность преобразовывать будущее, что и становится новым критерием культуры.

Ранее были рассмотрены некоторые особенности проявления культуры в эпоху послесовременности, но что можно предположить в отношении ремодерниизма, от которого мы ждём ответов на проблемы противоречивых расслоений уже не классов, а общественных сфер деятельности и уровней понимания действительности? От интегрированного общества европейского колониализма и буржуазии, в котором сочетались стремление к техническому совершенству и покорению с его помощью природы с «характерной структурой, которой близки идеи отложенного удовлетворения потребностей, посвящения себя трудовой деятельности, умеренности и трезвости и которая была освящена моральным служением Богу и доказательством ценности индивида через идею респектабельности»[Белл, 2004, с. 647], послесовременизм переходит к поддержанию идей статусной оценки накопления и широкого потребления ради культурного опыта, в котором потребление удовлетворяет не потребности и не стремится к достижению культурного развития, а превращает культуру в ширму собственной неполноценности , которая превращает чёрное в белое, а невозможное — в возможное. Она словно переворачивает сознание, но скорее она выворачивает его наружу, показывая то, что люди могут и способны увидеть, и те, кто видят больше испытывают чувство тошноты и искусанности мухами под сладким пением муз. Искусанность редко превращается в искусство, но постепенно пересовременность должна поставить новые культуристические задачи. Вместо тиражирования консервных банок — копии цветов и деревьев, вместо чёрного квадрата — бесконечность бесформенных или математически случайных форм, вместо явного вынесения чувств на холст — их завуалированность в юморе, научных понятиях и формулах нечётких связей, вместо гиперреалистичного отражения городских тупиков — скорость журчащих ручьёв с изобилием нетронутых джунглей прямо в сердце города. Основная посылка для таких задач — возврат к чувству выхода за пределы, но уже в гармонии с природой, а не на основе её покорения, не на основе имитации текстуры дерева, а скорее живое дерево с подключением к системе подачи жидкости. Если лозунгом послесовременности был паразитизм, то для новой эпохи необходим симбиоз или даже нечто большее. Дом из живых деревьев можно вообразить как некий символ восхваления стремления человека к сохранению природы, но мотивация представляется несколько иной: не сохранение, а совместное развитие. Техногенная природа не стала бы ответом на вопросы о её собственном бытие, как не становится ответом на исчезновение видов содержание отдельных особей в зоологических парках и садах. Природа требует собственной свободы и бытийствования, а человеку следует научиться прислушиваться к её потребностям, а не пытаться применить собственное понимание её места, прикладывая научный метод к биению сердца. В этом будет состоять сдвиг от послесовременности, в которой на первое место выходит соотношение потребностей людей и в конце концов общих потребностей людей как общества или сообщества, к пересовременности, где потребности природы логично вписаны в эту цепочку путём дальнейшего расширения широты понятия потребностей, когда, конечно же, они уже приобретают новый смысл.

Информационные интерфейсы культуры и искусства

Уже при переходе к постиндустриальной эре основной движущей силой предполагается кодификация теоретического знания, как указывает Дэниел Белл[Белл, 2004, с. CXII]. Но переход к пересовременизму предполагает новые вехи на этом пути, которые не столь однозначно можно истолковать как «кодификация», а скорее как построение переосмыслительного базиса культуры и искусства. С одной стороны, построение онтологий и таксономий должно стать общепринятой практикой деятельности участников общества, как и неотъемлемым инструментом при проведении исследований и просто получения знаний. С другой стороны одновременно изменение структуры естественного языка и возможность его машинной интерпретации в рамках грамматико-фразеологического комплекса позволяет осуществлять естественное преобразование языкового потока в непосредственной данности проявления мыслей и чувств. Изменившуюся природу взаимодействия можно проиллюстрировать переходом от эмоциональной выраженности в виде рожиц к сохранению возникающих на лице эмоций в действительности, приближаясь к потоку внутренней речи. Естественный язык при этом должен уйти несколько дальше и позволить выражать научные категории и понятия, сливающиеся с и заменяющие обыденную речь, но одновременно оставляющие пространство для различных видов выражения. В этом смысле выражение знаний происходит не на основе массовых энциклопедических справочников, хотя и не отрицает их, но через более универсальные механизмы обработки содержимого, позволяющие обнаруживать используемые языковые элементы и связывать их с прочими источниками. Математический и логический аппараты занимают равную роль с философским и лингвистическим анализом, обеспечивая ту картину восприятия, которую хочет достичь автор и получить читатель. Звуковые и графические потоки начинают подчиняться структуре языка, как выразителю сознательной деятельности, а язык одновременно встраивается в данной функции в них. В совокупности подобные изменения позволят говорить о переходе от интерфейсов данных к подлинным информационным интерфейсам, достаточным для активного преобразования и течения мыслительного потока участников сетевых коммуникаций.

Как уже отмечалось, лучшее структурирование времени и темпоральная организация позволят усваивать и осмыслять больше и глубже по сравнению с послесовременизмистическим восприятием, что потребует иного способа представления информации, а также самих механизмов передачи. Например, знаковое письмо может потребовать изменения алфавита и введения принятых сокращений, иероглифы могут получить дополнительные функции. Различные значения слов в разных языках могут привести к созданию межкультурного метаязыка, в котором те или иные слова из разных языков будут использоваться по мере необходимости, если их смысловая передача окажется более подходящей в том или ином случае, подобно тому, как существовал ранее язык для общения знати (французский), а также для составления научных каталогов (латынь), язык религиозных ритуалов, но теперь контекст будет определяться ситуациями повседневности, и приобретёт универсальный смысл и значения, понятные как в университете, так и в церкви, в городе и в деревне, в соседних странах, при этом каждый человек или группа будут использовать некоторое собственное наречие, так что в этой концепции любая страна получит возможность полного сохранения собственной культуры, хотя язык всё же должен быть преобразован в более сложную форму. Что касается интерфейсов, то будут созданы новые механизмы передачи данных, которые больше не будут требования такого утомительного занятия как передвижение пальцев для ввода букв (хотя это будет трудно сделать, чтобы обеспечить гораздо большую скорость передачи данных, получающих данные непосредственно из сознания. Если станет возможным расшифровывать весь поток сознания, то только при включении функции записи текст будет сохраняться. Новая форма записи будет напоминать скорее видеопоток, но поток, в котором фигуративность будет гармонизирована с абстракционизмом. 24 или 60 знаков-кадров или знакадров в секунду не будет пределом для общения между людьми, так что время вновь приобретёт свой размеренный ход, ведь функции сознания будут действовать достаточно эффективно, чтобы составлять общую картину происходящего и не слишком утомляться. Просмотр одних и тех же передач на телевизионных каналах навсегда уйдёт в прошлое, по крайней мере как массовое явление, оказавшись однобоким и скучным, как страшный кошмар будет вспоминаться непрерывность вещания, построенная на фрагментарности и удержании внимания, гораздо интереснее будет путешествие в мире знакадровых текстов, не претендующих на непрерывность или замедление, как и на фрагментарность или скорость, но являющихся авторскими и концептуальными, создающими новый универсум сверхтекста.

Природа и народы

Если в природе в процессе труда участвуют не все обитатели, поскольку для части обитателей весь труд сводится скорее к отъёму того, что плохо лежит (в этом смысле «трудятся» растения, водоросли, бактерии, а животные — отнимают выращенное и потребляют друг друга, хотя сами из себя представляют колонии бактерий, а значит по сути являются всё теми же тружениками, только по массе, а не по действиям. В этом можно усмотреть и аналогию с обществом, в котором также центр управления может принимать решения о насильственных методах получения результатов труда, тогда как отдельные жители продолжать выполнять обычные трудовые обязанности. От этого, конечно, военная деятельность не станет трудом, также как и деятельность животных), то в человеческом обществе была принята почти родовая обязанность к труду (для большинства), являющаяся основой целенаправленного развития и источником существования, которым остаётся только разумно управлять (по крайней мере эффективно). Но состояние войны никуда не пропадает, как не исчезают и похитители, а власть промышленников не столь очевидна, хотя Дэниэл Белл считает прямо противоположное: «В древние времена труд был подчинен войне и обществом правили войны; в индустриальном обществе жизнь становится мирной и обществом управляют промышленники»[Белл, 2004, с. 477]. Такое отличие следует приписать отклонению эталонной схемы Дэниэла Белла от промышленного и складывающегося в действительности постиндустриального общества. Сначала войны пробуют почву глобализации и доходят до крайности возможности самоуничтожения цивилизации и осмысленной жизни, а затем уходят во внутреннюю подсознательную возню, превращаются в новые внутренние угрозы, «гибридные» столкновения и в информационную политику, промышленность же скорее правит не сама, а идёт в угоду интересам потребителей (приписываемой задачей которых становится расширенное потребление, но не производство), принципы же эффективности скорее заимствуются из экономики, собственно же промышленная эффективность, завязанная на экологичность, по-видимому, станет критерием выбора только при переходе к ремодернизму, что и объясняет важность промышленности, вклинивающейся и в название этого предположительно наступающего за послесовременностью состояния. Дэниэл Белл далее[Белл, 2004, с. 477–480] как раз указывает на ключевую роль военной сферы, которая остаётся в приоритете в послепромышленном обществе и стала чуть ли не основой для достижений технократии, таких как программное бюджетирование, организация быстрой смены поколений техники и система рациональной организации общества Гракха Бабёфа. Само мобилизационное хозяйство (нем. Wehrwirtschaft) отсылает к военному строю, который словно проникает в общество изнутри. Это означает, что труд уже становится не свободным, но подчинённым принципам мобилизации, что не отрицалось уже с самого начала практического построения социализма. Никто по сути не обещал рабочим, что они станут владельцами положения и превратятся в трудократов, напротив, речь шла о наличии управляющего класса либо страты, либо союза их представителей (это уже были утопические теории). Они бы вправе были рассчитывать на превращение в технократов соответствующего их способностям уровня, однако система образования даже в СССР не могла превратить их в активных распределителей ресурсов, хотя багаж знаний им выдавался. Мобилизационное управление вещами и трудом имело свои ограничения, нельзя воевать на протяжении поколений, тем более с собственным народом.

Но мобилизационный подход, по-видимому, действительно достигает границ своего возможного применения в случае с научной организацией, которая важна как для общества послесовременности, так и пересовременности. Если в случае с точными науками с их «точными» целями, либо с околонаучными техническими военными проектами мобилизация позволяет сосредоточить усилия для совершения прорыва, то прорывы в общественно-философских дисциплинах заявленными методами не могут быть осуществлены. Но стремление к демобилизации часто оказывается разрушительным, поэтому культура и искусство пытаются занять освобождающиеся ниши, сами становясь на службу, либо уходя в отставку на подступы к городам. Станет ли труд управляемым трудящимися — могут ответить в послесовременности только они сами, пока довольствуясь лишь ролью офисных обитателей, обитателей среды, которая им не принадлежит, которая создаётся не ими, и не для них и является всё более гиперфункциональной. Но ирония заключается в том, что работники всё больше вовлекаются в функционализм и становятся его рабами, как на работе, так и на досуге (превращая даже детей в ящикопоклонников). И сами «обычные» граждане — маленькие люди винтики большой машины, на которой сидит водитель, увлечённый вождением, а не винтиками — не могут изменить ни систему, ни структуру общества, а может быть могут, но только рассыпавшись на части. Им не хватает человечности, но когда она им открывается — они видят лишь холодное стекло, стекло толи зеркала, толи окна.

Но если в эпоху послесовременности технократический подход столкнулся с невозможностью разработки чисто технократических критериев к проектам и выбора между ними на государственном уровне (правительственные программы и крупные частные проекты), то пересовременность потребует применения и подобных критериев на всех стадиях общественной жизни, а также за её пределами (подобно реализации идеи ООН об устойчивом развитии, разворачивающейся в изобретение всё большего количества показателей). Например, потребуются критерии для выбора сохранения среды обитания людей и животных, обеспечение сохранения ландшафтов и прокладки малошумных дорог, соотношения обязанностей между соседями, места выбора выгула собак и охоты кошек, наконец, распределения мест сбора ягод между людьми и медведями. В конечном итоге все эти цели могут быть, по-видимому, сведены в одну: благополучное проживание людей на данной планете требует прежде всего уделения основной части их времени и усилий заботе об этой планете, а не только наслаждению «красивыми» пейзажами, к которым они имеют только то отношение, что они их разрушают.

Список упомянутых источников:

1. Post-postmodernism // Wikipedia Free Encycl. 2016.

2. Бычков В.В. Постпостмодернизм // Лексикон Нонклассики Художественно-Эстетическая Культура XX Века. 2003.

3. Мотлевский В.Д., Маньковская И.Б. Виртуальная реальность // Культурология XX Век. 1998.

4. Beck U. The cosmopolitan perspective: sociology of the second age of modernity* // Br. J. Sociol. 2000. Т. 51. № 1. С. 79–105.

5. Epstein M. Русский постмодернизм [Электронный ресурс]. URL: https://snob.ru/profile/27356/blog/104392 (дата обращения: 04.09.2016).

6. Кузищин В.И. и др. История Древнего Рима. М.: Высшая школа, 2000. Вып. 4–е изд., перераб. и доп. 383 с.

7. Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество: Опыт социального прогнозирования. М.: Academia, 2004. Вып. 2–ое, испр. и доп. 788 с.