В данной статье завершаем начатое ранее во введении и по вопросам культурной инженерии природы рассмотрение культурной системной инженерии не как расширения системной инженерии или как ещё одно применение системного подхода, но как историческую трактовку событийствования природы и человека.

Человечество и каждый человек подошли к тому рубежу, за которым нельзя жить как раньше. То есть жить просто необходимо в смысле её жизненности, но теперь с оттенком биологического разнообразия и ответственно по отношению к тому, что общественные науки не определяют, ведь то, что выходит за их пределы представлено в виде условных примитивов, называемых ресурсами и природой. А раз пришло время изменений, то прагматика научного и обыденного бытия должна привлечь культуру, как двигатель цивилизации. Системная инженерия может конечно сопротивляться и говорить, что культура даёт неповторяемые и единичные взлёты, но так работает, то есть возникает, творится всё новое. Это творение происходит или в закрытых лабораториях или в сообществах распределителей частного капитала, от которых неолиберальный миф всё истончается: с одной стороны потому, что нерыночное управление оказывается в проектном случае лучше рыночного (по крайней мере вопрос переходит в сферу того, лучше или нет частное управление), а с другой потому, что сами институты, в том числе институт денег, оказываются обёртками культуры и техники. Изнутри политико-хозяйственной спор разворачивается в виде внутренней священной войны регуляторов с представителями, причём регуляторы почти неизменно одерживают победу (как в случае с частного капитала — англ. «private equity»), оставляя за скобками подлинность интересов, а значит и людей. Такие концепции и пространства, как частный рынок или теневые цены это опять же скорее технические обозначения в лучшем случае, а на самом деле мифологемы. Ведь что такое «частные рынки»? Это что-то не вполне нормальное, как видно из самого названия — либо это сговор в ограниченном пространстве, где общественная агора превращена в личностную, либо клубный магазин для олигархии. Теневые цены или «готовность платить» технологизируют измерения природы и общества, культуры, но отдают решения опять же на откуп техническому механизму в виде опроса или расчёта. Ведь расчёты и статистика это прекрасно, пока за исходные данные не принимаются субъективные оценки, вдобавок не прошедшие проверку (а проверку они не могут пройти, потому что требуется что-то вроде культурологической и антропологической экспертизы, которая обходится опять же слишком дорого). Регуляторы стремятся ограничить сферы вложений и предпринимательства, но что они готовы предложить взамен? Стремление к массовым рынкам однотипных товаров, пусть даже довольно качественных и сменяющихся? И здесь ведь потребности людей замещаются техническими, но в любом случае сфера разработок оказывается живущей по другим, не массовым законам, а значит и выходящим за пределы традиционного системного подхода и социологии. В силу необходимости немассовсти и требуется обращение к культуре. И в итоге складывается впечатление, что сами эти интересы и потребности сами становятся скорее техническими, чем общественно-человеческими. Стремление к защите природы тогда — лишь малая часть дискурса игры в управляемость. Технологема шифроденег, например, занимает всё большее место и вытесняет мифологему наличности вместе с банковской смесью мифологем и технологем накопления и вульгарно материалистического воплощения (денег в действительность). Рынки сами по себе всё больше технологизируются, превращаясь в электронные и применимые для массового случая. Но за счёт этих процессов всё более явной становится возможность развенчания мифологем. «Ресурсы» или то что было принято называть этим знаком катастрофически истощаются в самой ценной своей части — в части жизненного (или как опять же принято говорить «биологического») разнообразия. «Ресурсы» стали воплощением и информации и организации и потребления. Леса и горы сами по себе вновь никому не нужны, но разве не просто найти баланс между сохранением и использованием. Люди сами как самый «ценный» «ресурс» также подвержены истощению как сущность человечности за счёт ухудшения качества жизни в среднем, например, доступных продуктов, превращающихся всё больше в технологизированный суррогат длительного хранения с красивой обёрткой; но ещё сильнее в отношении возможности своего рода наслаждаться жизнью, уединением, природой. Отсюда культура может стать и источником идей и критиком происходящего и провозвестником красоты будущего мира, только лишь и способным благодаря искусственном бесконечному разнообразию поддерживать разнообразие мира естественного.

Необходимость переработки

Оказывается, что сами общественные структуры и институты требуют культурной переработки и без этого они приводят к истощению и разрушению планетарных сред, когда ресурсы могут внезапно исчезать вместе с биологическими сетями их окружения. Исчезновение видов поэтому само можно считать частью проявления мифологии как поклонения идеальному миру, который продолжает пополнятьяс. В этой игре означаемых и означающих всегда любопытно наблюдать за непреднамеренной сменой обозначающей теоретической структуры, редко когда системы, а и там где системы — то скорее технологической, чем человеческой. Человеку уже нельзя жить «как раньше» — просто непозволительно, но единственным решением, которое здесь приходит на ум — технологическое, а именно оно выражается в двух измерениях: больше технологии X, меньше технологии Y. Поэтому и отношения собственно человеческих особей рассматриваются в том же измерении сочетаний X и Y. Сам генетический код становится предполагаемой основой для общественной термодинамики, которая может предоставить некоторые ответы, но она не способна обозначить и перезначить, что само значение «жизни». И поэтому этот морфизм системной единицы человека сам становится неопределённым и направляется по пути замены себя через инженерный морфизм в морфизм технологический и это происходит уже на 2 уровне означивания, на первом же само бытие и жизненный путь превращается в морфизм как связь настоящего и будущего, например, как технологического рая. Стоит только немногим больше убедить себя в этом, как даже мифологемы превратятся в технологемы как ещё одной ухудшенной форме представления бытия. В действительности городская жизнь становится наполненной технологиями и обрастает такими технологемами, как органическое хозяйство. И простым решением здесь может выглядеть снижение потребления или замена одного транспорта на другой. Но это лишь на первый взгляд, потому что города представляют собой своего рода воронки на теле земли, в затягиваются ресурсы необратимостью ресурсной гравитации, а опираются они на жизненную ткань всех сфер планеты. И проблема начинается уже с того, что сами ресурсы представляют собой мифологему, как и другие способы описания управления. Стоит выехать на природу как мы вновь готовы словно попасть в невесомость, где даже время течёт по-иному. Иногда такие области антигравитации создаются и в городах, но часто они направлены на ограниченный круг лиц. Для решения проблемы необходимо рассмотрение как местного, так и планетарного состояния исходя из чего-то большего, чем понятия ресурсов и мусора как результата их использования. На этом пути предстоит переосмыслить потребности в неразрывной связи с бытием человека в противоположность его перемещению (транспорт), обновлению, загрузке (образованию), сохранению (здравоохранению). Конечно, первые, а может быть уже и последующие шаги в этом направлении были сделаны с определением соотношения потребления человеком планеты как следа, который он оставляет на ней. Но здесь проблема снова проявляется в том, что измерение происходит не в отношении бытия, а в отношении технологии как функционального средства «жить». Люди измеряют средства транспорта, средства жить, средства работать и готовы менять одни средства на другие, но ведь поэтому человек и превращается сам в средство, а жизнь, определённая как функция через мифологему — услугой. Почему важно переосмыслить постановку вопроса и как это сделать я рассматриваю в настоящей записи.

В первую очередь нужно привести несколько очевидных аргументов практического наблюдаемого характера. В повседневности люди постоянно занимаются культурной инженерией природы, хотя могут об этом и не догадываться. Например, поддержание газонов в городе и пригородах требует соответствующих усилий, дополненных соответствующими вкусами, систематизированными как мода на «ландшафтный дизайн». Но и простой газон, предоставляющий некоторое пространство для приближения к земле уже несёт не меньшую культурную нагрузку: он исходит из имитации (симуляции) покоса травы, который раньше имел хозяйственное значение. С другой стороны он открывает пространство для открытого наблюдения за строением, корни которого могут уходить к горным швейцарским строениям, где травяные луга поддерживались как естественно, так и за счёт наличия домашних животных. В любом случае замена одного системного воздействия животных и/или климата на его отсутствие требует включения в эту цепочку человека — газонокосильщика. С другой стороны, в связи с наступлением пандемии произошли несколько изменений образа жизни, которые с одной стороны направлены на роботизацию разных уровней, а с другой стороны увязаны с заботой о природе в виде снижения воздействий, выбросов. Архитектурная сфера в виде освещения и инфраструктуры сама стала значительным элементом техногенной культуры и искусства и в то же время освещение, шум и музыка вызывают серьёзные препятствия для жизни животных и растений, порой не меньшие, чем материальный мусор. В этой цепочке регулирующую роль необходимо занять человеку, опирающемуся на культурологию, совмещённую с инженерией, иначе процесс будет либо неэффективен и неуправляем системно, либо снизит качество жизни, не будет увязана с эстетикой. Поэтому возникает вопрос, не достаточно ли уже существующего рассмотрения этических и природных вопросов при принятии хозяйственных и технических решений? Появление и продолжение проектов целей устойчивого развития и общественно-природно-подотчётной (далее сокращённо ОПП, англ. ESG) повестки, а также и неутихающие противоречия в области подотчётности информационных гигантов показывает, что нет, тем более, что отсутствие воплощения простых системных выводов о поддержании популяций и биогеоценозов именно на международном уровне (один из самых наглядных примеров — чрезмерный вылов рыбы) очевидны и последствия зафиксированы в наблюдении за превышением планетарных границ. С другой стороны, сами отчёты и заявления носят часто скорее описательный и декларативный характер, либо основаны на самых приблизительных расчётах, часто в отношении отдельных проблем, а мировая статистическая система, принимающая во внимание общественные и природные проблемы до сих пор не создана. В этой связи и учитывая положительный опыт предотвращения разрушения озонового слоя встаёт вопрос о том, почему соответствующие вопросы не получили должного научного и культурного основания? Можно сказать, что именно из-за разделённости системной инженерии и культурологии. Практически это проявляется в том, что вместо открытой общественной метеорологии пока существуют обособленные системы, каждая из которых использует несовместимые температурные шкалы (что правда сохранилось и в измерении давления и температуры — но конвертация общественных переменных дело гораздо более неоднозначное). Вероятно, что соответствующая причина обособленности и ограниченности доступа к данным — это безопасность и их ценность. Это подобно тому, как соседние производители сельскохозяйственной продукции занимаются созданием каждый своей закрытой метеорологической системы, чтобы обеспечить лучший урожай. Такое мышление всё ещё соответствует эпохе промышленных переворотов, но сегодня в эпоху планетарного экологического кризиса и доступности ключевой информации о состоянии планеты выглядит очевидно абсурдным. Но каковы причины этой абсурдности или консерватизма? Они могут быть только культурными, а значит неизбежно потребуется обращение к культурной иженерии. В других случаях разнородность показателей отражает собственно разные культурные и общественные среды. В любом случае, обобщённые мета-подходы должны быть способны выявить соответствующие различия, каковы бы ни были его причины и оценить преимущества для совместных планетарных данных. Некоторые весьма интересные концепции, применимые как к общественной, так и природной динамике, в этом отношении разрабатываются и на них возлагаются довольно большие надежны, поэтому далее рассмотрим их положения.

Законы негэнтропии

Что касается неутихающего дискурса о том, что у термодинамики, эволюционной биологии и машинного обучения одни и те же корни, то можно заметить, что законы больших чисел действуют для разных явлений подобным образом, но всё же жизненные (природно-жизненные) и общественные явления и явления движения молекул — суть немного разные. По крайней мере, если не говорить о массовой культуре или о бактериологической жизни, не приравнивать человеческое развитие и машинное «обучение». Переменных, с которыми сталкиваются жизненные, а особенно общественные системы (для сообществ 3 уровня) гораздо больше и даже их разнообразие не описывает всего происходящего. Гораздо интереснее это сопоставление в отношении языка как системы, поскольку по крайней мере слова имеют ограниченное количество значений и относительно определимые (по крайней мере для речи общего назначения) онтологические области (как например у чашки это физическое, хозяйственное — производство, человеческое — питьё и культурное (ну и может ещё биологическое, поскольку чашка — место обитания бактерий)). Переносные значения уже выводятся на основе одной из этих областей определения, а значит слова в языке занимают своё место и сталкиваются с другими частями речи по соответствующим законам. Таким образом, язык похож на сплав или газ, состоящий из тысяч примесей, ветры и деформации в которых определяют сам дискурс. Но языковой дискурс не охватывает весь объём понятий человека и общества, как и сопоставление языка (и информации) с термодинамикой не учитывают то, что природа сознания не установлена и не раскрыта. Поэтому и сопоставление с машинным обучением даже на наборах словесных данных лишь формально и условно похожи, ведь за естественным языком скрывается большая часть «информации», являющейся несловесной (невербальной, невысказанной) — хотя бы состоящей в том, что каждый человек использует внутреннюю речь и по сути общественная речь — это всегда некоторый компромисс (а то, что в послесовременности это плохо понимается и речь как и личность выворачиваются на информационные поля — это что называется не есть хорошо). Впрочем и для искусственных языков программисты пишут документацию и примечания, что по сути может является основной частью приложений. Поэтому и машинное обучение можно считать чем-то странным, и не машинным, если основную часть составляет выбор предпосылок, которые подсказывают «учителя» или создатели шаблонов. Конечно, такая перспектива выглядит интересной, особенно если учесть, что недавно нейросети «научились» не только создавать картинки из текста, но и наборы букв, которые значат нечто третье. Может быть это и есть внутренний язык нейросети — пока ещё примитивный, без флексий или смысловых связок, но уже по крайней мере описательный. Но от описания до понимания есть большая разница, в которой эмоции и чувства похоже без физической и несловесной части невозможны. А значит и сопоставление с одной стороны эволюционной и словесной динамики, с другой стороны с термодинамикой и машинным обучением (в современных его пределах и основах) некорректно. Особенно если рассмотрение исходит не из микроуровня, а из феноменологического обобщённого представления[Vanchurin и др., 2022].

Хотя для сохранения природы сама динамика популяций в этом отношении может быть иногда полезна как вспомогательный метод оптимизации, например, позволяющий находить компромиссные решения для жизни общества и видов. Но такие модели по-видимому как и хозяйственные имеют больше исключений (парадоксов рынка) чем правил. Например, можно «задать» «лес» (модель леса), начинающий расти в одно время на плоскости, но без моделирования передвижений дятлов, зубров, бобров и других «экосистемных инженеров», моделирования рельефа и разнообразия хотя бы половины видов для системной инженерии природы не останется поля для моделирования. И здесь окажется, что границы озёр, направления ручьёв и рек (как ключевой природной инфраструктуры) всё время изменяются и этой именно изменчивости, как и периодическим изменениям планетарных параметров может быть обязана жизнь своим разнообразием. А это значит, что лучше всего моделировать землю целиком, чем человечество уже и занимается не один десяток лет, но пока далеко до уровня собственно отдельных видов и сообществ. А с другой стороны, окажется, что корни системного подхода нужно искать на местном уровне среди биогеоценотических цепочек и цепочек общественных крайностей. Устойчивые и упругие сообщества могут не существовать в принципе, но могут образовывать неповторимое единство и те самые корни целостности, за которыми словно робот с тяпкой гоняются системные инженеры, вооружившись стандартами и диаграммами. Представления о негэнтропии, установлении системного равновесия и эволюционном потенциале как междисциплинарые[Vanchurin и др., 2022] безусловно важны, но стоит помнить, что сегодня речь идёт не столько об эволюционной биологии развития жизни, сколько о её выживании в ближайшем будущем (на том отрезке, что мутации не играют существенной популяционной роли) как устойчивой. Сама же идея эволюции как механистического явления представляет собой мифологему в той мере, в какой она превращает жизнь в идеальный или почти идеальный газ. Гораздо продуктивнее было бы на мой взгляд применить термодинамику к урегулированию рыночного механизма, хотя и здесь часто оказывается, что человеческое понимание важнее характеристик, хотя и не самой предметности товара. По крайней мере в опосредованной динамике поступающие товары в конечном счёте снижают энтропию потребителя, удовлетворяя некоторую потребность, а значит для моделирования и системного анализа достаточно проследить соответствующее перераспределение негэнтропии. Что правда обычно упирается в границы культуры, которая определяет во многом и пищевые привычки как общественно-системно значимые. Подобным образом на онтологическом и концептуальном уровне положения об адаптации и эволюции (в свете теорий общественного построительства или конструктивизма) выглядят как минимум неоднозначно, поэтому сами положения об адаптационных переменных, адаптационном потенциале выступают весьма условно и в машинном обучении и в описании развития жизни. Наконец, рассуждения в духе определения начала жизни с момента замещения некоторого молекулярного идеального газа на «идеальный газ» клеточной жизни могут быть опрокинуты простым фактом возникновения жизни на некоторых поверхностях, выступивших своего рода первичными фабриками последовательностей оснований. Теоретически общественное развитие тогда также можно было бы представить как очередную форму «идеального газа», основанного на резервном потенциале культуры, превращающейся в прагматику идеологии, приводящих в конечном итоге к повышению или понижению градусов политического накала, но элементы культурного кода точно нельзя выражать в количественных оценках, что может расцениваться как определение самого зелёного цвета или самой большой статуи. Впрочем подобные поиски были характерны уже для древнего мира, а теперь обернулись идеей о том, что мир (внутренний или внешний) можно и нужно моделировать и преобразовывать с помощью техники и это должно получиться лучше, чем с помощью культуры (да и сама культура отчасти понимается как нечто вроде техники влияния или дискурса). Но на этой практике оказывается, что преобразование и моделирование природы или общества невозможны или слишком условны. Отсюда и возникает вопрос о культурной инженерии как о методе по крайней мере осознания необходимости принятия во внимания соответствующих условностей, движения в сторону большего разнообразия моделей.

Концептуальное множество

В любом случае ещё одним очевидным практическим направлением является концепция построения «умного» города или «умного» дома как продолжение технологической структуры «умных» устройств. Вместе с тем при расширении до масштабов города он одновременно очевидно перестаёт быть «устройством» или «экспонатам», при этом достигая масштабов природных структур, а значит здесь сталкивается расширение системной инженерии с необходимостью быть больше, чем экземпляр и сужение экологии до масштабов поддержания биогеоценозов. Казалось бы место культуры здесь лишнее, но архитектура основана на ней, как и искусство ландшафта. Но это лишь половина значения культуры для «много» города, притом меньшая. Другое значение заключается в определении связей с философскими и научными концепциями в рамках метасоотношения проекций пространств на уровне морфизмов системных элементов. Ещё более расширенное значение заключается в том, что концепции «умных» системных элементов заведомо являются огрызками реальности, поскольку вырываются из содержательного окружения. Пожалуй нагляднее всего это видно в случае «умного» города, выходящего за пределы границ и разрастающегося типично как масляное пятно послесовременности скорее по площади, чем по людности. Переорганизация требует определения новых потенциалов и сосредоточенностей на разных системных слоях причём на площади окружающей области. Это и означает выход культуры за границы города, равно как и переопределение границ во множестве измерений. То, что «умность» должна перерасти и соединиться с умностью и означает включённость и совмещённость технологического и антропологического с природным измерениями. Интересно, что в рамках ОПП (ESG) повестки и подобных концепций предполагается выделение социологического измерения как обособленного, но в действительности оно пронизывает как культурная обозначенность и собственно хозяйственную, технологическую и политическую сферы. Но это и показывает недостаточную вовлечённость культурного измерения в происходящее.

Ещё одна системное отехнивание произошло в правовом и государственном измерении в принципе, поскольку в рамках избирательных систем предполагается достижение интересов отдельных частей систем, а не системы в целом. Получается, что избирательная система и гипотеза об увеличении суммы счастья, вообще гипотезы о сложении показателей отдельных людей оказываются не соответствующими системному подходу по определению, даже если не принимать во внимания упрощения практического характера, превращающие государственные «идеи» в «системы». Системная инженерия в принципе заочно отказывается от этого рассмотрения, говоря, что методы управления в государственных сферах иные. Но тем самым она как бы самоустраняется из общественной сферы в принципе. И пограничный вопрос об общественных подсистемах, таких как некоммерческие проекты, начинания и организации также возникает во всей своей неоднозначности. Далее, учитывая, что большая часть общественной и хозяйственной жизни как таковые исключены из рыночной и непосредственной ценовой динамики, то в принципе применимость описания проблемной области оказывается своего рода островковой вехой, подобной разрастающимися пригородам на природном теле, но на этот раз на теле общественном. Решения для таких проблемных областей заведомо выходят за рамки отдельных островков, даже если они срастаются и образуют подобие «системы», такой как производственная или избирательная. Но ни та, ни другая не отражают коллективную деятельность и коллективную волю. Культурная системная инженерия позволяет не отказываться от возможностей голосования или выражения, но сделать это выражение более нелинейным и многогранным. Как это должно выглядеть — вопрос сложный, но без этого невозможно создавать «умные» города и тем более умные города. Ведь без кавычек он и означает коллективное действие, которое должно найти соответствующее отражение. Ухудшенным вариантом из области послепослесовременности стало бы измельчание областей управления и помещение поселений-анклавов в разделённые лесами и другими природными областями. Но ведь можно создавать и города, в которых найдётся место и общественному и природному развитию, а не только хозяйственному как это следует из мифологизированной сегодня концепции устойчивого развития. Люди сводятся к своим потребностям и похоже от этого в моделировании не скоро ещё удастся уйти, но по крайней мере преобладание культурных потребностей будет более справедливым (и это уже можно рассматривать как определение справедливости для культурной системной инженерии, если его дополнить пониманием потребностей как коллективных, ситусных или планетарных).

Инженерная самоэтика

Далее рассмотрим вопрос с приближения к информационно-технической этике.

Характерным системно-культурным феноменом является настройничество или улучшение некоторой техники путём некоторых действий. В самом очевидном случае эти действия сведены к выбору приложений и нажатию пальцами, при этом мыслительная культурная составляющая сводится к минимуму. Это своего рода идеал рынка, при этом сами приложения зачастую так и называются — магазин или рынок приложений, а в самом технологемно очевидном случае это игровая площадка (ведь рынок это по сути и есть выражение древнегреческой агоры как площади). В самом православном варианте эти действия сводятся к написанию некоторых сток кода, а в промежуточном — это некоторые настройки системы, осуществляемые путём выбора или озаметкивания (комментирования) и расзаметкивания (раскомментирования) строк. Итак, возможно ли творчество путём выбора настроек? Именно так в свежей реинкорнации обозревателя Грань представлена эта по сути технологема творчества. Творчество в данном случае заключается в выборе шкурки и расцветки, а может быть и некоторых настроек обмена (читайте безвозмездного заимствования) данных, а также и в выборе способа входа в пространство обозревателя. Ну что сказать — теперь даже цвет нужно выбирать через магазин, то есть опять мы попадаем на самый примитивный вариант выбора, поскольку вручную цвет выбрать нельзя, а представлены только несколько сочетаний цветов, которые за исключением чёрного и белого (которые собственно цветами и не являются) выглядят всегда странным. Вот такое творчество, хотя если вспомнить, что и культура самого питания заключается прежде всего в выборе той или иной кухни — то и здесь вопрос разделяется между выбором ресторана и меню или той или иной степенью самостоятельности. Получается, что культурное всегда стоит дорого или в культуру нужно проникать своими руками и головой. Последнее собственно и означает культурную инженерию — когда системная инженерия осуществляется исходя из той или иной культурной установки. Итак, в этом сезоне модны красно-оранжевые шкурки обозревателей и приложений. Действительно, так оно и бывает, особенно в случае создания технологических элементов к праздникам или с выбором фирменных цветов тех или иных приложений. Но слабее это выражено в собственно возможностях выбора пользователя — хотя бы размера и цвета системных элементов, а лучше поведения. Наверное, неплохой пример творчества через настройки представляют некоторые рабочие столы для линукса, как и собственно среды, требующие настройки, а попытку установления культурной гегемонии — яблочная позиция (которая видимо позиционируется как нахождение на гребне удобства и универсальности для пользователя при сохранении возможности настроек и если нужно изменения настроек и через код). Проблемой здесь кончено выступает сама культура, которую необходимо взращивать и которая должна быть как индивидуальной, так и общественной, что будет соответствовать и возможностям культурной инженерии. Но это и салом ложное, поскольку выращивание культуры по сути и означает культурную инженерию в отношении самой культуры (или можно в этом случае сказать наоборот инженерию культуры) в силу самопоэтики. И здесь приходит на ум известная критика о том, что культура и искусство нестабильны и сводятся лишь к отдельным озарениям. Нет, всё наоборот — хорошая (в широком смысле) культура общества — это и есть основа его устойчивости и гармонии, поэтому сложно себе представить более стабильную и надёжную систему, чем та, которая связана с культурой. И если системная инженерия хочет достичь системной устойчивости, то ей просто необходимо быть культурной. Иначе всё сводится к техническому методу и к вульгарному материализму конкретного воплощения модели (что называется экземпляру, а в культурном плане — экспонату). Ведь системы по сути оседают на людях и сливаются сними своими способами организации, использования, в конце концов сама системная инженерия признаёт, что она отвечает интересам некоторых вовлечённых участников («стейкхолдеров»), а люди не являются ни экземплярами, ни экспонатами.

Значения и переменные нового метаязыка

В конце концов если ничего не предпринимать, то технологическая жизнь как услуга неизменно превращается в жизнь как помойку, но если предпринимать что-то не то, то ситуация только ухудшится. Соединение системной инженерии с культурологическим анализом позволяет определить новое равновесное уравнение развития. Культурология способна по крайней мере предложить новые обучаемые переменные общественных систем, поскольку внутри самих этих систем они часто неочевидны, а более всего они неочевидны в отношении человека как системы. Но в этом отношении язык представляет богатую почву для изучения. Семантические сети и нотации карт и данных тоже стали некоторым шагом в этом направлении, но не в простом триединстве, тем более формальном, кроется ключ к разрешению проблем. Может быть и поэтому семантические сети не получили столь широкого распространения. Естественный язык сохраняет как личную привязку, так и следует принципу культурной неопределённости, при этом не затрачивая время и силы на дополнительные описания и представления. И сегодня становится понятно, что брать за основу идею о том, что сознание основано на внешнем языке тоже было бы неверно. Изучение языка и сознания поэтому в культурологическом измерении должно быть направлено не на описание формализмов, а на их расширение и углубление их понимания. Самым очевидным и наглядным шагом в этом направлении является онтологический анализ структуры значений сем (слов). Оказывается, что словари не содержат и половины всех на первый взгляд второстепенных и косвенных значений и это напоминает соотношение формальной и неформальной структуры сознания, или если угодно языка (словесного и несловесного). Тем не менее, системное моделирование способно учитывать несловесную означимость, но для этого требуется соответствующее аналитическое усилие и принятие некоторой открытой культурологической концепции, такой как дискурс гегемона и построительство или построеньейство. Эти новые значения — и есть переменные общественных систем, такие же как и закрепляемые в других системах, часть из которых становится до абсурдности формальной. Самый наглядный пример здесь — это правовая система, которая стала своего рода искусственным языком для обыденной жизни, своего рода отдельной культурной составляющей, но часто довольно консервативной, подобно классической музыке. И переход к новой концепции, которая способна вобрать классическую и неклассическую музыку, как и классическое и неклассическое право, наконец классическую и послеклассическую науку — вопросы, которые под силу только соединению культурологического и системного подходов.

И некоторый язык движения, инфраструктуры можно увидеть повсюду: в потоках машин, людей, в их мимике (а мимика уже точно является характерным человеческим явлением, но одновременно и системно-языковым). В том, что можно и нужно моделировать движение машин и что это позволит несколько разгрузить дороги путём распределения потоков уже ни у кого сомнений не возникает. По сути это некоторая оптимизация транспортного языка, имеющего свои знаки и значения и воплощающего в себе все артерии сердец цивилизаций. Другие системы (энергетическая и водоснабжения) уже ранее были автоматизированы, но и в них не обходится дело без диспетчеров, как собственно и в самом наглядном примере организации авиаперелётов. Со временем здесь возможно можно будет доверяться машинному обучению, но видимо не до конца, поскольку всё может упереться в доверие к последним процентам надёжности, то есть к проблеме разрешения нестандартных ситуаций. Конечно, и сейчас диспетчеры иногда совершают ошибки, но то ошибки человеческие, которые обычно находят объяснение, а доверять машинному коду или глубоко обученной сети, у которой отсутствует общий интеллект не получится никогда. Понятно, что в этих случаях этические проблемы по сути выводят рассмотрение системной организации на уровень культуры. Сложнее объяснить необходимость культурной инженерии собственно к культуре, обществу и природе. Но по крайней мере эту необходимость можно осознать через повседневность, в которой проход под дорогой с удобными спусками одинаково важен как зверям, прогуливающимся, так и занимающимся физической культурой. Что касается высокой культуры и общества, то системную инженерию здесь применять придётся, если люди хотят достигнуть того, что называется целей устойчивого развития, то есть более демифологизированно улучшить качество среды и жизни (ну в конечном счёте вернуться к райскому образу и подобию и первозданной планетарной природе, ещё можно назвать это новым образом коммунизма, на этот раз он объединяет не столько коммуны, сколько биогеоценозы, то есть опять же экосистемы), необходимо применение технологий, причём не механическое (примеры механических проектов хорошо известны как выяснившаяся их абсурдность из серии дамбы в Беринговом проливе или разворота сибирских рек). И поскольку необходима не механическая системная инженерия, то новую инженерию и можно назвать культурной, она будет иметь дело с объединёнными представлениями о биогеоценозах (экосистемах) как в обществе, так и в природе, причём позволит в конечном итоге убрать условность с рассмотрения этой системности, по крайней мере в отношении разнообразия множества рассматриваемых систем.

В системной инженерии уже рассматриваются «киберфизические» системы, включающие как непосредственно механическую, так и физические подсистемы в виде гидравлической, тепловой, электрическая и т. д., а с другой стороны защитную, измерительную и информационно-коммуникационную[2]. В качестве примера приводится «умное» здание. Но таковы и города и сами люди и сама планета с атмосферным электричеством, выполняющим важные средообразующие функции. Любой организм также в своей целостности, а не столько набором свойств, определяет систематику своей жизни и одновременно становится средообразующим.. На домах и в доцифровую эру вешали информационные указатели, применяли средства защиты. Почему цифровой переход внезапно должен превращать некоторые объекты в системы и тем более «умные»? Взаимодействие рассматривается как выходящее на новый уровень, но не заходит ли оно на самом деле в тупик? Умность зданий и городов должна быть прежде всего и в механике как уменьшающей воздействие, тогда они своим образом и подобием создадут и города и людей. Но чтобы это произошло сами люди должны культурно начать и продолжать творить бытие. Сегодня системы проектирования позволяют строить модели изделия, соответствующие требованиям, но это означает и создание образов участков человека и общества, особенно в области безопасности, которая связывает концептуальным единством теории систем, управления, рисков, государства и права, психологии и социологии. И когда речь идёт о создании уникальных систем, то ставки возрастают вдвойне и статистическая проверка на полях общественного бытия и сознания становятся невозможными. А это означает диктат техники и автоматическких систем над бытием человека и общества, а главное — природы. А что будет завтра? Завтра само общество и человек могут стать предметами сборки: «Однако для технологий типа порождающего проектирования этого недостаточно: компьютер должен самостоятельно автоматически подбирать из каталога [составных частей] и способы их сборки так, чтобы в наибольшей степени удовлетворить требованиям»[2]. Итак, вычислительное устройство рассматривается подобно хозяйственному учёту как послушный исполнитель и независимый оптимизатор, создающий не только модель, но и сами метод, методики её создания. Но одно дело проектирование частного дома — другое дело многоквартирного или находящегося в посёлке, товариществе: здесь все системные вопросы вынесены на общественные поля коллективных информационных систем, систем безопасности, коммуникаций и т. д. И значит, что автоматическая оптимизация предполагает либо индивидуализм систем, либо замену живой культуры культурой моделей. На самом деле в случае с природой и личным домом (ИЖС) происходит более незаметное нарушение природной культуры, соответствующих живых систем и структур: человек почти неосознанно замещает болота песком, деревья газонами, а в лучшем случае кусты — плодовыми деревьями. Но хорошо, что примерно известно, как вложить в происходящее более культурную оптимизацию: достаточно по крайней мере рассчитать показатели продуктивности ландшафта, тепловой и химический балансы. Данный расчёт выглядит как более объективный и обоснованный, но ключевыми также являются и баланс биоразнообразия и общественно-культурный баланс. Если в случае с физическими системами так или иначе слияние личных участков в местные и планетарные осуществляется по крайней мере в рамках границ допустимого и краткосрочного периода путём функциональных преобразований, то в области биоразнообразия и культурного разнообразия находятся в контексте нелинейных преобразований и постоянных изменений, флуктуаций и бифуркаций. В этой связи оптимизация очевидно с применением традиционных вычислительных устройств затруднена. Но по крайней мере есть надежда на квантовые вычисления и с другой стороны на относительно упрощённую термодинамическую развёртку через представления о масштабах разного вида обучаемых переменных. И в этом случае оптимизация должна оставаться в рамках концепции «верящей машины», то есть не становиться конечным и божественным откровением. А до более такого достаточно полного отображения местных и общемировых общественных и природных систем в их культурно и биоразнообразии принятие решение тем более остаётся в области того, что мы и назвали культурной системной инженерией, применимой одновременно к обществу и природе в их прежде всего культурном сбоытийствовании. Например, сегодня в окрестностях километров пение птиц слилось со звуками электронной музыки, а утром я сам пел в окружении птиц и людей, так что мы были слышимы друг для друга на несколько десятков метров, затем я могу включить музыку при открытых окнах и начнётся совместное прослушивание и меня, и птиц, и кошек — тем самым представляя и отображая для всех и для себя в разных масштабах на основе культурных переменных сочетаний мелодии и ритма. И что касается переменных, то можно заметить, что культура сама часто сводится к технике строя, ритма, но путём придания некоторого значения определённым вполне физическим величинам колебаний волн определяется соединение системной динамики и культуры. Человек мог бы отказаться от строев и палитр, но для этого нужно принципиально иное видение систем и нотаций, которые бы не требовали привязки к фиксированным значениям и интервалам. XX век прошёл во многом в подобных поисках, поэтому надежда XXI века заключается в том, что они если и не завершатся, то позволят существенно продвинуться в решении задач нового тысячелетия.

Мифологемы и состояния послесовременности

В первых приближениях эквивалентные представления как мосты между полушариями мозга должны выстроиться как на уровне общества, так и всей планеты. Но для этого не может быть признан единый принцип: понятия одного полушария выражаются в другом наоборот. Если взять морфизм Системы / Общество:Культура, то обнаружится, что системное выражение влияет на культуру в каждом слове и каждом действии. Отрицательные воздействия обычно означают сбои и ошибки, ведущие к потере культурного содержимого. Например, при попытке использовать открытый текстовый редактор на несвободной системе аварийно закрылся, а файл резервной копии автоматически не обнаружился. Если бы я не знал, где хранятся эти файлы, то час или больше работы было бы утеряно и поскольку это творческое начинание, то утеря была бы безвозвратной. Это показывает не то, что какое-то приложение не доработано (куча ляпов из самого известного офисного пакета почему-то десятки лет не исчезает, а глюки не устранимы благодаря самой идее синхронизации и стабилизации) сложность сочетания систем, особенно когда в разных системах устанавливаются разные права доступа к файлам и делаются попытки автоматического сохранения в облаках. В этом отношении выглядят нелепо советы ручного постоянного сохранения. Конечно это необходимо на этапе смысловых точек, но в современно редакторе изменения должны будут записываться и архивироваться по крайней мере каждое предложение. И это позволяет делать облачное редактирование, но в этом случае в рамках жизни как услуги люди лишаются самой жизни как права на хранения и распоряжения файлом начиная с физического уровня. Конечно с этим правом обретается и ответственность по снижению рисков — созданию резервных копий и защите и в некоторых случаях это может быть сложно. Но по крайней мере на уровне созданных приложений это обеспечить вполне возможно и настроить проверку сохранения в личные хранилища. Внешне взаимодействие может выглядеть как эквивалентная подстановка: одни и те же цвета, одни и те же шрифты, хотя внутри можно закладывать разные технологии. С одной стороны таким представлением всё время стремится стать паутина X.0 (2.0, 3.0 …), но всякий раз оказывается, что ещё чего-то не хватает. Может быть не хватает как раз признания того, что нейтральность — это и есть главная утопия в эпоху мифологизации? И как можно достичь приближения к системной точности, если сетевые разработчики до сих пор не могут достичь нормального стандарта выравнивания текста и всё выполняется скорее путём подгонки? Тексты и код должны обеспечить основы эквивалентности, но пока они довольно далеки в техническом плане от этого, как представляется как раз из-за нехватки культурного измерения.

И здесь мы вплотную уже перешли к обсуждению культурно-системного морфизма как обратного воздействия категории «Общество:Культура¹» на категорию «Системы». Это и выбор систем, и способа сохранения, возможности управления и удаления данных, но это и возможность собственно использования систем для культурной жизни, для воплощения интересов. Например, это возможность использовать технические средства для поиска подходящих товаров и услуг как элементов бытия и переосмысление внешнего вида как надстройки над техническим устройством. И пока люди доверяют мифологемам, то рассматриваемые воздействия не находятся под управление общества и людей, культура становится в плохом смысле зависима от систем, люди зависают и увлекаются техникой самой по себе, а не техникой ради культуры. Как бы не смешно раньше для меня звучали формулировки «духовных денег», но если вложить в эту фразу возможность культурного переосмысления технического явления обмена, а не простую мифологизацию происходящего, то это как раз то, на что должна быть нацелена культурная системная инженерия. Некоторые производители уже восприняли раздачу денег и наград на основе физической деятельности, такой как количество шагов, особенно там где это можно объективно измерить — в случае с обувью, в которую встроены измерители. Но именно нахождение датчиков на уровне «Общество:Культура» и создаёт путь для отображения в Системы. Если же представлять датчики как соответствующие устройствам, то здесь начинаются искажения. Например, существуют даже мнения, что запись экранов работников и другой сбор данных — это признаки корпоративного культа вместе с созданием мифологем (псокльку это скорее средство устрашения, а не управленпя). В принципе так и есть, но это средства создания культуры, а не культа, культ же начинается там, где культура превращается в мифологему подобно ухудшенной форме государства-общения Аристотеля. Но вместе с тем получается, что мы все уже живём в обществах технологического культа, в рамках которого режим сбора данных и выступает главной пока ещё условной ветвью средства общественного контроля. В любом случае, культура здесь скорее выход, чем проблема, поскольку без неё как видно на примере сбора данных неявно возникают ухудшенные формы информационного-коммуникационного культа. Что касается сбора данных о деятельности — то в этом отношении как раз мы и рассматриваем эту проблему как первостепенное проявления культуры самоуправления — если же этот сбор становится обязательным или неизбежным — то это прямое проявление потребительского бескультурия.

Бесшовная техника и культура — вещи утопические, но как условное определение культурной системной инженерии они возможны. Это и распределение автоматического и ручного сохранения, удаления и восстановления данных как следов (забота о данных как забота о природе и человеке), это возможность организации взаимодействия без существенных изменений, но это в первую очередь достижение эквивалетности соотношений «Системы-Общество» и «Общество-Системы», когда зависимость становится взаимной, а значит самоподдерживающейся и осованной на разнообразии. Разнообразие и структурная целостность — таковы принципы устойчивых и бесшовных культурных систем. Бесшовность природы — это не только переход музеев в национальные парки, это превращение самой жизни природы в слитность с человеком, с общими культурными корнями. Поэтому я могу нажать на кнопку сохранения и отправиться в лес для сохранения тропинки как сохранения природы и одновременного сохранения пути в системной записи устройств (и основной проблемой (культурной больше чем технической, поскольку сохранение технически доступно в некоторых приложениях, правда как платная функция, но это во многом следствие отсутствия соответствующего запроса) здесь является затруднительность управления данными носимых устройств — поэтому фактически эти данные становятся носителями культурной модели либерализма как основанной на услуге, заменяющей жизнь, в том числе путём и главным образом путём сохранения, а не удаления — это и приводит к постоянному замусореванию и накоплению отходов). В самом слове «пользователь» уже заложена одномерность человека в направлении Системы-Общество или Системы-Человек, так почему бы не установить эквивалентность нового вида и не дополнить её обратной связью — ведь эта обратная связь и есть путь культуры как созидателя. Системы почему-то описываются создателями как нейтральные — но не это ли лучшее прикрытие для неявного насаждения вездесущих технологем и для трансляции мифологем?

С позиции же выделения технологем важно понять на уровне общественной системы, где проходит граница устойчивости, которая позволяет жить обществу именно как обществу, а не городу или заводу, подобно тому как лес или плейстоценовый ландшафт может жить не как городской парк или огороженная, обслуживаемая людьми территория. Например, бег и дорожка могут превращаться в технологему на уровне беговой дорожки, а питание — на уровне магазинной полки. Если общество можно сложить из категорий и морфизмов этих элементов, то оно перестанет быть обществом уже потому, что оно станет описанием, представленным во внешнем мире. Поэтому в целом задача системной инженерии общества действительно утопична. Но вот представление общества для природы как устойчивости возможно, так же как и наоборот. Здесь и может брать своё начало культурная инженерия природы как теоркатегорное представление жизни для обеспеченности общества, когда не будет создана система, но все возможные и необходимые эквиваленты, такие как соответствие системы вентиляции и системы ветров в атмосфере будут обнаружены и сформулированы. С этой точки зрения важность идеологии могла состоять в том, что инженерная ситусная группа получила соответствующий общественный статус при социализме, но этого самого по себе было не достаточно, потому что культурное общественное представление как внутри инженерии, так и со стороны общества к ней было неэквивалентным. Внутри инженерия могла сохранять позиции устойчивости своей значимости, но она не осознавать ограниченности моделирования без изучения общественных и природных оснований, как это произошло при недостатке выявления значения Аральского моря за пределами хозяйственной отрасли рыболовства. Со стороны общества создание искусственной веры в инженеров ограничивало пути поиска установления предпосылок моделей и взаимосвязей систем. Тоже самое происходит и с западной системной инженерией, опирающейся скорее на стандарты, чем на язык, скорее на машинный код, чем на культурный. Сама культура и примечания, история становятся в разрезе массовой информации скорее переносным значением и переносимым информационным полем. И действительно хорошо спроектированные информационно-механические системы становятся подвешенными в воздухе, оторванными от корней в пространстве мета причём одновременно и в общественном и в природном полях. Между тем метаописание как переописание эквивалентных подстановок необходимо, а начинаться оно должно из неописуемости общественной и природной жизни, и для природной жизни это может быть сделать даже проще, а затем часто будет выясняться, что соответствующие морфизмы совпадают как совпадает важность восстановления протекания воды под дорогой (что более очевидно, поскольку люди видят пользу скорее в твёрдой земле и вовсе не видят последствий охоты в виде заросших лесов, в которых не бродят зубры и лоси, поскольку эти последствия случились много или по крайней мере несколько столетий назад). Но для этого необходимо смещение в сторону пересовременности, в том числе через развенчание мифов об устойчивости и развитии, путём организации сбора данных о культурном и биоразнообразии.

Таким образом, системная инженерия послесовременности конечно скорее является достижением этого времени, чем недостатком, поэтому она должна продолжить развиваться и переродиться во что-то более общее, что можно назвать культурной инженерией. Она ни в коем случае не должна быть технической дисциплиной, даже с элементами общего управленческого и хозяйственного мышления. Она должна выйти дальше кибернетического мышления и включить таким образом этические, философские, культурные вопросы. Этический выбор будет не простым и состоять в рассмотрении жертв деятельности человека. Философская проблематика откроет возможности как для онтологического анализа значений и культур, так и для уточнения теории хозяйственного капитала. Инженерия как созидательное начало должна обеспечить мембрану и представления общественных и природных подпространств, которые затем и в процессе подвергнуться культурному анализу и демифологизации и растехнологемиванию. Тем самым инженерию можно представить как создающую капитальные и устойчивые системы, тогда как культура определяет возврат к и оценку оснований и условий. Ключевую роль в преломлении грани между потенциальным и действительным же должна сыграть культура, которая обосновывает знаковые системы, а значит непосредственно позволяет обобщать и отражать общественный опыт, определять видение и перспективы развития и как футурологию и как разрешение возникающих проблем. Раньше было привычно думать: мы создали некоторую систему, не нужно её трогать, пока она работает. Или мы получили требования и они священы. Но теперь нужно начинать с того, что люди каждый раз создают прежде всего не системы, а проблемы. Требования заказчиков всегда корыстны и недальновидны, они по определению не учитывают вопросов планетарной оптимизации. Планета существует более-менее устойчиво сотни миллионов лет, а задача человечества в этом отношении предотвращать угрозы жизненному разнообразию этого музея, в первую очередь от самого себя. Насколько в этом случае культурная инженерия она останется системной — большой вопрос, потому что биогеоценозы всегда называются эко«системами» именно в кавычках, а культура в принципе не терпит даже моделирования. Тем не менее, на общественном или групповом масштабе соответствующие количественные обобщения возможны (как-то трёхмерное моделирование земельных участков и инфраструктуры совместно с другими природными средами и естественными артериями, там где сегодня дело ограничивается лишь необходимыми, а не выборочными или сплошными изысканиями, а для такого сбора и обработки данных потребуется соответствующая автоматизация), тем более что в информационном и послеклассическонаучном арсенале есть многообещающие инструменты нечётких множеств, теории категорий, онтологического анализа и синтеза.

Перечень явно упомянутых источников

1. Vanchurin Vitaly et al. Toward a theory of evolution as multilevel learning, 2022 https://doi.org/10.1073/pnas.2120037119

2. С.В. Ковалёв, Методы теории категорий в цифровом проектировании гетерогенных киберфизических систем, Информ. и её примен., 2021, том 15, выпуск 1, 23–29