Как поход начинается с идеи и сборов, так и любой путь. Сегодня люди всё больше об этом забывают, поскольку пользуются общественным или арендованным транспортом по требованию и дорогами, проложенными повсеместно. При сборе же в поход время движения начинается задолго до этого: от идеи и представлений о местности сразу становящихся мыслительно связывающие прошлые воспоминания и знания с будущими открытиями, до обеспечения средств, питания, мест получения воды, посещения обзорных площадок и иных мест наблюдения, до рассмотрения создаваемых загрязнений и в принципе значения и следа, который будет обозначивать поход за пределами его непосредственного осуществления. Если это собственно что-то похожее на «поход», который проводится не так часто, то к нему можно применять проектную методологию, выделяя соответствующие фазы планирования, осуществления, завершения. Ежедневные же поездки могут сливаться с жизнью, становясь частью повседневности как привычностности (габиуса). В этом случае можно рассматривать движение как часть некоторой городской или межгородской системы, частью которой становится движущийся как небольшая её составляющая, ради которой система и была создана. С другой стороны здесь нет прямого соответствия и всякий новый путь требует перепроложения, как и система создаётся для обезличенного общественного наполнения, условной массы людей, которых ещё нет или которые появляются в соответствии с общественным процессом, который мы можем понять лишь отчасти, и обычно прогнозируем исходя из хозяйственных и жилых построек, связанного с ними капитала. Реже дороги создаются целенаправленно как средство создания возможностей развития и тогда дорога выступает тем местом, которое не должно существовать в общественном пространстве, ведь у него нет капитала, который можно связать с субъектами. Тем не менее, индивидуалисты похоже для этого случая и изобрели сетевую теорию, описывающую всё происходящее через представление графа, склоняющегося то к абстракции, то снова к обыденности. Наконец, мы можем исходить и из теории сетевения, где всё более относительно и может разворачиваться как в надстройки групп по интересам, так и без интересов, просто стремящихся к укреплению связей, но не в привычном смысле, а сразу во множественном.

Итак, при рассмотрении простого перемещения мы имеем множественность подходов, но тем не менее распутывая нить пути мы должны свести их воедино, а точнее саму множественность возможных к применению подходов можно считать доказательством невозможности их осмысленного применения к рассмотрению топологии пути (тем более, что мы должны представить топологию и как отрицание пространства и логики и даже субъекта вместе с обществом). Распутывание пути представляется как мыслительная связанность, в которой либо сочетаются режимы дискурса к разделению и обобщению, либо в которую можно вложить производство экскурса как общественного и природного перемещения и пересечения. Эти подходы довольно близки, по крайней мере внешне, поэтому мы можем рассматривать их в рамках общей археологии пути. Так, в случае дискурса и стремления к описанию множества видов капитала можно говорить, что подготовка к перемещению обеспечивает формирование человеческого и интеллектуального капитала пути, представленного как в знаниях, представлениях о местности и пути перемещающихся, так и в общей их подготовленности, а также материальных и информационных средствах, которые они несут. Можно также представить этот капитал как символический и культурный, поскольку стремление посетить некоторый путь или маршрут обусловлено встроенностью в государственные и хозяйственные системы, в которых предметы привязаны к объектной иерархии системного воспроизводства (такая привязка происходит или формально через охрану памятников или более глубинно через местные традиции, почитание и сегодня информационное отображение, способное создавать абстрактную известность для тех или иных мест). Даже само отрицание этой встроенности принято относить к контркультуре как вытесненной области из официального, признаваемого дискурса (то есть стремление пройти по нехоженой тропе означает располагание на оси общественной исхоженности). Тем не менее, нельзя отрицать, что при получении достаточной осознанности топологии она может отрываться от официальной и служить средством построения малогруппной или личной топологии, формирующей не только контркультурный капитал, но и вынесенный за пределы данной общественно-культурной системы, как может быть и всей системы цивилизации.

В случае экскурса можно вернуться на любую точку, представив воображаемое прошлое и будущее независимо от господствующего дискурса. В первую очередь это относится к соотнесению с природой, с возвратом на точку до и вне цивилизации, с одновременным признанием вины за происходящее. Создаём ли в этом случае мы капитал или встаём на утопическую стезю размышлений о совершенном государственном обобществлении? Исходный путь может быть и таким, но это противопоставление само относится ещё к дискурсу, от которого, видимо, стремился отстраниться и Пьер Бурдьё. Здесь приходится пропускать через себя путь одновременно и как экскурс внутри и как дискурс снаружи чтобы сохранить способность к общению как с природой, так и людьми и с той неуверенной субстанцией, которую мы привыкли называть собой. В то же время говорить о том, что этот путь принадлежит гиперсубъекту было бы неправильно, поскольку он сам есть скорее произведение дискурса, чем экскурса и это мы должны открыть на предстоящем нам пути. Если мы представляем себе всё неувиденное, то мы уже достраиваем собственный путь и как личный и как общественный — для этого не требуется обозначение гиперсубъекта как данного в текущих исторических условиях. Это не значит, что местный экскурс всегда будет более общим представлением, но он не стремится к выравниванию с общественным и не ставит задачу оптимизации как прагматическую. Это происходит именно в силу того, что задача как условная целевая система дороги определена представлением о прохождении некоторого отрезка безразлично к исторической изменчивости как себя, так и окружающего мира, но осознавая отсутствие этого противопоставления. Это значит, что в каждой точке пути и важно и безразлично одновременно, проходит ли здесь ещё кто-то и образуем ли мы с ними некое целое, управляемое в том числе производством и воспроизводством дискурса. С другой стороны воспроизводство природы ставится на более важное положение и оно определяет само обозначение «экскурса» как нахождения и принадлежности планетарной общности, частью которого и становится путь. Здесь можно выбрать тот способ, которым обеспечивается это нахождение (незаметность или сопричастность воспроизводству).

Итак, если представление цивилизации исходит из отгороженности от природы сети дорог и домов, то путь экскурса помещает путь на планетарную оболочку, подразумевая, что люди продолжают оставаться её частью, поэтому и исследовательская программа не является изначально ни государственной, ни цивилизационной. Насколько всё же такая позиция может оставаться утопической и в какой мере она выходит за пределы контркультурного производства или разрушения остаётся вопросом к обсуждению. По крайней мере с учётом осознания этой проблематики и может начаться собственно путь экскурса, который рассматривает образованный ранее дискурсом символизм как археологию пути, подлежащую рассмотрению, с чего мы и начнём.

Пример дискурса похода

Прежде всего нужно провести разделение между собственно движением, походом как перемещением по местности и подготовительными и заключительными мероприятиями. С другой стороны, можно выделить организаторов и участников, что создаёт внутреннее разделение и одновременно обобщение до группы, которой необходима организация. Вначале мы рассмотрим общую схему стадий на основе самоорганизации, а затем оценим что в ней меняется при рассмотрении похода как услуги в части организации и информационного обеспечениях.

Стадия перемещения связана с переносом на группу движущихся капитала местности, соответствующих символических и культурных составляющих, а также ограниченным формированием самого пути и местности (таким как создание построек в месте остановки, установкой отметок и знаков на пути). На этой стадии воздействие символического капитала наиболее существенно и закрепляется связью с данной местностью через сопричастность пути и достопримечательностям благодаря эмоциональному и псевдорациональному (получение некоторого рассказа об истории, который обычно представляет смесь некоторых исторических фактов с легендами и мифами) отклику.

Начальная стадия подготовки заключается в сборе средств, информации (то есть пользовании соответствующими видами капитала), формировании капитала группы, пользование и включение в общественный капитал (например, вступление и обсуждение возникающих вопросов в группах или у местных сообществ), и наконец обращение к хозяйственному капиталу через общение и договорённости с предоставляющими услуги и работы, продающими необходимые в походе предметы. Культурный капитал здесь играет скрытую роль благодаря процессу притягивания к той или иной местности за счёт распространения того, что можно обозначить как информация, но что по сути растворено в художественном и общественном пластах. По сути культурный капитал прорастает символами через завершённость ранее пройденных дорог, хотя в некоторых случаях пути могут создаваться искусственно подобно рекламным проспектам и поэтому расходятся с ожидаемым опытом особенно существенно.

Можно выделить также стадию планирования и подготовки, которая может идти параллельно с начальной и стадией перемещения и включать как организаторские работы, согласования планов участников, так и личную подготовку (либо эта стадия может включаться в соответствующие стадии). Например, это могут быть физические тренировки, осуществляемые много лет или на протяжении по крайней мере нескольких месяцев, что формирует соответствующий человеческий капитал. С другой стороны это знакомство с культурой и получение информации о подлежащей прохождению местности. Поэтому воздействие и образование культурного капитала можно связывать зачастую в основном с этой стадией, особенно это касается походов с некоторой категорией сложности. На этой основе можно конечно разделить и все пути по уровню подготовки и соответствующей сложности, что должен осуществлять организатор путём оценки соответствующего накопленного капитала каждого участника, предъявления соответствующих требований. Соответственно эта оценка и планирование являются ключевым для формирования дискурса, поскольку связаны с формированием некоторой общественной и мировой системы оценки сложности маршрутов и их элементов, таких как перевалы, пороги, спуски. С другой стороны мы имеем дело с простым представлением о походе без категории сложности, доступном практически для всех или с проведением личной оценки, так сказать средней, нормальной физической подготовки. В этом случае обращения к дискурсу может не требоваться, но с другой стороны они могут проводиться или в разобщённых группах, или в группах по интересам, где ключевую роль приобретает наличие взаимных интересов или капитала сетевения, то есть возможность поделиться чем-то с другими участниками, быть полезным. Опять же в этом случае оценка происходит через культурный, символический или хозяйственный капитал. В разобщённых (ситусных) группах, создаваемых по интересу простого похода, также как и в туристической группе, цели участия могут различаться — от семейного досуга (поддержание и формирование семейного капитала) до личного отдыха, физической нагрузки (восстановление, поддержание и формирование человеческого капитала), возможности пообщаться и познакомиться (формирование общественного и иных видов капитала). Но и в этом случае участники производят соответствующий культурный и символический обмен для различных видов капитала.

Во всех случаях местные сообщества обычно стремятся с одной стороны создать условия для прохождения и планирования похода, посещения — инфраструктурный и информационный капитал, а с другой стороны — извлечь из этого хозяйственный капитал в виде установления платы за проход, проезд, экскурсии, размещение и т. д. По поводу этой платы естественно возникают расхождения и разногласия, если она связана с правовыми ограничениями, такими как запрет подхода к воде или прохода через местность. Разногласия связаны здесь с оценкой услуги пользования соответствующей инфраструктурой и отсутствием точной оценки для соответствующей услуги. В случае с заповедниками соответствующие правила установлены государством, плата может взиматься на входе или через страницы. Сложнее обстоит дело со становящимися известными местами посещения, которые одновременно требуют соответствующей охраны, оборудования подхода и подъезда, а с другой стороны не всегда получают официальный статус охраняемого объекта. Соответственно процесс и правила преобразования символического в хозяйственный капитал могут отдаваться на откуп местным сообществам, действующим зачастую вне правого поля. Индивидуальным образом этот вопрос решают собственники участков у воды, которые зачастую произвольно просто запрещают доступ к ним и в данном случае идут на явное столкновение с государственным дискурсом, который в то же время может допускать, устанавливая соответствующую возможность нарушения официальных текстов.

Завершающая стадия начинается с прохождением намеченного маршрута, либо с возвращением домой — по сути у нет определённой точки, но в целом она связана с переключением с походной тропы на повседневный транспорт. Для путешествий в другие регионы и страны это связано обычно с достижением вокзала или порта, хотя многие включают и эту часть в составляющую похода. Для однодневных походов и поездок это может быть достижение дома или арендованного жилища. Если на стадии перемещения накапливается физическая и умственная усталость одновременно с воодушевлением и приливом сил, то на этой стадии происходит расслабление и переключение в помещение оборудования на хранение

Пример экскурса похода

Начало подготовки здесь не так просто усмотреть, ведь дорога начинается везде и начинается ли она вообще? В нас построено множество самих этих пространственных начинаний, часть связанных с гиппокампом, часть растворённых в мыслительных наслоениях, которые способны приходить во сне будто бы другая действительность. Как отмечает Пьер Бурдьё, любая случайность важна и имела существенное значение в политической истории[Бурдье, 2016]. Но здесь мы не усматриваем создание и поддержание королевского «дома», мы начинаем со всего множества дорог и троп, на фоне которых этот дом был образован. Тем не менее, без этой массы сам по себе дом был ничтожен, ведь в те времена образования и воспроизводства королевских домов большая подавляющая часть населения и природы должна была работать на простое поддержание символических и культурных полей. Таким образом, задаваясь вопросом об экскурсе любого движения мы почти всегда оглядываемся на историю этой местности приближаемся к той противоположности дома и дороги, которая породила дискурс и которую нам предстоит преодолеть.

Начало и планирование экскурса могут быть неотделимы от времени прохождения, поскольку воздействие дискурса с его режимом разделения больше не важно. Режим же объединения, обобщения переходит в пересечённость элементов человеческого мышления и природного воспроизводства. Мы не будем углубляться в проблемы взаимодействия метагенетики и общественной статистики, связи микрофлоры и политики (хотя для дорог можно отметить соотношение и гигиену пути и политической значимости, связь эргономики и эстетики дороги с пунктуальностью и исключительностью мышления в данный исторический момент), но находящиеся под угрозой вытеснения слова, как и под угрозой исчезновения виды образуют единое природно-общественное системное поле, в котором определена общая функция многообразия. Она может складываться как интегральное наложение частных функций справедливости, обусловленных местным пониманием экскурса и совокупностью пройденных путей. В информационном отношении поэтому для экскурса не существует разницы между изучением и пониманием мира посредством путешествий по страницам, по просторам мышления и памяти (где встречаются «ложные» воспоминания, тем не менее показывающие и воскрешающие неувиденное и несуществующее как общественно значимое), так и действительности.

Точка входа в экскурс похода тем не менее похожа на начало дискурса и выражается в готовности начать изучение, формирование идеи путешествия, что обозначивается соответствующим намерением. После этого каждое действие уже представляет собой исследование, экскурс, хотя некоторые формальные элементы могут вытесняться на обочину мышления, например, знакомство с информационными площадками размещения билетов или условий провоза ручной клади. Если требуется получение некоторых разрешений, то рассматривается вопрос об их значении и целесообразности с точки зрения соотношения и характера воздействия с местной культурой, историей её труда и экспроприации природы. В общем смысле необходим получить сведения о географических и культурных особенностях, чтобы соотнести их в том числе и с теми свидетельствами, которые планируется получит ьв категории «послесовременность» (там где придётся столкнуться с «инфраструктурой», либо более архаических проявлениях (там, где допустим можно пройти по дорогам несколько- или многосотлетней давности или по крайней мере углубиться лет на 70-100, либо увидеть воздействие на ландшафты, леса и поля, озёра, которые видны до настоящего времени).

Итак, экскурс формируется как предоставление о предстоящем пути, постепенно обрастающее элементами повествовательности, пока наконец не настаёт час выдвижения, опрокидывающий все представления о современности и обращающий мышление в слияние с прошлым через действительное. Системно ли происходящее и в какой модели действительности мы находимся — такие вопросы управляют направлением, тогда как непосредственное движение связано с соединённостью пути. Переворот означает опрокидывание и приращение мыслительных и эмоциональных построений, которые были сформированы ранее. Но путь может открываться внезапно и в этом случае со-бытие с природой может быть вынужденным, подобным начавшемуся ливню или снежной буре. В этом случае баланс открывающейся соединённости смещается в сторону эмоционального наполнения если предварительные знания по данному пути оказываются ограниченными. Но смысл состоит в том, чтобы представить этот маленький уголок вселенной как произведение природы, на которое мы смотрим одновременно нитью ткани которого становится наш путь. Здесь мы, если позволяют условия, совершаем географическое открытие именно через осознание слитности нашей природы с наблюдаемым вокруг, что с другой стороны определяет эмоциональное единство и в целом чувственное поле окруженций.

В случае мыслительного похода, такого как явленного в сновидении путешествие, осуществляется переработка и достроение начатых путей, хотя зачастую воображение помещает нас на неведомые планеты и местности, где, правда, сознательность построения кажется ограниченной, поэтому путь отклоняется от собственно экскурса. Путешествия же в мыслительно и информационном пространстве осознанно мы сопереживаем как другим, так и природе, здесь мы достраиваем планетарную модель, полагая в качестве целевой системы её требуемое состояние, представленное здесь в привязке к некоторой местности и истории. Если мы направляемся по мыслительному пути действительных или созданных чьим-то воображением странников, то здесь мы способны оценить и переосмыслить дискурс, порой критически. Например, художественное описание путешествий и походов помещает нас в поле политической и исторической заданности, через которое мы будто бы сами встраиваемся в эти дороги, которые можем вообще не видеть или достраивать по имеющимся образам, сохранившимся снимкам.

Важно ли на протяжении экскурса похода соотнесение с капиталом, символическим и культурным полями? Конечно, отчасти приходится с ними мириться или смиряться — кому как удобнее — либо находиться как некоторые странники в явной оторванности от них. Впрочем если речь идёт о походе вдали от городов и больших скоплений людей, то это не так важно, поскольку здесь человек возвращается к исходному вопросу экспроприации природного дара, и может рассматривать взаимодействия между собой не как символический обмен, а как планетарный дар, оцениваемый исходя из системного планетарного представления. Поэтому каждый шаг расценивается и позиции углеродного и метанового следа, светового и шумового загрязнения на местность, а главное — того, что означает для нас восхищение от найденных даров, возвращающих наше мышление на позицию охотников и собирателей. С одной стороны, археология пути означает личную и групповую перестройку как перепонимание (хотя углубление конечно не является обязательным, но оно как правило возникает само в виде особого взгляда, хотя может быть и скрытого в глубинах мышления и восприятия, а проявляется через итоговое археологическое озарение, подобное выводу из сновидения), с другой — обращение к изучению сложившегося здесь дискурса и всей истории человечества, преобразившей эту местность как физически, так и мыслительно.

Необходимо ли исследовать капитал пути поэтому не является очевидным. С одной стороны, вряд ли в современном можно обойтись без сложившейся инфраструктуры, приобретения снаряжения и продуктов питания. С другой стороны, их можно, во-первых, свести к наименьшему возможному проявлению, особенно в однодневных походах, ограничившись лишь повседневной одеждой и ёмкостью для воды, а, во-вторых, провести археологические раскопки соответственного общественного производства через обращение к изучению полного пути экспроприации. Так, закатанные в банки овощи и фрукты можно производить в подсобном хозяйстве, а приобретаемый инвентарь стараться приобретать бывший в употреблении или использовать повторно в рамках сообщества, превращая его в относительно незаметную для планирования часть.

Наибольшие трудности возникнут в местном общественном и культурном капитале, связанном с сообществами, стремящимися производить обмен символического на хозяйственное, особенно переоценивая соответствующие курсы трансцендентальной валюты здесь и там бытия. С позиции теории государства по сути произвольность этих курсов отражает коррупцию и браконьерство, жертвами которого выступают посетители, либо неоднозначность самого воздействия на местные сообщества, которые по понятным причинам в какой-то момент отдаляются от воздействия щупальцев столичного правового режима, особенно когда ставки местного управления агентами и их откупные слишком незначительны и местные нарушения, даже если о них известно, не относятся к чувствительным областям, таким как конституционные права. Если экскурс доходит до рассмотрения подобных вопросов, то он достигает своей преобразовательной цели для планетарной среды, но на этом пути нужно провести серьёзную предварительную работу.

Исследование археологического наследия требует обсуждения с местными [держателями капитала (если они представляют себя таковыми, либо просто представителями сообществ, как носителей традиций)] состояния их капитала и источников его происхождения, рассмотрения вопроса как с их точки зрения осуществляется воспроизводство, для которого они в частности создают соответствующие средства взымания платы и ограничения. Также следует рассмотреть имеющиеся свидетельства и попытаться улучшить их работу, описать ту проблематику современности, которая приводит к ухудшению устойчивости местного сообщества и природы. В то же время следует подчеркнуть, что и как должны делать посещающие эти места, какую работу может взять группа участвующих в походе. Это может быть информационное сопровождение и, оценка состояния ландшафтов, наблюдение за животными и растениями, а также принцип уменьшения следов, обязательное удаление неразлагаемого мусора и т.д. Таким образом, имеющиеся культурные элементы рассматриваются как распределённые и между местными сообществами и между посетителями, а одностороннее ограничение должно применяться для соответствующих групп, добровольно на возмездной основе дающих согласие на соответствующие услуги. То есть помощь сообществам должна пониматься в виде дара или пожертвования, управление которым осуществляется системно исходя из полученной информации. В любом случае ограничение подходов к водным объектам должно отменяться кроме случае особо охраняемых и защищаемых территорий, что закреплено соответствующими решениями государства. В отдельных случаях возможны и местные ограничения, но в условиях существующей правовой системы это затруднительно, поэтому здесь должны быть введены соответствующие поправки и создан механизм управления местным культурным наследием и просто важными объектами. Например, характерным примером стала излишняя нагрузка на берега в связи с пользованием реки для сплавов на ПВХ-досках, и в этом случае местным сообществам потребуется ввести соответствующие правила в отношении того, где рекомендуется останавливаться, а где находится общественно используемая береговая линия. Таким образом, поход понимается как изменение или формирования местной структуры сообществ, неотъемлемой частью которого становятся участвующие в походе. Это даёт им и права перемещения, подобные имеющимся у диких животных, но с другой стороны обязанности, которые должны становиться не меньше взятых на себя государствами, раз они до сих пор не могут договориться об общемировой политике в отношении природы.

Завершение экскурса состоит в его незавершённости можно было бы сказать, но всякий поход должен оканчиваться более-менее удачно и пройденный маршрут подлежит обсуждению, отображению в информационных пространствах (что правда не является самоцелью, поскольку чем сложнее маршрут, тем чаще приходится отступать ввиду возникающих сложностей, но это отступление от «цели» показывает неприменимость цели к экскурсу, а не то, что поход был не удачен). В целом же воздействие экскурса многоуровнево: с одной стороны это изменённый путь и сообщества, частью которых стал сам экскурс и прошедшая группа, а с другой стороны — то, как преобразились участники группы, какие дальнейшие пути позволит пройти этот. Например, они могут отразить увиденное в символическом и культурном полях, в том числе через направление обращения в правовом поле, либо информационную обратную связь как объективированный опыт данный и через гиперсубъектность и вне её. Самое распространённое завершение состоит в описательном содержимом, которое создаёт новую цепочку обмена, связываясь с мыслительными путями множества лиц, тем самым открывая путь к сетевению, которое продолжит как единство, так и разветвлённость экскурса.

Помимо внутреннего экскурса тропы более значимой частью всегда может становиться внешняя часть, которая заключается в общем развитии мышления и сделанных открытиях, напрямую не связанных с данном походом, что можно охарактеризовать как множитель экскурса:

внешний экскурс

───────────── = множитель экскурса

внутренний экскурс

Множитель экскурса изменяется исходя из сочетания культурных и прагматических элементов, способствующих переключению режимов мышления. Если дискурс устанавливает разделённость, так что множитель не описывает коллективные преобразования, то множитель экскурса пути (тропы) усиливает значение для участников от их слитности между собой, с сообществами, обществом, так и пройденным природным пространством. Это не значит, что числитель сразу же приносит какую-то обозначенность, он может показывать только саму пройденность как незавершённость, открытую к дальнейшему общественному построению как приращению.

Понятно, что запас знаний и сил, впечатлений, культурных и общественных символов здесь всё ещё остаётся запасом, то есть некоторым «капиталом», однако мы не говорим здесь о капитале, поскольку не считаем этот запас принадлежащим некоторому лицу, будь то субъект, группа, сообщество, общество, организация, государство. По Пьеру Бурдьё первоначальное накопление было связано с «домом»[Бурдье, 2016], имеющим некоторую устойчивость, но если мы скажем, что это накопление было связано с дорогой между домами, то думаю не слишком отклонимся от истины, но в этом случае мы сможем избавиться от необходимости исчисления капитала как находящегося по ту или иную сторону разграниченности.

И здесь мы зададим вопрос, а как же именно сохранилось и формируется представление о местном капитале? Возможно, что как организаторы походов, так и местные сообщества рассматривают его как накопленный труд поколений, сообщества, а также и личный или наёмный современный труд, рассматривают всю жизнь как занятие, а значит в конечном итоге отождествляют себя, сообщество и данную местность? Но рассматривают ли современные хранители местных маршрутов свои услуги как дань прошлому или как прихоть и развлечение публики? Именно дискурс подталкивает их к последнему, отрывая оценку от затраченного труда, но ведь официально часто соответствующая деятельность не может быть оформлена, либо должна облагаться по тем же ставкам, что и природная экспроприация. Выходит, что в логике государства заложен дискурс приравнивания экспроприации как по отношению к природе, так и по отношению к традиции и культуре? Нужно оценить это и постараться постичь, не заключается ли в местных начинаниях некая форма протеста против такого режима дискурса, позволяющая начать построение экскурса.

Походы сейчас и 10000 лет назад

Тот момент где начинается различение по умению передвигаться имеет принципиальное значение возможно для всей цивилизации. На сегодня это связано «всего лишь» с формированием института и отрасли походов, путешествий. А ранее это означало новый этап человеческой свободы и скрытности, повлияло на развитие языка и создало нас выносливо-прямоходящими. Но главное, затем специализация на любом пути создавала символическое поле наследования профессий. Впрочем здесь кроется и некоторая загадка происхождения племён: ведь кочевые племена должны были перемещаться целиком, а лошадей ещё не приручили (что произошло в IV тысячелетии до н.э., тогда первые свидетельства кочевнишества в Леванте некоторые исследователи относят к IX—VIII тысячелетию до н.э.; в любом случае кочевничество должно было существовать у охотников, если объекты их добычи совершали сезонные миграции), поэтому способность к перемещению была универсальной, тогда как у оседлых племён по-видимому появлялась существенное разделение, когда мужская половина совершенствовалась в изучении окрестностей, а женская — в поддержании быта. Архитипически сегодня можно сказать, что победило разделение (труда как образа жизни), однако если женщинам в этом случае отводилась роль хранителей знаний и традиций, то не удивительно, за счёт чего мог возникать матриархат, правда не очень понятно как именно он возникал — действительно ли культура, традиции и знания давали некоторую власть или же эта власть была скорее условной и в действительности это можно было назвать собственно трудом управления и поддержания сообщества. Возможно дом и дорога здесь уживались, а женщины «возводили» дома именно на основе знаний о пространстве и путях. Возможно также, что мужчины передавали знаний и традиций не меньше, но их знания касались именно слияния с дорогой, с тем, как передвигаться и быть выносливыми, как они передавали и всю генеалогию пути в виде чувства отчуждения и сопричастности, выброшенности из дома на дорогу как из утробы матери.

Антропологи между тем одной из ключевых проблем для анализа соотношения туземных и современных представлений видят проблему «дара»[Бурдье, 2019 (особенно первые 3 лекции)], правда действования по его поводу скорее относятся опять же к «домам», хотя и производство лодок и прокладывание троп было делом коллективным. Ключевым даром могла выступать сама передача знаний и опыта о пути, таких как информация об опасностях, схемах, способах перемещения. Поскольку не существовало продажи информации в отличие от обмена предметами, то накопление и обмен должны были производиться с использование символического и культурного уровней. Сама жизнь и здоровье должны были становится разменным элементом в формировании знания об окружающих путях, а с другой стороны передвижение в пределах стен или по изученным местностям было относительно безопасным. В этой неравновесности и заключалась часть возникающих родо-племеных отношений в том числе отсюда незащищённость женщин могла быть противопоставлена силе мужчин, что сохранилось в некоторых обществах как ритуал «похищения». Но и другие участки пути обладали множественными ритуальными значениями: перед перемещением на охоту нужно было получить разрешение, по дороге соблюдать приметы, а по возвращении видимо описать и рассказать происходившее в пути. Можно сказать, что ощущение экспроприации было ритуальным на всём протяжении пути. И это должно было несколько измениться с переходом к сельскому хозяйству, когда оформился новый символизм в виде соотношения земного и небесного со следованием проходимому здесь и текущему в календаре. Пахота, выпас и сбор урожая с одного или соседних полей выглядят конечно более повседневными делами, хотя и они становились предметом символического обмена, к тому же ритуалы общения с природой перешли в более абстрактное символическое поле, ведь она оставалась источником сырья, лекарств и подспорьем в обеспечении продовольствием. Так для сбора урожая приносится жертва быка не как дар хранителям сил природы (ну отчасти видимо и в этом значении), но как дар от того, кто в сообществе может себе позволить произвести этот «дар» в пользу всех участвующих в сборе урожая[Бурдье, 2019]. С одной стороны, это создаёт новые символические предпосылки особого политического пути, а с другой стороны обозначивает пересечение между цикличностью производства и мышления сообщества.

Также теперь плотность населения могла вырасти, а значит образовывалась сеть дорог между населёнными пунктами. Поход таким образом вероятно именно на этой стадии стал пониматься как возможность перемещения по тропе или дороге от одного двора до другого. Соответственно поход стал функцией, который можно описать дробью общественного обмена без прямого участия природы, которая сохранялась скорее как символическая условность (в которой в числителе например находится богатство, а в знаменателе — символическое влияние внутри общества). Значение дороги тем самым переосмысливается в новую структуру связей, становящихся прообразом любого общества. Отсюда мы должны в принципе задать себе вопрос, возможно ли общество в виде одного города-государства или город-государство сам становится скорее следствием сходящихся к нему путей, либо проходящих через него, превращающего его в звено распределённой сети? Если это невозможно, то это и доказывает неотъемлемую значимость путей и проводимого нами исследования. Исходя из исторического опыта можно сказать, что это отчасти было возможно видимо лишь для городов-крепостей, которые в силу преобладающего средоточения военной силы могли поддерживать свой условно-натуральный статус. Но в таких случаях само историческое развитие казалось бы замирало, а само символическое становилось знаком неизменности.

Мы выделили по крайней мере две предпосылки для долгосрочного, капитального характера новых отношений: с одной стороны это объективное создание путей, а с другой — знаковое и символическое построение сети взаимоотношений, связанной как с действительными, так и воображаемыми связями (которые по крайней мере поначалу мы можем отождествлять сегодня с образом похода). Сегодня же мы готовы вернуться или одновременно пойти дальше и воскрешать эту знаковую и символическую условность, сохраняя за ней первичное значение обратной экспроприации, где экс-собственничество означает возврат собственности к природе как всестороннее направление экскурса.

Проводя экскурс сегодня мы конечно не должны стремиться углубляться в историю ради неё самой, мы должны понимать мышление настоящего и идти в будущее. Символические связи безусловно могут обращаться к традиционным образам и представлениям, придавая этому некоторую осмысленность по мере отдаления от материализма. В любом случае генеалогия пути уже лежит в нас и перемещаясь мы её восстанавливаем. Что касается пути дальше, то это и преодоление страхов и учёт современного состояния знаний. Например, собирательство сохраняет всё то же значение, что он имело после распространения сельского хозяйства. То что люди начали просто ходить ради интереса, здоровья (в том числе и улучшения мышления) само по себе и есть только объективная сторона процесса, а вторая культурно-символическая заключается не столько в сплочённости и моде на некоторое движение, а в восстановлении целостности опыта, возвращении соединения с природой до стадии экспроприации, то есть даже ещё до момента появления понятия дара.

Сегодняшние походы наследуют часть этой проблематики и их участники по-видимому в глубине должны задаваться подобными вопросами. Организатор похода берёт на себя некие функции действователя (агента), старающегося обмануть принципала и собрать дань с посетителей. В понятиях дискурса он условно арендует местный капитал у сообщества или муниципалитета и осуществляет с его помощью предоставление услуг уже в виде непосредственного создания образа или капитала похода как нематериальной сущности. Но он может распоряжаться или думать что распоряжается как объективным экономическим капиталом, так и некоторым символическим субъективным полем. В обоих случаях он стремится некоторым образом соответствовать государству или избегать этого соответствия: в объектном смысле избавляясь от как ему кажется излишнего налогообложения и регулирования, а во втором — замещая формальную принадлежность интересом сообщества или личности. Причём крайность сообщества может переноситься из местной территориальной слитности на профессиональное сообщество передвигающихся (создающих как сообщества покорителей разнообразных маршрутов от горных до речных, так и туристическую отрасль, а также и разнообразные движения от природных до духовных) и в этом случае объективный и субъективный опыт становятся передвижными, что закладывает основы обновлённого кочевого мышления в эпоху обинформативания (новые рассказчики часто стремятся просто поделиться своими впечатлениями или же написать продающий текст для привлечения в сообщество). Соответствующие структуры становятся основой уже информационного, общественного и человеческого капитала, на поверку всё также рассечённого на объективный и культурный (разграничения капитала могут не иметь существенного значения, если например габитус основывается на универсальной пересечённости и открытости, не направленности на применения опыта, но и в этом случае человеческая природа изменяется, что можно обозначить как рост человеческого капитала, правда в несколько ином смысле чем рациональное стремление к хозяйственной оптимизации).

Выводы

Написанное в этой главе может показаться странным и противоречащим потребностям среднестатистического гражданина. Сегодня это может быть действительно так, но в этом и заключается проблема существующих общественных систем, что они не занимаются соответствующей проблематизацией проблем символического и культурного обмена. Описанное в примере экскурса следует из взятых на себя ежедневных обязанностей по гражданскому контролю и по крайней мере отражению происходящего, поэтому поход — это лишь проявление этого отношения при смене символического и культурного фона, либо при замене этого фона природным, на котором и проявляются отношения исходной экспроприации «дара». Поход в этом смысле выступает моделью существования экскурса как проблематизированной планетарной эстетики в соотношении воздействий, равно как и родо-государственной расположенности индивидов и сообществ.

Именно поход служит тем уникальным местом, где рыночное хозяйство сталкивается с хозяйством дара, что Пьер Бурдьё полагает для некоторых областей, но как разграниченное по общественным пространствам[Бурдье, 2019 (раздел «Миф империализма рынка»]. На пути же купившие путёвки напрямую сталкиваются с самоорганизованными путешественниками и это часто заметно в виде почти что классового антагонизма. Конечно нельзя в этом смысле идеализировать самоорганизованных, поскольку им часто действительно не хватает профессионализма и учёта возможных рисков, но значительную угрозу представляют и путешествующие по путёвкам, поскольку они могут становиться жертвами внутренней (самообмана и попытки завысить, исказить свою готовность) и внешней коррупции (упрощения требований или простой халатности в попытке заработать или отработать). Экскурс в этом смысле может проводиться как через самоорганизацию, так и через хозяйственную организацию, поскольку объективная услуга прохождения может выступать как незначительная часть складывающихся отношений в обоих случаях. Но экскурс означает и взаимное столкновение элементов полей поскольку дорога заставляет слиться их силовые линии, несмотря на складывающееся сопротивление. В частности это значит, что рыночные отношения могут быть преобразованы и дополнены, равно как и распредмечены.

Если экскурс позволяет избавиться от определённости капитала, то он ставит вопрос о ценности и исчислимости производимых действований, поскольку путь должен некоторым образом устанавливать определённость жизненного пространства. В целом мы пока не можем сказать, действительно ли путь мог играть большую роль при формировании государственной устойчивости, чем бюрократия и родственные интересы, тем не менее путь означивал все проводимые встречи, поскольку для собрания требовалось перемещение, путь означал и проявление силы, равно как торговые и хозяйственные связи, выплату дани, пошлин и наконец налогов. Но если государства формировались в логике дискурса, то на первый план по-видимому мог выходить символизм и культура как отлитые в устойчивости, а не движения. Тем не менее, процесс экспроприации никуда не исчезал и хозяйственно он продолжал быть управляемым некоторой организующей структурой, проникающей в разветвлённость всех путей. Основой государств можно было считать и печати, и гербы и крепостные стены, но сельское хозяйство было связано с цикличным путём движения плуга, сохи, бороны, ног сеятелей и серпов жнецов, которая затем преобразовывалась во взмахи вёсел военных и торговых судов с тем чтобы просто быть обмененной на другие элементы экспроприации.

Говоря о труде, также будет вполне справедливо говорить об экспроприации под флагом государства, как только этот труд выходит за рамки родовой общины, живущей почти что общественно замкнутым, то есть натуральным хозяйством (хотя системно такое хозяйство конечно связано с природой и через ухудшение земель, обмеление рек, истребление животных и рыб и т. д.). Вопрос состоит конечно в том, что символическая, культурная системная связь существовала и во времена относительной обособленности и открытости — это был и язык и обряды, некие праздники и бедствия, переселения, набеги и военные походы. Даже в относительных захолустьях, в глухих лесах среди болот вытеснение одних народов другими и набеги постепенно распространялись. Понятно, что в период до формирования сильных государств или по крайней мере племенных союзов мы должны признать эти элементы в качестве особой формы капитала, которой правда дискурса отказывает. Но тем не менее бедствия и походы можно считать частью представлений людей, об этом должны были задумываться по крайней мере вожди, хотя люди в целом мыслили эту часть представлений как мифологическую историю, своеобразный символизм которой был условным, обрядовым. Тем не менее, это была обратная экспроприация, люди всё время ждали, что путь повернётся назад и при нарушении баланса получаемое придётся возвратить. Экскурс их жизни мог начинаться с отождествлением с природой в особой символической игре, которую затем отчасти использовало государство, создавая как культурный, так и символический театр. То есть первобытное символическое производство можно считать особой формой труда подобной ежегодному движению рала и сохи (которое уже само было отображением исходной символической протовселенной, где жизнь равнялась пути дословно через охоту и собирательство), но с обратным значением экспроприации (что символически могло выражаться в возврате части полученного, либо принесении жертвы как акта эквивалентного дара, скорее чем обмена).

Биогеоценоз и общественная система в этом случае могли существовать по сути самопоэтически, хотя это не значит, что они были хоть в какой-то мере устойчивыми, потому что видимое равновесие было именно видимым и могло оборачиваться самыми непредсказуемыми для неё явлениями от неурожаев, эпидемий и до опустынивания. Такая парадоксальность была заложена в экспроприации пути, поэтому истинный возврат и отказ от экспроприации заключается в прохождении экскурса по следам соответствующей экспроприации. То, чем стало управлять государство исходило из тех же запутанностей, которые без прохождения экскурса сложно понять. На сегодня же у человечества есть достаточно возможностей для прогнозирования (хотя погода по-прежнему непредсказуема в лучшем случае на несколько недель), однако общественные условия и установки людей при этом усложнились, что ставит как кибернетические, так и нейросетевые модели в затруднительное положение. Это похоже на то, что сегодня происходит в информационной сфере: оптимизация общественной жизни заменяется оптимизацией хозяйственных отношений и с учётом фетишизации повседневности люди начинают считать себя счастливее, не осознавая того, что система становится неустойчивой.

Нельзя сказать, что во всём здесь виноват капитал, который назначает всем товарам и услугам выражение по единой шкале ценности, но символическая и культурная составляющая его действительно противопоставлены экскурсу как и системному мышлению. То есть даже любая попытка изменения рыночных цен путём включения в них составляющих воздействия на природу, выбросов и переработки наталкивается на сложности, непривычность и отсутствие единого мнения, а главное — на неравновесность и парадоксальность определения капитала. Конечно, все эти вопросы рассматриваются в экономике природопользования, а планетарные риски заложены во множество моделей, но конечном итоге идеи символического и культурного капитала выражаются в том, что некоторые ухудшения в одной ячейке поля можно заменить на улучшения в другой ячейке (исходя из допущения слабой устойчивости заменимы ячейки разных видов капитала, для сильной устойчивости — одного). Но за планетарный, природный, общественный и человеческий капитал в сущности никто не отвечает (и не хочет отвечать), в отличие от политического, хозяйственного и финансового (собственно поэтому определение этих видов «капитала» невозможно также как определение «рынка», поскольку они лишены самой границы определения). Конечно, в идеале человечество избавится от выбросов и достигнет нулевого следа и проблема будет решена. Но это как раз и есть утопия, поскольку в обозримом будущем соответствующие технологии не будут доступны. То, что нужно — это всесторонняя оценка каждого шага от истоков продолжаемой экспроприации. А оценка соответствующих явлений начинается с установления границ, областей определения капитала, через которые оказываются проходящими множество путей деятельности, мышления и природного «существования». С другой стороны, от проведения подобных границ не стоит ожидать слишком много и не стоит из этого делать самоцель, поскольку они в соответствии с естественнонаучным и современным логическим подходом будут часто нечёткими и неоднозначными (но иногда потребуется достаточная строгость, как в случае с углеродными полигонами).

Для понимания значимости экспроприации указания точных оценок изменений среди полей капитала не достаточно и достичь этого не всегда возможно, поскольку первичным выступает экскурс: вначале нужно оценить, что было уничтожено, какие леса были заменены полями, получена ли вода из пересыхающих морей или из полноводных рек (то есть оценить устойчивость и угрозы для всего пути прохождения товары и создания услуги к конкретной местности — это и есть новая археология пути) и какова стоимость потери соответствующих образований. И получить данные как о разграниченности, так и о состоянии естественне всего было бы с опорой на местные или профессиональные сообщества.

Более простой задачей¹ является системная оценка устойчивости, которая предложена в рамках планетарных границ, но важна не продажная стоимость некоторого предмета или услуги, а а что называется полная стоимость владения (в этом случае можно использовать некие нормативы оценки «экстерналий» для набора условий). Проблема кроется конечно в деталях и как мы знаем создание подобной системы требует гигантских затрат, сопоставимых с собираемым налогом, будь то «прибыль» или «добавленная стоимость». И можно ли всерьёз говорить об экологическом аудите или серьёзности попыток описать хотя бы наиболее существенные биогеоценотические связи для создаваемых товаров — обычно всё сводится к условным классификациям по цветам, «чистоте» и опасности для здоровья, но это не приближает нас к пониманию также общественного вреда — ведь каждый работник по сути имеет уникальную картину собственных следов в семьях и городах, в отдыхе — всё это также нужно учесть как косвенные воздействия при производстве того или иного предмета, услуги; проблема здесь заключается в том, что подобные системы учёта по видам деятельности требуют аналитических исследований и пока оказываются зачастую дороже, чем создаваемая на соответствующих участках производства, деятельности «добавленная» стоимость.

То есть с точки зрения экскурса стоимость здесь и не может создаваться, по крайней мере мы не можем сказать где именно и для каких предметов, работ и услуг она создаётся, а где происходит скорее общественная и природная потеря. Тем не менее, проникновение новых технологий наконец должно улучшить положение², вопрос готовы ли сейчас к этому новому сдвигу люди и общество?). К тому же это изменит всю психологию покупателя, если он узнает, что продаваемое за 100 денежных единиц по стоимости владения окажется 300, а продаваемое за 200 — 100. Подобные изменения могут обрушить как хозяйственную, так и общественно-политическую систему, но нужно с чего-то начинать, потому что времени на экскурс осталось не так много.

Список упомянутых источников

1. Бурдье П. О государстве: курс лекций в Коллеж де Франс (1989-1992) // 2016.

2. Бурдье П. Экономическая антропология. Курс лекций в Коллеж де Франс (1992–1993). : Litres, 2019.

Примечания