Эти дороги с одной стороны тянут нас назад, а с другой заставляют идти вперёд. Иногда приходится оставлять неизведанные уголки, на которых, кто знает, сокрыто самое ценное. От этого немного не по себе в пути, но увиденное всё же заставляет идти вперёд. Таким образом, мы можем перейти к триединому балансу пути, где неувиденное соседствует с ответственностью как капиталом и всем накопленным самовложением.

В общем случае археология пути рассматривает все эти составляющие, хотя формально её интересует в первую очередь накопленные вложения. Но вложения со временем становятся придорожной пылью, орудия каменного века переносятся реками и ледниками, смешиваются с современностью, а значит прошлое всегда соседствует здесь с будущим. Историческая ответственность человечества — это футуристический оксюморон, обращённый в прошлое как стремление стать лучшей копией себя среди расставленных зеркал, отражающих не совершенствование мирового духа, а его отливку в формальдегиде. Археология по требованию — это то, что представлено в каждом устройстве и в окружающих стёклах. Мы смотрим на эти стёкла и как будто лучше видим прошлое, видим окружающий капитал и себя как застывший объективированный образ исчезнувшей субъектности. И здесь как будто лучшая практика застыла в постоянном становлении несбыточности мечты, представленной на этот раз не как миф и не как лозунг, а как информационный мусор.

Лучше копия поэтому — археологическая — смешанная с пылью и ставшая естественно информационной. Так гиперсубъект может отказываться от принадлежности самому не себе как любому возможному субъекту (если его можно записать на носитель и установить далее на него некое право). Но пыль становится золотом, если она не просто созидает новые города, но образует и непознанное ускользающее искусство. Искусство пылить — это не следствие того, с какой скоростью промчались по дороге средства и не глубина колеи или показатели сцепления и расцепления. Пыль оправдывает собственное исчезновение и растворение не как принадлежность, а как вездесущность пути. Если она содержит на себе печать знака — то всеобщего знака ускользающей информации. Возможно в онтологии и не требуется понятие бытия, но именно потому, что оно растворено во всём сущем. Но это не значит, что оно недоступно на уровне гиперсубъекта, пусть оно даже также шатко укоренено в построительстве, как и он сам. Но эти устремления могут определять самосозидание и как самопоэзию и даже скорее самопрозу, однако не самоиронию. Ирония в истории невозможна. Наоборот, кажется, что история как возвращение мирового духа подшучиавет над современностью, но тогда она опровергает саму историю как факт и как феноменологию и как экзистенцию.

Значение неизведанного — это и стремление к будущему и забытое прошлое, это пожалуй то, что и образует путеводную нить топологии пути, которая способна перемещать нас вне времени и пространства. Факт неизведанного бросает нас в существование и определяет брошенность здесь на пути гиперсубъекта, который не может построить наилучший маршрут, противопоставляя себя и определённости духа и срединности разделительной полосы. Неизведанное как бы непрерывно превращается в заброшенное и забытое, обходя стороной субъективность. Для гиперсубъекта же эти археологические элементы вполне доступны и наглядны. Проводя такие раскопки мы можем лучше понять внутреннюю несогласованность как внутризеркальную и зазеркальную археологию.

Сложно сказать, попадает ли невысказанное, незаписанное на какие-то записи за пределами личного внутреннего эмоционального учёта. Если же кто-то искал основу личного мыслительного учёта, то отчасти она была найдена в тех точках гиппокампа и миндалевидного тела, которые дают ключи к хранимым в теменных долях архивах. В этих точках мы устанавливаем внутреннюю археологию как непрерывную череду личных географических открытий (впрочем за баланс с другой стороны отвечает гипоталамус, поэтому можно сказать, что неувиденное как не успевшее попасть в баланс — это его жертва). Снаружи же эти открытия уже лежат перед нами в расчерченности или запылённости направления.

***

Но если учёт обнаруживает свою брошенность в абстракции гиперсубъекта, то тем самым он действует во имя избежания планетарной ответственности. Неувиденное, непроявленное, брошенное — всё здесь попадает в промежуток скрытого символического капитала, который сам будто бы прячется за знаком, чтобы быть одновременно и скрытым и явленным по требованию. Но гиперсубъект в сущности является симулякром, поэтому и не предъявляет этих требований, которые сам же установил через коллективную ссылку, через каждодневную совесть и наконец чувство справедливости.

Поэтому ответственность и выступает парадоксальным мерилом, через которое отображается восхождение не мирового духа, а хотя бы планетарной системной инженерии, стремящейся укорениться в любом человеческом действии как универсальной информационной роли, готовой сначала к оцифриванию, а затем к машинному моделированию культуры. Правда если все исчисляют ответственность через культурный символизм, то он ускользает в неизвестной степени от действительной балансировки, каждый раз подставляясь с неизвестным знаком будто случайно выигрывающая политическая партия.

Всё что мы хотели поэтому не увидеть — это классовую борьбу в бесклассовом обществе, где классы наконец распределены по планетарному телу в макромасштабе и слиты с нашим гиппокампом в каждом из нас. Кант бы сказал, что это не так красиво, как звёздное небо, но что делать — если триединство требует жертв, хотя бы самого неуловимого гиперсубъекта, если пока или уже не призрака коммунизма.

***

Гиперсубъект поэтому возникает и как непроявленный и как невидимый и как исключённый из самого предметного объект-субъектного метапространства вымышленной геометрии, которая сама определена лишь тем, что отличается от той, которая является физически явленной. Гиперсубъект поэтому образует не гиперобщество, а "необщество", как новую исключённость и брошенность, как всеобщую неувиденность и непрочувствованность мыслительности.

В этом смысле гиперсубъект сам по себе не может заменить человека, но он может стать наконец 3 или 4 зеркалом над лимбической и корковой системой, если гиперсвязи будут достаточно укоренены. На самом деле мы на протяжении длительного времени наблюдали укоренение и улучшение этих связей, в которых само движение, сама связность представляется конечно теперь чем-то большим чем просто связующее звено.

Станет ли человек всего лишь новым зеркалом или корковая сущность сохранит видимое семантическое и символическое преобладание? Ответ заключается не в роли гиперсубъекта, а в роли человека, которую он пока ещё может назначить в своём преломлении, даже если он не видит то, что смотрит на него по ту сторону действительности.