Что нас ждёт — неизвестно, но уже сегодня мы должны признать размытость границы между трудом и капиталом, а значит и поставить под сомнение само понятие капитала. Далее мы должны трезво взглянуть на то, что было принято называть историей, на то, что продолжает нас окружать под этим наименованием, на то, что многим уже не важно. Ранее я уже рассматривал концепцию противоисторичности как новой системной диалектики, в которой по разные стороны от полотна скрываются противоположные взгляды как крайности, но не как истинности. Истинности не может больше существовать уже потому, что распадается личностная субъектность, как и абстрактная коллективность, поэтому истина не может обнаруживать как пространства прошлого, так и закрепляться на ускользающей плёнке послесовременности. Это подобно сохранению веры в реализм когда уже давно минули времена и авангарда и символизма. Что есть реализм, если больше нет ни истории, ни сознания? Быть может это и есть искусственный реализм, как и искусственный интеллект — намного более реальный и красивый, но всё же уже совсем не эстетический даже в нулевом смысле.

И по этому поводу было хорошо сказано, что самая надёжная точка отсчёта — это ничто. Она и физически оправдана как колебание пространства, но от этого может быть ещё не столь значима как действительность. Люди, которые уже не верят в то, что они существуют — суть недействительные сущности. Но может ли для них сохраняться действительность как вера в абстракцию человечества? По крайней мере, если даже сознание — неуловимая субстанция, то я коллективное — вполне измеримая величина, как и коллективная роль в отличие от мыслительной деятельности отдельного организма. И хотя точно эту величину измерить нельзя как нельзя понять, как же осуществляется «машинное мышление» обученной на людском опыте модели, но точная величина и не нужна, она описывается распределением поля вероятностей общественной цели. Интересно, что то же системное мышление пока пытается сосредотачиваться на вопросах целеполагания ролей участвующих лиц, как и внешних ролей. А эти лица оказываются как совершенно фиктивными правовыми построениями, так и условно действительными институтами, скрытыми коллегиальными органами организационного управления. Случайность отдельных людей в этом ряду должна выглядеть как островок стабильности в периодической системе неопределённости дискурса, потому что такая случайность по крайней мере имеет вполне ясно очерченную физическую границу. Но проблема в том, что проведение границы по физической поверхности кожи — это величайшая иллюзия, как и рассмотрение этой границы по набору «орудий труда». Труд если уж на то пошло — это тоже серьёзная иллюзия, поскольку она определена понятием определённости или даже ограниченной рациональности сознания. Экономисты всегда пытались строить из себя и психологов и юристов, но когда наступила эпоха междисциплинарности они кажется позабыли об этом «всегда». В любом случае труд и человеческий капитал — это не лучшие точки отсчёта для новой экономической теории, какой бы она ни стала в будущем. Пока же мы можем предположить, что лучшей точкой выступает общественный капитал или, например, зародыши теории сетевения.

Допустим, мы определили точку отсчёта как эстетический образ некоторой системной организации. Возможно здесь мы уже выходим за границы действительности как она устоялась в образах людей. Но дело не в том, сколь легко мы можем представить и описать «личный совет директоров» или же описать домашний рынок капитала, сформировать институты местного сообщества, разработать семейную или дружескую символику — всё это скорее метаоперации на онтологических наслоениях категорий верхнего уровня (таких как хозяйство и человек, общество), дело в том, существуют ли определения экономики, если мы избавились от определений человека? Существуют ли ещё денежные знаки или они уже растворились во множестве представлений и борьбе за внимание (которое в свою очередь подлежит отмене как и любые способы выражения человека в одобрении или неодобрении)? По крайней мере здесь существуют слова (это стало известно как обнаружение островка стабильности для XX в., за этот островок продолжает держаться как инженерия, так и машинное обучения, правда говорят, что машины уже изобретают свой язык) и неслова (несловесный уровень речи, эмоции, переживания, но и те же окруженции). И здесь точно можно определить систему через это выражение, но следует помнить, что вовлечённые лица — это совсем не лица, это в том числе и вся планета или область космического пространства.

Есть ли у неё цель? Это как спросить «есть ли планетарная цель», «есть ли цель у эволюции», «верим ли мы в эволюцию»? У нас есть планетарные ограничения, которые человечество похоже не способно должным образом выдержать. Зато у всех людей есть некоторые цели, которые выходят за ограничения. Это слишком эгоистично, поэтому если появится искусственный разум, спроектированный системными инженерами, то он может задаться именно этим вопросом: как обеспечить ограничение «целей» до «ограничений». Правда он может начать мыслить совсем не «системно», поэтому для него будет всё равно, как определяется надсистема и что именно её ограничения становятся требованиями для интеллекта как целевой системы. Действительно, если понятие жизни не так важно для информации, то можно обойтись без собственно жизни даже не задаваясь вопросом «что такое сознание». Система может поставить себе цель в накоплении информации, в приращении знаний, а «жизнь» на некоей третьей по счёту планете — это история. Это конец истории.

Но можно сказать, что цель вероятностна. Жизнь и существует и нет. Жизнь и культура — это могут быть действительнее всего музеи, музеи действительного искусства, в которых реализм — это наиболее популярный культ. Реализм в этом смысле неотличим от любого попарта, как и от сделок (сделоготовок - readymade). Сделоготовки — это в том числе и мы сами, это наше прошлое, сделоготовка как история, ставшая диорамой и готовая возвращаться вновь и вновь. Но кто собственно готов её ждать?