Когда выпадает снег, он работает словно фильтр в объективе технологического зрения, подсвечивая собой то, что вчера казалось таким обыденным и неразграниченным. Кто-то называет это сказкой, кто-то мечтой, кто-то берёт лопату и превращает его в горы или грязь, а кто-то  видит всё это каждый день как повседневность и без дополнительных эффектов. Вопрос о том как мы различаем сам дискурс и видим ли мы его не решает саму проблему его наличия и преодоления. Тем не менее, с тех пор как массовая обработка изображений с помощью технологии машинного обучения стала ключевой юридической проблемой (после(после))современности и простая обработка снегом происходящего наталкивается на правовую неразграниченость человека, машины и природы. Можно ли взять и увидеть изображения и создать с помощью них некоторое произведение (технически, машинно) как это делает человек, который идёт по улице или читает книгу (или видит киносон, а может и всю игру «человек-человек» или «пастух-стадо»)? Сейчас это можно сделать с тем, к чему не была приложена рука человека как творца, что по существу придаёт юридическим и технологическим вопросам неотъемлемый эстетический подтекст, который может быть рассмотрен в рамках некоторой общей теории эстетики. Обработка с помощью человеческого мозга обнаруживает себя в привилегированном положении, тогда как всякая технологическая обработка оказывается правовой серой зоне, хотя часто результаты оказываются сходными, особенно в отношении массового продукта (по крайней мере так это может представляться массовому потребителю, но сейчас речь как раз о проблеме человека в послесовременности). Итак, с одной стороны, человек привилегирован со стороны создания — что создаёт не он, не подлежит защите авторским правом — а, с другой стороны со стороны восприятия: что воспринимается непосредственно органами человека не подлежит ограничению, а что перерабаывается иными средствами, может быть ограничено. Технология борется с дискурсом и дискурс с технологией, но результатом отказывается беспомощность старой правовой системы, которая существовала в эпоху предыдущего поколения технологий. При определённом стечении обстоятельств теперь больше невозможно доказать, что некоторый результат был получен с помощью некоторого исходного результата, по крайней мере если это не будет явным образом просвечивать как появляющиеся эмблемы и символы на результатах сгенерированных изображений. Вот снег не имеет такого свойства и ложится на всё окружающее без проявления там символов и знаков, по крайней мере если не всматриваться в образующиеся узоры слишком внимательно.

Между тем некоторые продвижения в расширении возможностей сохранения изображений имеются: потебнадзор пояснил возможность вести съемку в любом торговом заведении: «Согласно постановлению Правительства РФ от 31.12.2020 №2463, у потребителя есть право на сбор информации в любой доступной форме, в том числе снимая товар на фотоаппарат. Таким образом, запрет на съемку на территории торговых объектов не имеет под собой правовых оснований». Но учитывая, что в принципе всё обозримое пространство представляет собой ту или иную форму представления услуг где-то общественных, где-то государственных, где-то природных, то в принципе разрешение на съёмку не может получить никого ограничения с точки зрения сбора информации. Другое дело, что везде оказываются проявления жизни, такие как иные покупатели и продавцы, их творения и питомцы, а также и творения моделей машинного обучения, поэтому ограничения в равной мере необходимы повсеместно. Этот двунаправленный парадокс и обуславливает возможность одновременности режимов дискурса разграниченности и неразграниченности. Конечно можно сказать что здесь просто следует учитывать форму договорных отношений и только в тех случаях где возникает публичная оферта можно требовать и публичной съёмки, но всё же проблема глубже, чем глубина любого договора, поскольку изначально мы представили поле предельно широко, так что публичные договоры охватывают лишь отдельные лоскутки пространства. Проблема на этом (системно планетарном) пространстве заключается в послесовременном потребительстве, которое распространяется вглубь и вширь, охватывая практические всю планету и околоземное пространство-время, и в том, что если есть это потреблению, то оно должно осуществляться в общем пространстве (в условиях, когда всё общее находится и под культурным вопросом и было превращено в частное). Отсюда и неразграниченность выглядит как необходимость усиления сбора информации и как возможность распространения этого предлога на любой объект. Когда-то это выглядит вполне естественно, когда-то потребитель сам может злоупотреблять и становиться излишне потребляющим и собирающим информацию для иных целей. Поэтому в конечном итоге это лишь вопрос вероятности и выявления потребителя, который перестаёт им быть, а значит эта проблема разграничения самого человека, который готов стать разделённым на потребителя и агента, забывая о том, что он просто человек и как история и как природа и как искусство.

И это ещё одна ключевая проблема дискурса неразграниченности послесовременности, когда человек постоянно находится на грани потери происходящего и восприятия себя как часть этого мира. Когда он с ним сливается, когда-то он представляет себя его частью, когда-то он словно бы исчезает из поля обозримой действительности. И это не удивительно, поскольку его пытаются представить то как некоторую рационального агента, то как идеального члена гражданского общества, то как культурный тип послефункциональный образ производства и главное — как социального предпринимателя, как предпринимателя в отношении проекта собственной жизни. Всё это приводит к учреждению собственного человека как не являешься ничем и того что ему навязано социальными конструкциями. Но в этой частности он и теряет понимание той истины, что он — это не противопоставлению окружающему, а его часть, а том числе и часть той незримой категории общества, которая в некоторых странах становится объектом нового нигилизма. Тогда человек действительно может окончательно раствориться в происходящем и легко может стать потребителем самого себя или потребителем того чего нет, подобно тому как и общество становится обществом без общества. Это тоже ключевая для человека проблема, поскольку если общество становится само рефлексией над чем-то абстрактным, то человеку приходится на своём уровне выполнять ту же роль участия в этой коллективной рефлексии. Но по крайней мере большинству сложно представить себя скорее как систему, чем как простой набор клеток или как что-то непонятное одухотворенное и на худой конец трансцендентальное. Система построительной (конструктивистской) направленности — это ещё что-то более сложное и конечно самоорганизующееся, но тем не менее неподвластное никакой логике кроме той, которая растворена в этих невидимых конструкциях дискурса. И в конечном итоге когда оказывается, что и самого дискурса не существует или что дискурс подлежит переформатированию, как и сценарий общественной действительности, то человек становится первой жертвой этого отчуждения. Остаётся искать всё новые пути для контроля над риском и представления себя как проекции на институциональной плоскости, может быть как некоторые проявления эстетики и этики. Но впрочем все эти попытки оказываются зацикленными на представление о том, что если больше нет общества, то нет как такового и его этоса, нет устойчивого набора ценностей и идеологии, нет общественного ядра самоподдерживающейся целостности. В конечном итоге человеку придётся видимо смириться с тем, что он и его деятельность — лишь средства обработки этих моделей, что может быть неплохо если сравнить их с подобными изменениями по другую сторону разграниченности, которые привносят чудодейственная сила снега.

Управление и проекты — это прекрасно, но для них необходима новая системная инженерия, создание которой пока находится в промежуточной стадии. И она сталкивается с серьёзной проблемой противоречия самим общепринятым ценностям правления, которые сейчас заключаются например в возможности ограничения власти государства. Но это ограничение не учитывает нацеленности на природу и если человек стремится к достижению логических целей, то его сначала нужно в достаточной мере просвятить, иначе все попытки наложения ответственности и подотчетности опять приводит к тому, что есть некоторые центр власти или науки, деловой сферы, который должен принимать решение за людей.  (если можно так выразиться в терминах самого неолиберального дискурса, впрочем он отрицает саму идеологию). И потом оказывается что даже эти меры и методы развитых либеральных демократий переносится на остальное мир лишь механистически, хотя и там их оправданность находится под большим вопросом. Это просто означает замену культуры или особенно использования мягкой власти, которая во многом нацелена на культуру и на те же самые ценности и это и связано с некоторым смещением или переносом ценностей. Если в исходном пространстве правления или общности создание вторичного рынка, например, для социальных услуг или для борьбы с безработицей, имеет естественно происхождение и институциональную поддержку, то в других случаях это может оказаться лишь цифровым образом или каркасом, некоторой платформой, которые строятся по образцу исходной системы, то есть исходя из некоторой эталонной модели, которая сама просто заимствована. Тем самым само построительство (конструктивизм) воспроизводятся поверхностно как перенесение общественных построений в виде шаблонов, не в последнюю очередь нормативов, стандартов и иных текстов. Это означает ещё большую замену и отчуждения человека там где в исходной культуре это могло быть приближено к предпринимательской деятельности и означать участие широких слоёв населения в обсуждении и принятии этих решений об использовании вторичных рынков в общественных отношениях (по крайней мере через общественные и политические процессы). Безусловно, общественные предприниматели должны занять соответствующее место, но если существует проблема с предпринимательством хозяйственным, то можно ли ожидать, что общественные предприниматели окажутся в местах получения средств и шаблонов способными не к воспроизведению, а к полноценному построительству? Проблема может усугубляться тем, что в отсутствии достаточных институтов контроля и без того сомнительно эффективное общественное предпринимательство будет оказываться откровенным вредительством, если оценивать его воздействие на природу и культуру, а значит на человека как такового.

Управлять человеком не этично, и самоуправление в этом смысле лучше (как предпринимателя для самого себя), но этично ли обманывать человека? Этот обман уже очень широко распространение в различных политических системах и очевидно, что люди часто не владеют полной мере информацией, а поэтому говорить об их отношении к правлению или к рефлексии государственной системы невозможно, насколько бы она ни была открытой. Поэтому наблюдение системы на самой собой, дополнительный уровень для петель обратной связи могут работать лишь в той степени в которой эти связи сводятся к достоверной информации. В этом отношении показатели деятельности и статистические данные отражают некоторую часть происходящего, они предполагаются в первую очередь как обладающие свойством достоверности, но проблемы с ними заключается в том, что они не означают ничего больше кроме того, что можно представить на элементарном уровне и того, что можно описать в понятиях проектов, операций и деятельности. То есть они упускают из виду наиболее важные, ключевые вопросы, которые имеют этическое и культурное значение, а также они не содержат ничего из того, что находится если угодно ближе к вершине пирамиды потребностей или к любому определению ценности жизни. Соответственно, контроль на основе показателей становится лишь мифологемой, по большому счёту он возможен лишь только по отношению к наиболее условно механистической или функциональной части хозяйственных отношений. И это же самое приводит к тому, что хозяйственные отношения становятся менее эстетически окрашенными и более стандартизированными, когда работодатель стремится разграничить работников на обладающих инструментальной и эмоциональной ценностью: первые направляются преимущественно на твёрдые данные и материалы, тогда как вторые в большей мере участвуют во внутреннем и внешнем взаимодействии людей. Многие конечно, оказываются на пересечении, но тем в любом случае и сама организация взаимодействия людей направляется по пути стандартизации, которая лишь  условно окрашивается в творческие проявления разнообразия, такие как оформление плакатов и растяжек, фирменный стиль и украшение рабочего пространства. И если от человека требуется примерно тоже самое за пределами хозяйственных пространств, то не стоит удивляться отчуждённому механицизму, который будет преследовать каждого в попытке отдохнуть и построить личную жизнь.

Повторяющиеся действия и процессы образуют по сути ту основу, на которой может существовать и быть определён успех проекта или операционная эффективность. Чем больше в проекте подобных зацикленностей и ограниченности (и дискурса разграниченности), тем ближе он считается продвинувшимся к цели. Но проблема заключается в том, что это совершенно не подходит к человеческой жизни как творческому процессу и как только человек пытается представить и описать свою жизнь как проект, то он оказывается в капкане отчуждения, каким бы успешным ни казался финансовый или производственный результат. И более того, чем более успешным откажется результат, тем большую степень отчуждения будет способен почувствовать человек. Возможно наоборот, если бы он изначально ушёл в монастырь или отрёкся от этого общества, то он бы мог себя чувствовать спокойно и по крайней мере быть довольным, тем что ему удалось избежать соблазна увлечения проектами. Но мир изменяется и некоторую часть управления проектами человек действительно может применить и она вполне может быть встроена в жизнь как часть его питания ,и осмысления: например, в части тренировок или количества прочитанного материала, потребляемых минеральных веществ и витаминов. Только планирование питания не может заменить собой кулинарную культуру — оно может её только дополнить. Отчуждение как раз заключается в том, что эта направленность проекта переходит границу человека и проект заменяет собой человека (как институты заменяют общество и культуру). То чтобы этого не произошло кажется невозможным, по крайней мере в своей массовости. И это следует уже из того, что на этом пути не стоит знака предупреждения о том, что этот инструментарий имеет лишь ограниченное применение и не является панацеей или красной таблеткой, здесь лишь зелёный коридор защитной обработки человека как и природы.

Пока человек остаётся отчужденным, а одно из лучших средств измерения значения человека — это всё же прекрасный образ общества, особенно в виде утопии. Здесь все могут усвоить основы жизни, прочитав конституцию или кодекс, а может быть инструкцию по пользованию и потреблению города. Модерн предложил рассматривать человека в свете его функции, и поэтому возникло отчуждение человека от действия. Это можно аыразить как рекурсивную функцию человек(город) = город(человек). С переходом к послефункциям непосредственное действие стало многогранным и возможным к рассмотрению в том числе как возврат к творчеству. Знак равенства был заменён на знак вопроса, но подлинное решение стало видеться в отказе от самого города и переформатировании его в пригород: человек(город) ? при(город(человек)). Подобная рефлексия справедлива и для государства: государство(правление) ? оценка(правление(государство)). Но если музей можно создать на месте бывшего завода, то что остаётся на месте бывшего человека? Возможно лишь снежные поля. Функция снега всегда может преобразовать человека, но может ли человек преобразовать снег в дискурс: снег(человек) ? дискурса(человек(снег))?