Когда я шучу, я оказываюсь наиболее серьёзен.
Человек

Когда у меня появлялся вопрос, вода всегда мне подсказывала. Так было и на этот раз. Только нахождение в воде путем погружения способно было дать словно дельфийский оракул ответ на все возможные вопросы, даже те, которые было невозможно задать, впрочем вопрос был один: о сущности и месте человека в будущем. Раньше от человека требовались какие-то странные качества: женщины должны были быть прекрасными, мужчины — смелым и решительными. Теперь же в эпоху планетарной угрозы, недостатка и переизбытка, достаточно ничего не делать и преуменьшать своё воздействие. Маленький человек способен стать настоящим героем вездесущей оптимизации. На первый взгляд это парадоксально, но если войти в воду, то здесь герой и может найти себя воплощённым к каждодневном труде и утомительном отдыхе. Каждый гребок, сделанный с трудом, возвращается своей неповторимостью и бесконечным превосходством над человеческой слабостью. Если человека сделал труд из подручного материала, то этот труд был делом его же собственных рук и этим делом он продолжает оставаться, и будет продолжать оставаться. Но это был и путь воды, поскольку гребок, сделанный в воде, подсказал превосходство этого небольшого человека в огромном океане, так и взмах его рук подсказывает его следующее слово, его мысль как воплощение интеллектуального безграничного совершенства.
Раньше человек мог кичиться своей расточительностью и нахождением в благоприятном положении позволяющим пользоваться услугами других, но теперь он должен подчиниться собственной воле и закрыть клетку своего безумия собственной же педантичностью. Хорошая машина — признак плохого вкуса, большой дом — признак маленького достоинства, всё можно взять в аренду, нельзя только купить природу, потому что любой ресурс — это уже погибель. Вопрос лишь в том что изобилие технологии само создаёт нищету воображения, достаток информации превращается в поток зловоний, нескончаемая плёнка развлечения неизменно приводит к смерти человека как человечества, как носителя всего человеческого. И когда очередной шаг оканчивается пропастью, человек лишь вскидывает руки в удивленной позе, наслаждаясь своим кратким мигом счастья.
А внизу алгоритма переработки сознания лежит всё та же зияющая груда мусора, которая образуется из всего, что не становится достоянием 1% справедливых судей. Может показаться, что избавить себя от мусора — это как избавить себя от головного мозга, от тех опилок, которые неизменно расширяют границу непознанного. Но это потому, что бремя технологии как и бремя мысли довольно тяжело и решать, что ценно, а что — бесценно способен далеко не каждый, так же как и быть причастным этому миру чуть больше, чем позволяет негэнтропия среды. Но любой человек просто обязан это решить, решить для себя как решить для всего человечества. А именно, он должен избавиться от любого мусора так, как и от любого следа, который он оставляет, а оставляет он тот след, который принадлежит всем. Если арбитражная теория правосудия уже причислила любого гражданина к преступникам, которые лишь подлежит минимизации своего риска риска жизни, то преступникам является в сущности даже не человек как индивидуум, а человек как всё человечество, что впрочем было известно видимо с самого момента появления знания как мифологии бытия.
Но можем ли мы обнаружить человечество как преступника путём составления тепловых карт угрозы самого человека или путём рейтинговой модели каждого сознания как подверженного неотвратимой тяге к нарушению любых законов действия и противодействия? Это очевидно сделать невозможно и поэтому средства технологической цивилизации оказываются как всегда беспомощны перед собственной же мыслью о мировом господстве. Человек всегда прятался за индивидуальностью, но внутренне её никогда ни во что не ставил, так же как и собственную жизнь, превращая её в свалку истории собственного забвения. Но любая индивидуальность может проявляться, если у неё есть антипод в виде общественного коллективного бессознательного, которое правда должно в настоящее время выйти за грань общественного и превратится в коллективное без коллективного, в природное без человеческого, в непонятное без заданного, непосильное без направления и цели, то есть самое что ни на есть эстетически культурное. И это взращивание системной культуры способно унаследовать окруженции бессмысленного отрицания вездесущей наслоенности, которая проявляется в метеорологических точках общественной погоды. Мы берём точки там в культурном и точки здесь в сознательном, чтобы распознать идеальный образ оптимизации действительности, как мы способны распознать человеческое лицо по 58 точкам, предварительно обработав любую фотографию с помощью машинного обучения и нехитрой базы данных всех выложенных человеческими существами снимков и движущихся картинок.
Конечно общества могут быть разными, так же как и сама природа в одних наблюдения повсеместны и предсказания более точны, а в других чаще встречаются непредвиденные погодные явления, но сами эти точки оказывают воздействие на окружающие, так же как и метеостанции возможно способны изменять саму погоду, по крайней мере если реакция людей завязана на их показания, так что сами движения и маршруты перестраиваются. Но если с дождём и камнями, его вызывающими, это не так очевидно, то с личными данными пользователей, со всем их содержимым, это вполне понятно, это уже повсеместное распространено и уже во многих местах точечно запрещено. А что не запрещено или запрещено — это в принципе всё равно, потому что если оно не выявлено, то оно не выявляемо в данных общественных условиях, оно может быть незаметно и якобы обезличено, пока не обнаруживается какой-то неявный мост, связывающий данные, и тогда вновь человек утрачивает своё лицо, вновь становится стёртым как область внимания вновь, сливается с экраном и серостью этого неба на котором так давно уже не было солнца, зато Луна появляется регулярно.
Это может быть опять абсурдно как устанавливать выборочно датчики в фановые трубы с тем чтобы препятствовать террористическому деятельнению, но метагеномика — наука не такая простая как статистическая история. Так, получив предварительно обезличенные данные о продуктах кишечной переработки общества, можно настроить входящие параметры поступления питательных веществ Но главное, можно настроить сами привычки потребления, поскольку питание отражает весь образ жизни (при этом обойдя вопрос о борьбе за человеческое внимание). Это конечно ещё не позволит прийти к автоматическому открыванию и закрытию штор для настройки фаз сна или поднесению нужных лекарств непосредственно ротовому отверстия, просто потому что здесь опять проявляется индивидуальность, индивидуальность которая может существовать в форме рекомендации, но если она становится технологией, то она становится бесчеловечной, если она не дополнена самим человеком как участвующим в регуляции. Поэтому возникает вопрос, каким образом собственно человек становится человеком, каким образом он изобретает собственную мысль, мысль которая становится его действием и противодействием природе? Например исходя из концепции нулевого следа можно было выследить человека, как всё то что предшествовало следу. Но как только след становится нулевым как только мусор перестаёт определять человека, то человек конечно же сразу же исчезает, потому что он больше не оставляет следов, он больше не становится тем решительным индивидом, который мог перерубить Гордиев узел, пуститься в кругосветное путешествие или даже воспарить в космическое пространство. Этот след открытий обернулся невыполнимыми утратами культурного и природного разнообразия, а значит она не был таким значительным, ведь даже космическое пространство после первоначального восхитительного моноорбитализма было превращено в очередную человеческую помойку с которой человечество как обычно не знает, что же поделать, как увести с бесконечного количества орбит бесконечное количество мусора.
И было ли это человечество или отдельные индивиды, которым взбредёт в голову запустить то скопление булавок, то прекрасно направленные лучи смерти, то транспортные средства, которые превращены здесь на Земле в символы человеческой немощи и беспомощности, хотя были устремлены к тому, чтобы достичь всё той же 1 космической скорости — уже по большому счёту не важно, потому что оно теперь должно лишиться своего геройства как будущего. Впрочем миф о герое – это один из многих мифов, которые могут в изменяющееся время быть преобразован в мифологемы сказания о стахановцах и планетарно-спасительном миссионерстве.

Гораздо интереснее изучать миф о герое вместе с мифом о доверии, которое часто само превращается в недоверие из-за злоупотреблений. Так, если финансовая система доверяет залоговому механизму, то в одни момент рискует столкнуться с кризисом, если оказывается, что доверитель последней надежды не смог прийти на помощь по тем или иным причинам. Само появление героя в прошлом могло быть связано с необходимостью доверять или верить, поэтому доверие без героя может оборачиваться недоверием системе. В сущности эта связка для общественных систем могла выступать ключевым фундаментным блоком, без которого здание может быстро дать множество трещин, как это происходило многократно с финансовыми системами. Другое дело, что если финансовые и хозяйственные системы в некотором смысле подвешены в воздухе, то общественные системы в целом не могут существовать без ключевых элементов, какими бы культурологическими и философскими обозначениями они не назывались. Но если трещины финансовой системы относительно легко заклеивать путём таких инноваций как переоценка величины предоставляемой ссуды по государственным облигациям до их номинала несмотря на то, что их рыночная стоимость снизилась с момента выпуска (в рамках программы Bank Term Funding), то в общественных системах в целом подобный механический расчёт относительно оценки уровня доверия не должен действовать. Тем более, если герой исчезает в своей представленности, то сама оценка и сохранение доверие скорее обращается в область былинного мифотворчества, чем культурной действительности, склоняющейся к бесконечной имитации всего и вся.

И всё же ответ относительно прост если чувствовать чистоту этого воздуха, если ощущаешь близость к каждому растущему у тропы кусту, к каждому лежащему на волнах плоту. И нужно быть достаточно смелым ,чтобы принять его полностью, как и достаточно мудрым, чтобы сохранить эту связь тогда, когда рядом работает экскаватор или когда его рычаги оказываются у тебя под ладонями. Может быть новый герой должен быть в каждом и он должен быть таким, чтобы этого было не заметно, а может быть это тихое геройство – и есть самое главное. Но если оно внутреннее, то оно не проявляется и как внешнее доверие. Впрочем это может быть и к лучшему, потому что доверие не становится частью какой-либо усиливающейся петли обратной связи, но при этом способно быть положенным в основу фундамента коллективного бессознательного. Каждый пройденный след остаётся таким образом внутри, здесь же сохраняется и доверие, которое может передаваться через коллективное бессознательное снов. А слова, что говорят люди оставляют подобные же следы, даже если в каждом из них нет доверия, также как и в процентных ставках и курсах. И как за каждым словом скрывается пропасть, так и тропы обрываются на скалах, где люди иногда превращаются в птиц или пауков. По крайней мере на этих тропах они всегда ближе как друг к другу, так и к природе, поэтому иногда им нужно видать эту дорогу с высоты несобственного полёта. Здесь сознание наконец перестаёт быть пилотом внутренних иллюзий и осознаёт отсутствие разницы между оболочкой и содержимым, разницы, которую слишком непреклонно пытается выстраивать дискурс и через заборы и через дороги и через саму архитектуру жизни. Пройденное чужими усилиями становится очевидно бессмысленным, поэтому и городская культура и природная неприступность приобретают форму продолжающегося усилия как эстетического единства. Если точки что-то и значат, то они становятся не только коллективными обезличенными следами, но и целыми потоками изменений. Совсем недалеко черничник всё так же борется за внимание глаз, смотрящих теперь большую часть для в экран, и он неизменно способен побеждать своим первозданным вкусом, своим незримым разговором с ветром, дождём и нашими шагами, когда он способен выдерживать то сопротивление, которое мы прилагаем до некоторой степени. Где-то на степени структурного преломления и покоится доверие, которое может исчезать скорее не со сказанными словами, а с той привычностью и безразличием, которые создаётся удобством и имитацией. Конечно, вкус ягоды поданной на блюдечке почти такой же как в лесу и невозможно объяснить разницу, н но в этой невозможности и заключается вся жизнь как стремление её преобразовать. В сущности это интересный вопрос, если его рассмотреть в свете возможности появления роботов-сборщиков ягод, которые бы могли механизировать процесс сбора, так чтобы в лесах больше не пропадало ни одной лишней ягоды и гриба. С позиции текущего представления о хозяйственной ценности ничего не изменится, даже добавочный продукт должен увеличиться, но вот наполнение жизни пропадёт как и возможность быть жителем леса хотя бы ненадолго (конечно, чтобы выполнять все функции, нужно соблюдать некоторые правила, такие как открытая для рассеивания спор корзина и видимо оставление экскрементов в недрах лесов). Иначе останутся только имитации лесов в виде парков и озёр в виде прудов, конкуренция человеческих и роботизированных сборщиков, так вместе с наслаждением выровненными дорожками всегда будет возникать грусть утраченного чувства единства с природой. Восстановить его будет уже невозможно, если хотя бы раз его собственно не ощутить. Впрочем, это может происходить и на общественном и на системном уровне, когда понимание зацикленности внезапно становится идеей полезной для леса дороги, когда понимание непрерывности преобразования ландшафтов наводит на мысли как способствовать этому устойчивому изменению вместе с получением некоторого продукта. Все эти точки могут и должны неизменно сливаться в единство человеческого, которое не может распознать ни одна машина.

Итак, нулевой след вовсе не является нулевым, избавление от мусора означает скорее преобразование в природу, возврат к тому, что было до. К этому состоянию можно прийти, если только правильно соединить все точки, правда единой линии здесь не существует, как не существует и единого пути, становящегося похожего на реку. Звук катящихся по двору мусорных бачков напоминает мне о далёком рокоте космодрома, поскольку и здесь проводятся не менее значимые эксперименты над общественным переустройством, пусть даже в отношении простого разделения выброшенного, ведь есть шанс, что планета в местах наземного присутствия людей может становиться даже чище, чем само космическое пространство. Поэтому и человек как река или как озеро может растекаться по ландшафту, каждый раз обретая в этих соединённых точках себя. И если даже будут созданы машины, которые заменят собой труд, самоё трудное останется за человеком, самое трудное будет в определении каждого шага как воплощения пути, даже если его будут проходить механические ноги, но они будут продолжением всё тех же биологических нервов, ушей и глаз, в которых точки вновь и вновь обретают доверие, доверия к тому, где больше нет разделение на внутреннее и внешнее, на человеческое и природное.