Приближалась осень или уже была в самом разгаре. В любом случае она куда-то шла по дороге своей субстанциальости. Люди продолжали употреблять порошок из толчёной рябины или чайного мусора за красивой этикеткой, но не собирали рябину, а вместо этого срывали её и разбрасывали по лесу, либо проходили мимо, пронося мимо неё вместо глаз прообразы плёночного безумия в виде зияющих дыр стабилизированных объективов. Впрочем это не прибавляло объективности ни падающим листьям, ни уставшим ступням, ни обугленности разносимых ветром мыслей. Слоистые облака мерно замерли в своём разнообразии форм, лишённых слоёв, как и трёхмерности, но разбросанные словно функция случайных числе поперёк экрана. Радовало только появление свежих светофоров и грибов: первые привносили толику зелёного цвета одновременно с потускнением ферментированных клочьев, а вторые позволяли чувствовать себя избранным 0,001%, которые обычно закладываются в статистические модели, но конечно не учитываются в народном хозяйстве производимой пищевой продукции. Конечно же грибы — это никакая не продукция, как и холодная вода в озере — никакой не курорт, точно так же светофоры — лишь повод постоять людям ненадолго рядом не только затем, чтобы почувствовать себя рядом (выстроенными в ряд), а наоборот — чтобы почувствовать себя случайной окрестностью других перемещающихся точек, наделённых свойствами языка, жизни и труда. Верховный суд порадовал очередным абсурдным решением, запрещающим на землях садоводств держать курятники из-за нецелевого использования находящихся под ними земель. Такими темпами скоро могут запретить выращивать в квартирах апельсины, лимоны и держать банки с дождевыми червями в холодильники. Конечно у всего должна быть цель, но проблема в том, что либо нет этого всего, либо быть укоренено в своей противоположности. Абсурдным выглядит этот вульгарный функционализм, который присваивает каждой сущности только одно категорию, но по крайней мере из этого выходит всегда что-то забавное, такое как летающая овчарня или подземный курятник.

Лес не предназначен для людей, как и город — для коней. Точнее всё наоборот: этот город строился для передвижения по нему коней, а вместо этого цели незаметно переназначены. Так просто идти по дороге бесцельно словно нацеленно идти по лесу в поисках грибов. Видимо так происходит всегда: чем лучше стремиться к определению чего-то идеального, тем строже оно проявляет свою материальность, доводя и саму диалектику до формализма. И вместо образа естества люди наслаждаются подстриженной травой, которая здесь растёт словно сосланная на вечную каторгу и погруженная в дым свинцовых оков. И поэтому даже если в городе растут грибы всё равно их не рекомендуется есть, как не желательно ловить и плавающую чуть ниже рыбу и смотреть на стоящих рядом людей. Зато как только функция это допускает, то всё становится оправданным: наблюдение за лицами водителей и ногами переходов, обработка чердаков противогрибковым раствором и даже свежевыловленная рыба на переносных прилавках. Чёрными дырами зияют только клювы лишённых прав кур из садоводств, носы брошенных на улице домашних животных и зрачки смотрящих в переносные экраны людей: первые поглощают переизбыток бесчувственных оправданий, а последние — движение случайных чисел в своих ладонях. Может быть куры в том курятнике были в сущности самыми счастливыми курами: они жили на собственном участке, в относительно чистом, тихом и свободном месте. Но вместо этого правовая реальность проявила свою несклонимую метафизику упрямства: куры должны жить в стойбищах, массово, несчастно и сельскохозяйственно. Нет никакого равенства домашних животных, как и важности защиты их прав. В этом смысле и в этой стране конечно кажутся абсурдными требования к широте жизненного пространства кур, несущих органические яйца, а между тем прослушивание музыки увеличивает надои. Сегодня уже не в надоях дело, а в количестве выбрасываемых вредных веществ на единицу производимого продукта. Между тем массовые и подсобные хозяйства, на земли которых с сегодняшнего дня сослали словно в резервации сестёр наших меньших, несут несоизмеримо больший ущерб психологии как несушек, так и потребителей десятков. Распределяемые садоводческие общества могли стать образом подлинно органической жизни, естественного сращивания бытия природы и человека, в котором как утренние звуки петухов, так и теплота свежеснесённого яйца роднили сердца живущих рядом людей, способных на одинаковую теплоту как по отношению к яйцепроизводительницам, так и друг другу. Эта общность формирует как известно социальный капитал — а это пожалуй всё, что есть хорошего у человеческого общества.

Нельзя сказать, что несёт людям больший вред: суровые законы или необязательность их исполнения. Наверное что-то третье, что скрыто за пологом забвения и преданной куриной субстанциальности. И вопрос о первичности бытия в этой онтологической разрозненности вновь решается однозначно в пользу материализма массовости, от которого поперхнулся бы даже Энгельс. Конечно, сама идея социального, как и человеческого капитала абсурдны в призме диалектики, но что если обернуть призму или превратить её в линзу с изменяющейся формы? Главное, чтобы она не превратилась как эти переносные кристаллы в ещё один гибкий экран или курятник — в улей. Улья держать пока ведь не запретили в садоводствах, может быть в угоду их внутренней массовости, в которой выбор остаётся за яйцом, разделённым на этот раз по равномерности идеальных форм сот. Человечность начинается там, где заканчивается цивилизация, поэтому и садоводства могут устанавливать свои внутренние законы. Часто это прекрасно, но только до тех пор, пока они не строят вокруг своего спокойствия и невинности 5 метровые заборы, в которых идеальное вновь уступает место материальному, словно куриные мысли, превращающиеся во враждебный настрой.

А вокруг всё также безмолвно шумел осенний лес, птицы садились и летели где им вздумается без разрешения на полёт и падали лишь иногда, когда на них направлялось дуло или змеиная пасть, и листья форматировали скрытое собой пространство, которое ещё не было поглощено ни подсобностью, ни садоводностью, ни человечностью. Вдаль уходила лишь проложенная когда-то колея, которую было сложно найти за выросшими над ней деревьями — цель использования здесь была вопросом времени и естественности повторяющихся природных циклов. Они точно имеют нацеленность подобно тому как целенаправленно грибы дают повод усомниться в дружественности своего соседства с деревьями. Нарушение здесь незаметно и от этого бесцельность человеческой деятельности только усугубляется, что она нарушает естественный ход вещей. Закон словно дорога через лес создаёт пояса безопасности и служит местом для пересечения мыслей и песка, сам оставаясь при этом беспочвенным и нарушающим все окружающие циклы. Здесь и иногда по ту сторону дороги и формируется общественный капитал не как плодовое тело гриба, которое в своей основной массе скорее важно для червей, чем для людей, но как само родство пищевой цепочки, которая здесь всё ещё неразрывна и равномерна, тогда как там — в массовых курятниках уже разорвана и спутана в клубок. Почему тогда люди превратили собственное питание в эстетику серости и массовой искусственности, лишая животных права на толику домашнего уюта? Ответ кроется в той же системе, которой дано право выносить решения по поводу других прав и прав других: не только сами общественные субъекты обретают особое беспочвенное бытие, но их практически невозможно сместить с пьедестала бесчувствия и порядочности. Как противоположности человека куры, свиньи, козы могут вернуться в лес в область природного капитала, лило по крайней мере лишиться составляющей капитала общественного, будучи исключены из склоченности садоводств в пользу функциональности подсобных хозяйств, оставаясь ещё в то же время как означающее домашними. Как только куры перестают быть другими они с кушетки ветеринара перемещаются на разделочный стол юриста и обычно обретают материалистический вид окороков, звуковых и химических сигналов. Проблема не столько в курах, сколько в яйцах: выходит, что канареек, попугаев и пеликанов заводить можно, можно даже иметь пруд с карасями и карпами, а куры остались как всегда не у дел именно потому, что они несут яйца. Либо яйца были не золотыми, либо золоту другие вновь предпочли черепки.