Не смотрел ещё в этом году кино, зато прочитал или скорее прослушал с десяток книг. Просто оптимизация нагрузки на зрение, ничего лишнего. Хотя конечно что-то пересматривал в потоке — полностью нет, скорее помню записи спектаклей. Но первый же фильм оказался весьма удачным и перекликающимся с один из наиболее запомнившихся с прошлого года — «Паразитами» Пона Джун-хо. Набрёл на «Капернаум» Надина Лабаки же почти случайно — просто по названию, без какой либо привязки к содержанию или авторству, помогло только наличие рубрики «Фестивальные хиты», завораживающей своим абсурдистским названием. Но связь темы паразитов, тараканов и пауков весьма поверхностна. Картина Надина Лабаки интересна в мыслительном плане своим правовым полем: если в «Паразитах» суд с одной стороны вынесен за пределы полотна, а с другой стороны вроде бы не выходит за пределы означивания общественной системы системой правовых кодов, играет роль кристаллизации сохраняющегося порядка, данного как субстрат, над которым режиссёр может препарировать с помощью краски рассмысливания, то здесь суд представлен переходом в несколько иное правовое поле, которое можно было бы назвать метаправовым, ставится вопрос о том, что суд — это нечто иное, в суде не бывает виноватых и потерпевших, поскольку в мире не может быть причинности в принципе; суд - это место, где люди высказываются честно и открыто, без какой либо попытки чего-то добиться, итоги суда всегда расходятся с любыми заявлениями и планами, хотя этот абсурд внешне совершенно незаметен, как и тайны "паразитов"..

Другой интересный поворот был в роли домашних животных: в «Капернауме» их почти нет, за исключением означенных языком, которые почти не привязаны к означаемым, но в одном из кадров есть кошка. И значительную «роль» «играют» «голоса» «детей», «одну из» «главных» «ролей» «занимает» «годовалый» «младенец», «слова» которого близки к «словам» животных, что и открывает метаправовую сторону близости и сплетённости мира и природы с человеком. Когда слова перестают быть «словами» или словами, они становятся метасловами, несущими толики метасмыслового пространства, раскрывающегося через измерения общественных горизонтов. И потом что есть «голос»: течение или звук, жизнь или камни, падающие вместо капель в саду камней? В метасловах есть множество «ответов», не имеющих подобных вопросов, но предполагающих их. И в этой метасоотнесённости нет места жизни, которая играется не как предмет игры, а как предмет искусства, как часть этого голоса, который общий для всего поля, словно ветер, летящий против смысла и за значением, означающим лишь означивание, а может и даже означаемое. Этот поворот как порог послесовременности, придаёт значимость происходящему, в которой угадываются аллюзии на «Миллионера из трущоб», на затхлую фестивальность, которая противостоит обыденности порой точно также как привезённые в филармонию шаманы. Хотя в призвании духов себя люди не находят ничего, но они вполне существуют вне закона, точно также как голос существует вне языковой системы. И так мы возвращаемся к проблеме того, что жизнь выстраивается вокруг противоборства правовой системы, которая раскрывается осознанно или нет в «Капернауме» (ивр. «‏כפר נחום‏‎» — «Кфар-Наху́м», др.-греч. «Κεφαρνωκον», лат. «Cafarnaum»).

Когда кот услышал плач младенца, то он пришёл и направился к тыловой колонке — оттуда по направлению движения он и доносился: ему казалось что это кто-то знакомый ему, близкий по духу и пониманию и ему казалось, что он где-то здесь рядом и что возможно ему нужно помочь. Тогда мне пришлось отключить звук в тыловых колонках, чтобы не тревожить кота, он обратил внимание на изображение на экране, постепенно успокоился и лёг смотреть. Кот казался таким же беззащитным и прекрасным, как дитя незаконной мигрантки из Эфиопии в экране. Так мы и смотрели рядом, пока ребёнок не вышел временно из сюжетной линии. Потом кот куда-то пошёл, наверное есть, пересёк границу комнаты, словно границу Европейского союза — законно ли или вне правового поля?

Это особое метаправовое поле охватило мои мысли и шаги кота, движения колёс и рук на экране и за ним, спящих где-то в подвале крыс и сидящих на коне голубей. Никто здесь не давал никому никаких прав, никто не осуществляет никаких действий, все просто смотрят на падающий снег, словно рвущиеся в фантазиях бомбы в фантазии 12-летнего героя «Капернаума», когда он хотел получить гуманитарную помощь — точнее хотел получить «человеческую» поддержку, а получал лишь эту «гуманитарную помощь» и безразличие. На экране всё происходящее вне закона, но не потому, что закон плохой, моральная сторона здесь не так важна, опять же в силу трансгрессии через причинность. Но выход на метаправое поле похож на выход на минное поле, в котором законников мины летят против гравитации, опускаясь куда-то обратно на небеса, где люди остаются людьми, даже если умирают.

И всё же как Зейн обнаруживает родство человека-паука и человека-таракана, так и наоборот правовая система способна измениться. Сначала кто-то открывает области этого метаполя, потом совершает на них операции, потом приходит какой-то судья, который словно бы и не слышал заповеди о том, что «не суди и не судим будешь», и начинает рассуждать, а точнее рассуживать. Здесь можно рассуживать слова, обнаруживая в них смысл, не связанный с причинностью, невиновность и вина, рассаженные по противоположным скамьям, умысел, который наконец-то становится разозначенным, значение, которое больше не стремится к смыслу, люди которые больше не стремятся к лучшей жизни, потому что жизнь уже не становится связанной с тем прежним полем, где было значение этого сравнительного иллюзиона.