Неоткрытость общества может быть похожа не неоткрытость озера. Иногда приходится быть откровенным с ним больше, чем с самим собой. Ведь с другой стороны мы знаем общественные и природные тайны порой лучше, чем личные. Всё потому, что научные и рыночные инструменты считается нормальным допускать до массовости, тогда как личное приобретает некоторый невидимый ореол защиты, по крайней мере до тех пор, пока он не оказывается сброшенным утечкой, подделкой или чёрным рынком. По крайней мере мы теперь знаем, что озёра теряют устойчивость тем сильнее, чем плотнее люди застраивают и заселяют берега. И в самом этом процессе для людей сохраняется какая-то тайна, поскольку им кажется, что вот оно то самое единение с природой, когда построенный именитым архитектором особняк расположен в живописном месте, так что природная и человеческая эстетика здесь могут приблизиться к пересечению той самой границы, которую мы бы могли назвать со-бытием. Но нельзя заблуждаться сильнее! Архитектор может конечно же выразить своё понимание единения, даже чувства и подготовить людей к рассмотрению коллективных потребностей, но он не сделает человека наблюдающими границу и способным её преодолеть, он в конце концов не сделает человека человеком без субъектности, поскольку особняк только укрепит его в чувстве собственной безопасности. По эту сторону дискурса выстраивается местная неразграниченность вымышленного умиротворения, но вокруг рыночная власть твердит, что нужно быть более гибкими и создавать экосистемы, которые бы поражали своим новаторством. Но к чему эти нужные общественные биогеоценозы, если внутри них личная предприимчивость ставится на поток в какой-то странной фантасмагории чувственной выжитости лимона. Дискурс здесь остаётся на границе поведения, устремлённым к поиску того, как превратить отдельное действие во взаимную потребность. Но всё же если устремлённости от уединения до чувственности вписаны в матрицу, то не слишком ли наивно было бы отрицать то, что человечество рождено ради исследования. С другой же стороны, чем исследование озера или реки будет отличаться от исследования возможности энергетической станции или скоростной дороги? Это легко понять, ведь теперь известно, что создание набережных оборачивается не только разрушением среды обитания, но и приводит к излишним затоплениям. Человеческие жизни и жизни, растворённые в среде, оказываются на одних весах, вновь в одном пространстве, так что остаётся удивляться, почему так сложно установить ключевые слои пересекающихся линий, наносить на карты не только места сбора ягод и вылова рыбы, но и показатели устойчивости, создавать оценки не проектов, а всей совокупности среды?

Один из ответов можно найти, переместившись в уединённое место за пределами особняка. Есть и такие места, где цивилизация по разным причинам отступает и возвращает пространство своего умиротворения: дороги и просеки зарастают, реки вновь и вновь меняют русло, бобры строят всё более высокие плотины, озёрные травы и цветы благоухают во всём своём великолепии, бесчисленные птичьи семьи наполняют воздух музыкой. Почему-то здесь хочется вновь пройти по старым дорогам, пересечь реки или сорвать самый дикий бутон озёрной лилии, может быть даже включить популярный посредственный мотив на полную громкость. Такова видимо одна из сторон человечества, которая сочетает отпечатки добра и зла: в добро её можно обратить, если вспомнить, как когда-то здесь поляны создавали крупные животные, злом же она становится в случае бездумного устремления к развлечению. Это заметно с музыкой, которую можно исполнять и сочинять, а можно лишь повторять: техническая разница может отсутствовать, смысловой посыл же как раз обнаружит экскурс на невыясненности неоткрытости.

***

Говорят, что стремление выделиться ничем не лучше, чем стремление слиться. Действительно, и то и другое могут быть лишь привычкой, лишь поведением. Так и в природе кто-то сливается со средой, кто-то стремится быть заметным: это может быть и положительным внутри или межвидовым взаимодействием и отрицательным. Когда-то просто создаваемые последствия нельзя скрыть. Может быть на этой основе можно создать теорию слитности как дополнение к теории крайностей. Но слитность — это как момент в длинной цепочке преобразований жизни, которое не обязательно идёт к какой-то цели, которую можно было бы определить как дискурс. Эволюция как миф всё ещё живёт в наших головах, тогда как природное разнообразие находится на грани или уже за гранью. И виной тому отчасти однотипность человеческих мыслей.

В другом случае более типовые дома, но всё ещё рядом с природой казалось бы должны

удовлетворить похожие потребности, но они дополняют застройку рядом с озёрами, а значит ведут к разрушению непосредственной береговой линии и ухудшают его питательное окружение. Пресловутый металлический мангал становится новым алтарём, но приношением здесь предстаёт не дух животного и обращаются люди не в частью реки, а распинают всё ещё самих себя, либо даже стремятся представить распятие как услугу для других. Что можно было бы этому противопоставить? Возможно новые пути и бережное отношение, возможно простую идею бережливости, хотя простых идей здесь не может быть. Изменение поведение в поисках единых биогеоценозов тоже возможно как часть отчасти гибкой стратегии в неоткрытом обществе. Если в открытом обществе природа всё ещё эксплуатируется без оглядки на её целостность и устойчивость, а в центре «гибких» стратегий внимания оказываются желания и потребности, которые либо создаются, либо изучаются совместно с организациями и общностями, то новая стратегия должна исходить из устойчивости природы, а значит гибкость должна по крайней мере в этом смысле поставлена под вопрос. Если рынок сможет продавать мифы во имя природной незыблемости — то это будет прекрасной новой религией, но всё же это далеко не очевидный путь экскурса.

***

Система природы сводится к водоёмам как к кровеносной системе в организме человека или как движение транспорта — в общественной системе. Пусть реки и озёра текут лишь в одну сторону — вторую часть системы (дожди и снега) мы обычно не так хорошо принимаем, но часть это весьма показательная в смысле устойчивости. И многие болезни можно понять здесь по крайней мере в первом приближении, как и по анализу крови, несмотря на то что кровь также продолжает оставаться одной из наиболее загадочных субстанций (иначе бы её по крайней мере научились заменять искусственной без осложнений и рисков). И по запаху и по цветению воды и по нефтяным пятнам люди хорошо знают, что испортили мир вокруг как и внутри себя. Кровь и вода в этом смысле неразделимы: ухудшение состава одной влияет на другую и наоборот. Кто-то ещё не видит в этом промой связи, возможно она действительно относится к 3 кругу воздействия, но это не отменяет прямоты статистического ухудшения (деградации) озёр, рек и их берегов. Неоткрытость озера — это и аллюзия на системную границу и связи, но это и главным образом изменение смысла: неоткрытость — это повод для личных географических открытий, которые важны не меньше, чем были когда-то «великие». В том смысле, что за величием они могли не замечать своей разрушительность, но теперь у нас есть всё чтобы это исправить.

Путь теряется где-то в глуши, но мы стремимся его отыскать не для того, чтобы обозначить себя, мы идём для того, чтобы не идти, чтобы быть готовыми вернуть природе её собственное движение и в этом смысле с ней слиться, хотя и опять же не непосредственно.