Издревле люди отправлялись в дальние странствия в поисках ценностей, называемых ими драгоценностями. Ими одновременно могло движить стремление покрыть все основополагающие нужны: к бытийтвованию — за счёт обретения первобытного магического реализма, к обладанию — путём материального соединения с предметом, к осуществлению — при исследовании путей и мест нахождения предметов, к взаимодействию — когда наконец осуществляется обряд обмена, либо приношения дара. Стремление тех времён было непосредственно связано с природой, но затем наступало время обработки, так что формировалась вполне заметная граница, которая лишь мистически продолжала быть проницаемой для мыслей и духов, поскольку каждый камень, металл был овеян некоторыми сказаниями и легендами о жителях подземных миров и гор, либо о падающих с небес посланиях. Здесь связь незримых властителей и местных земных вождей была очевидной и непосредственной: редкое само собой становилось ценным и необходимым к обладанию наиболее достойными.

В современном же мире престижное потребление лишь отчасти продолжает оставаться связанным с некоторым магическим смыслом природы, тогда как основное содержание неотчётливо сохраняется в доставшихся от прошлого представлениях и традициях, а в большей мере оно формируется рекламными и эстетическими воздействиями. Культура в виде архитектурных и иных образцов и эстетика в виде отблеска народных и классических мотивов продолажют играть некоторую роль, порой становясь даже непосредственными образцами для подражения и имитации. Частью же этих воздействий как применительно к традиции, так и к изменениям остаётся финансовая система, поскольку само присвоение цены как высокой или низкой определяет доступность к потреблению, а значит и статус престижности и избранности. Это было показано на примере тех торговых имён, домов, которые решались продавать до этого дорогие вещи со скидками, что быстро разрушало осязаемую ценность в глазах целевой группы и вело к катастрофическому снижению продаж. Если же в теории продаж считается, что ценность должна создаваться над некоторыми потребностями, то ценность самой престижности определяется или даже создаёт весьма специфических их виды, которые по факту можно классифицировать либо как сущностные (самостные), либо как потребности в вовлечённости и привязанности. В сухом же остатке получается, что если на предметы роскоши тратится слишком много ресурсов, то это явно нерациональное потребление, поскольку оно не ведёт к удовлетворению потребности в положительном смысле, а создаёт напротив некоторую гонку престижа внути сообщества, общества, мировой системы. Конечно, же именно такой иррациональностью можно объяснить процветание самого искусства, когда оно становилось предметом роскоши. Но сегодня похоже что подобная связь в целом разрывается и создание портретов, планировок и даже фоновой музыки отдаётся на откуп техническим устройствам, либо такой пародии на массовый вкус, как общие модели машинного обучения, опять же в простонародии называемые искусственным интеллектом.

Итак, привязанность и сущностность могут выступать и сподвижника в борьбе за восстановление созидательной роли престижа, но для этого они должны сформировать иной культурный идеал. Например, если они могут формировать иное эстетическое представление после отказа от метода наложения и заменой его пересечением. Что это будет означать для потребляемых благ правда пока не всегда понятно. Может быть отчасти уже имеющиеся приёмы пересовременизма (ремодернизма), такие как отказ от искусственного освещения и штативов при съемке — это шаг в этом направлении, тем более, что технологии позволяют обеспечивать стабилизацию при съёмке с рук — а это непосредственный путь к приближению к естественной культурной эстетике взгляда. С другой стороны, это всё же машинный путь и отчасти путь машинного обучения, поэтому он может оставаться в границах уподобления и подражания. Но через привязанность к некоторому пути, окружению, местности, сообществу, человеку в конце концов, можно достигнуть изменений, а в будущем и создавать модели не основанные на массовых данных, но, например, связанные с личным опытом или опытом некоторого сообщества, так, что они подстраиваются к осуществляемым действиям. Это и может быть пересечение природного, человеческого и машинного, однако человеку и лично и общественно нужно осознать это и сделать в этом отношении многое, так и может быть сформирован экскурс престижа. Такой экскурс может обозначать наличие границ, но как знак больше не предполагать их значимость. Границы больше не принципиальны как точка обозначения пути, поскольку сам экскурс обращается в том числе к истории в понимании неразличимости её пограничного положения как некоторого прошлого сохранённого пути, который может остаться неизменным. Именно как означенность карты он останется, но восстановление его состояния приведёт к иному толкованию, потому изменяется сама территория. Дело не только в том, что не совпадают знак и означиваемое (карта и территория), но в том, что территория также не совпадает сама с собой и в том, что сам наблюдатель является и частью территории и включает в себя сам знак. Такова лишь часть проблематики экскурса, которая требует переосмысления и переопределения., так что она может привести к формированию сущностного идеала, который будет формировать иное измерение культуры.

Предположим, что общество сформировало или поддерживает некоторую устойчивую культуру, которую можно считать качественной даже с точки зрения инженерного стандарта. Но можем ли мы в таком обществе прагматически ограничивать рассмотрение достигательной направленностью и объяснять деятельность сообществ и жизнь людей через потребности, в частности через потребность экономить? Современные рыночные теории, видимо утверждают нечто подобное, рассматривая сам рынок и хозяйство в качестве неотъемлемого жизненного блага. Можем ли мы по-прежнему считать общественную жизнь в качестве некоторой цепочки создания ценности, превращая каждого в независимого участника цепочки создания добавленной ценности? Современная метатеория объединённого рассмотрения финансового и нефинансового капитала вероятно стремится именно к этому — к определению в некоторой пропорции градиента благ, на вершине которых будет лежать наиболее ценный знак, именуемый престижным благом. Жизнь как экономический проект означает тогда превращение мыслительного и физического потока в оптимизированное построение, направленное на стремление к достижению такого идеального блага. По крайней мере так произойдут в идеальном случае полного отказа от трудовых договоров в идеальном случае превращения людей в производителей по требованию там, где это необходимо. Не ясно, будет ли это означать отказ от остатков рабовладения или наоборот формирования новой экономической подчинённости? Фактически это лишь смена дискурса с политического на экономический, либо наоборот вытеснение прагматического с выделением политического в отдельную область, которая определяет возможность ежедневной оптимизации счастья, не раскрывая того, что счастье в расчётах отсутствует как переменная. Это может означать от выделения труда как фактора производства, если исчезнет разница в параметрах привлечения дополнительных энергетических и интеллектуальных ресурсов (что в некоторой степени происходит сегодня со всё более сложным процессами найма людей).

Но ключевой идеал престижа в складывающихся условиях ценностной определённости — это наиболее производительные работники и предприниматели, за обладание ими и будет продолжаться наиболее сильное прагматическая охота, выходящая периодически за границы поля хозяйственного. В условиях, когда дискурс рациональности (в частности и в особенности экономики) утверждает, что н может измерить творческую производительность, происходящее становится как бы само собой разумеющимся, так что люди становятся заложниками собственного положения, так как это могло раньше быть только в профессиональном спорте. И здесь становится очевидным, подобно тому как можно построить целые отрасли вокруг такого, казалось бы, прагматически бесполезного занятия как попытка пробежать быстрее или прыгнуть выше, попасть в некоторую цель, которая важна только в рамках правил (учитывая, что человеческое тело не приспособлено под конкретные виды достижений, то это лишь забавная уловка заданных генетических и исторических ограничений), что так происходит с остальными оценками и отбором, рассмотрением людей: некоторые шкалы и теории занимают место преобладающего экскурса, а значит становится доступным определение престижного идеала человека как некоторого наибольшего вклада в общественную деятельность. Таким образом, мы видим как эстетика формируется в отсутствие прагматики, поскольку престиж или мифологема рациональности в сущности не требуют привязки к прагматическим рассуждениям, и наоборот, прагматика может продолжать свой путь в отстранённости без надежды на эмоциональную оценку. Экскурс может стремиться достичь некоторого сочетания, но для этого нужно прежде всего системное представление и в том числе формирование культурной системы, стремящейся к поддержанию многообразия и к критическому рассмотрению идеала (подобные построения сложились в научном мышлении, но оно ограничено тем, что по-прежнему настаивает на некотором идеале рациональности, а значит неравновесного престижа как очередного элитарного дискурса).

***

Например, некоторые люди постоянно стремятся экономить и тем самым ощущают свою соотнесённость с обществом как наиболее рациональных субъектов. В то же время этим стремлением пользуются продавцы, постоянно предлагающие те или иные сложные условия, которые рационально сложно отнести. Получается, что люди думают, что они достигают целей именно тогда, когда всё больше промахиваются. Лишь небольшая группа людей становятся не профессиональными экономистами, а экономами, в том смысле, что ни проникают в сущность продающих вывесок и разоблачают рыночных оптимизиторов, стремясь их обхитрить. Именно для них в первую очередь будет интересно применение метатеории множественного капитала, поскольку она допускает рассмотрение множества вариантов ежедневного поведения и позволяет хотя бы приближённо соотносить эффективность потраченных на работе нервов, пройденных до неё шагов и съеденных в изменённом пищевом пространстве минералов. Но почему-то это значение ими видимо не до конца осознаётся, поскольку приложения-помощники людей остаются на примитивном уровне в плане объединения и возможностей анализа данных, тогда как мало кому приходит идея использования аналитических средств для выгрузки и рассмотрения множества сведений. Средства же по отображению действий и рассмотрению их на временной шкале также остаются крайней нишевыми решениями, что с одной стороны говорит о чисто инстинктивной тяге людей к рациональности, а с другой стороны — о недостаточном системном укоренении самой её проблематичности.

Тем не менее, у многих людей складывается в голове приблизительный баланс их интеллектуальных и физиологических успехов, даже если прагматически они не могут отобразить их на в одной книге электронных таблиц, на приборной доске собственного единеньейства. Кроме того, общие модели планетарной устойчивости сегодня включают и хозяйственные сценарии, поэтому интересующиеся могут соотнести личный вклад или создать модель для своей ситуации, которая бы учитывала непосредственное погружение в среду. В чём же тогда заключается смысл идеала престижа, если повсеместно продолжает сохраняться неоправданность оценки вещей, которые не продаются со скидкой? Люди готовы приобретать блага по завышенным оценкам, а значит забывать о хозяйственной рациональности, либо думать, что это вполне справедливо — поскольку за роскошь и качество нужно платить. Конечно абсурдно предполагать личную нерациональность поведения тех, кто обеспечивает себе проживание в отдельно стоящих виллах или на сверхяхтах, поскольку очевидно, что они платят некоторую справедливую цену за возможность вести независимый образ жизни. Но вот вопрос в том, что если они называют именно индивидуализм рациональностью похож на тот, который периодически встаёт перед правителями, аристократией или буржуазией: будут ли они счастливы внутри пузыря безопасности, за крепостными стенами или же они могут помещать себя в среду, насколько оправдано создание особенных условий, ведь для творчества порой нужно что-то скромное и уникальное; наконец, для чего собственно нужно уединение и как его совместить с привязанностью к обществу; не является ли уединение по отношению к людям возвратом к объединению с природой, которое чувствуется, но рационально отвергается? Уединение — это лишь одна из многих престижных ценностей и в наше время порой одна из наиболее дорогообходящихся, но престижные ценности расположены на всей шкале от отшельничества до наибольшей общественной включённости. Именно поэтому нерациональность идеала престижа проявляется также во всём разнообразии человеческого и общественного: и оно не рационально именно в силу стремления к рациональности, в силу того, что знак создаётся там, где может не быть качества, знак обозначает идеал престижа там, где его нельзя проверить непосредственно подобно драгоценностям или редким предметам искусства. Шкала ценности заменяется шкалой оценивания для удобства, но проблема состоит не в том, что нужно больше домов оценки и накапливающих сведения фондов, проблема состоит в том, что этот процесс экономизации не доводится до конца и ценность не соотносится с затратностью её создания, с уровнем разрушения, приносимым культуре, обществу и любой другой среде. Лишь отчасти проявляется стремление к зелёной или общественной ответственности (для неё правда ещё не до конца придумали цвет), но системное решение должно включать формирование как знаковых, физических и физиологических цепочек воздействия. Люди не до конца осознают, что зажжённая ими лампочка и введённая буква приносят различный вред в зависимости от времени, они лишь могут в лучшем случае увидеть колебания цен, которые отчасти также случайны. Следовательно некоторая выровненная шкала в принципе существует даже в финансовом пространстве, но она никогда не соответствует непосредственно наблюдаемым ценам. Похожая ситуация складывается и в других сферах и там люди подвержены зачастую ещё большему эмоциональному воздействию. Но всё же то, с какой нерациональности они относятся к показателям наиболее поверхностно рационализированных областей послесовременности — к финансовому пространству, показывает общую укоренённость иррациональности под флагом рациональности. Некоторые замечания относительно ценовой измеримости мы сделаем в заключение данной заметки.

***

Возможна ли эквивалентность на рынке, который движим только простыми правилами, основан на подталкивании людей и многочисленных уловках для мышления? Был бы рынок более ответственным, если бы изменилась человеческая природа. С другой стороны, он подталкивает людей к тому, чтобы они больше не попадались на уловки, однако они продолжают на них попадаться, видимо потому что рыночная власть — это не пустые слова и альтернативой часто выступает отказ от потребления, а в коллективном смысле — переворот сознания. Тем не менее, технический прогресс предоставил неплохие возможности как для снижения цен, так и для их сопоставления, а равно как и для довольно подробной информации о товарах и услугах от других потребителей. Казалось бы теперь власть наконец должна переходить в руки потребителей, которые могли бы всё более совершенствоваться в практике мастерства покупания и потребления. Однако ни владельцев многих площадок, ни регуляторов, ни самих людей не смущает огромное число откровенных подделок и товаров-обманок. Если так сложно обеспечить проверку технических параметров, организовать частичную проверку, то что можно говорить о культурной и природной ответственности? Люди видимо стали слишком сильно разобщены, и именно поэтому в первую очередь цена не означает ценность даже после завершения сделки: многим может казаться, что они покупают и владеют оригиналами.

Престиж тоже становится поддельным, но не обязательно скрытно или подразумеваемо (когда цена отличается в несколько раз или десяток раз), но даже рационально поддельным. Массовое стремление к нулевой эстетике престижа ярко проявилось в случае с наклейкой на яблофоны, имитирующие три камеры, когда вышла модель с 3 камерами. Естественное стремление к нахождению на поверхности и перемещещению по этой поверхности с бесконечной скоростью — это и идея новых более «чистых» электромобилей и новых экономически оправданных перемещений на орбиту. Но во втором случае это попытка расширения самой плёнки послесовременности с тем, чтобы она охватывала также орбитальное пространство, так что нога туриста сможет топтать не только заповедные уголки, но и вполне невесомо орбитальное ничто.

Основная функция потребительской цены — служить измерителем готовности отдавать некоторой эквивалент, а не участвовать в некоторой цепочке или служить мировым мерилом. Что касается мировых цен, то неоправданные или неопределённые оценки как драгоценных металлов, так и шифроденег, не говоря уже о продовольствии и энергоносителях, которые становятся заложниками политических столкновений и игр, говорит скорее об общественно-эстетическом проявлении политической культуры, чем о выполнении деньгами действительного измерения. Точнее говоря, измерение происходит, но вот его точность довольно низка и составляет от полупорядка до порядка. То же самое по-видимому происходит и с основополагающей стоимостной оценкой — применительно к человеческому труду (на которой также действуют эффекты престижного потребления).