В эпоху личностной значимости и неоднозначности наблюдение индивида с умнофоном подобно заглядываню в медицинскую карточку: здесь и изменяющаяся картинка взаимодействия самого с собой и с другими и процесс интеллектуального постижения текста и изображений, а может быть зацикленность на машинной упорядоченности тетриса. То есть это не просто способ общения, который был изобретён в доисторические времена и по которому сложно различать и понимать людей,глядя на них со стороны, то способ именно развёрнутый в своей представленности. Поэтому хочешь не хочешь, приходится иногда подглядывать внутрь людей, когда находишься в общественном пространстве, особенно средстве перемещения. Это с одной стороны, а с другой — сам ловишь себя на мысли, когда эта мысль вдруг представляется на экране, а этот экран взирают ненароком представленные поблизости очи. Проблема и для дискурса и для экскурса обнаруживается в том, что массовость людей утверждает, что им больше нечего скрывать,что как слежка может продолжаться, что наблюдение друг за друга должно быть неограниченным. Конечно люди придерживаются разных взглядов, но почти у всех вряд ли вызовет одобрение то, что соседи по общественному пространству будут глазеть в подробности переписки, хотя всё в большей мере отношение к этому становится безразличным. Получается, что правы те, кто говорит о потере субъектности и субъективности, об исчезновении самой личности. В этих условиях и сама культура плетётся где-то в арьергарде, так что задаёшься и вопросом о том, что люди могли бы ходить без нижнего белья, ведь и в телесном смысле им в большинстве особенно нечего скрывать, лишь культурные нормы и боязнь штрафа может их сдерживать от этого. Но в этом для дискурса важно и преобладание интеллектуальной нищеты над телесной (поскольку выставление на показ разговоров, обсценной, «нецензурной» лексики, да и просто исполнения популярной музыки приобретает вполне приемлемые формы и даже одобрение), так что телесная интимность остаётся в каком-то смысле более значимой, чем интеллектуальная, либо значимость любого рассудка, даже отрицающего важность интеллектуальности.

Но пропадает ли личностность, либо она вставляет напоказ свою нищету как новый вид значимости, как обзорное самоутверждение в готовности открытости того, что всегда было скрыто? Почему в действительности что-то могло быть скрыто и связано ли это с иерархическим наследием кочевых обществ, может быть культурные установки жителей тропических лесов и джунглей через некоторое время будут вновь преобладать, как наверное это было несколько тысяч или десятков, сотен тысяч лет? Ключевая идея дискурса разграниченности, который и определяет необходимость сокрытия личного, связана сегодня безусловно с иудейско-христианским образом человеческой чистоты. В сущности это и идея того, что окружающие люди не должны вмешиваться в личное и как судьи, потому что единственный достойный и справедливый судья — это бог, а он итак всё видит. Но в эру материального это различение конечно же каждым ставится под вопрос, если он признаёт значимость открытости общества и наблюдения, оценивания всего происходящего. А происходящее в обществе как сумме индивидуумов происходит главным образом на уровне индивидуумов, как разв переписке, во взаимодействии с устройствами, которые отражают идею абстрактного общества. Хотя эта идя может быть уже устаревшей в том смысле, что массовость осознаёт собственное бессилие и сосредотачивается во взаимодействии с экраном а потреблении повторяющихся образов, которые стремятся изобрести новую герметичность нулевой эстетики. Эта открытость здесь может быть представлена как нулевая и как не ставящая задачей создавать важные приёмы, а в целом стремящаяся находиться в пределах получения удовольствия и нулевая в смысле своего общественного значения, значения для любой идеи развития, если даже не прогресса. И сама идея удовольствия и потребности поэтому становится частью дискурса, пока мы не предлагаем какой-нибудь неиерархический взгляд на них. До тех же пор даже сам внешний вид устройства, его статус встраивается в социальную систему наблюдения, поэтому само представление устройства в общественном месте становится сродни показу одежды, параду мод. И именно поэтому сам текст или картинка на экране прежде всего представляются как новомодное и конечно же нулевое произведение.

Причём новое состояние общественного взаимодействия продиктовано скорее модой и случайностью, чем технологией, потому что некоторое время назад нашли некоторую распространённость экраны со слишком малым углом обзора. Так что мимо проходящие не могли видеть то, что он показывает своему владельцу. Но технология эта весьма специфическая, видимо люди не готовы жертвовать удобством ради конфиденциальности, личностности. Устройства с двумя экранами также остаются нишевым решением, хотя сочетание широкого экрана для дома и невидимого экрана для общественных пространств было бы довольно универсальным решением. Возможно час этого не пришёл, и а может быть на этих страницах такая идея пришла впервые (хотя вряд ли, создатели устройств с экранам узких углов обзора наверняка рассматривали возможность совмещения со вторым экраном, но может быть вопрос всё же в том, насколько широкие удобные это краны, что за последние годы было существенно улучшено). Проблема в любом случае состоит скорее не в экранах, а в том, что люди всё больше замыкаются на взаимодействие с телефоном, пока не понятно, насколько это сдерживает человечество от развития. Предполагается, что это телефонное достижение должно помогать людям развиваться, удовлетворять их потребность в общении по крайней мере, а также и эстетические замашки стать фотографом или личным корреспондентом. Но проблема в том, что массовость пока не переходит в качество как когда-то было задумано с количеством. Хотя с другой стороны, это качество проявляется как появление в обществе особенных свойств, способностей к массовому наблюдению и отчётности, коль скоро теперь и личные данные ох обработчики должны будут предоставлять государству, а не только организациям, которые до недавнего времени воровали их полузаконно.

Поставщики услуг же сами с недавнего времени участвуют в гонке открытости, ведь тарифы на доступ в сеть для устройств подвижной связи стали ниже, чем для устройств неподвижной, то есть для модемов, которые обычно используются в жилых и нежилых помещениях, на личных приусадебных участках и т.п., а не в приложенном к уху состоянии. Многие участвуют в этой гонке: для кого-то она приносит материальную выгоду, кому-то нравится её пустой символизм. Магическая привлекательность удобства общения покоряет всех.

Можно было бы рассматривать постоянное и непрерывное общение как простой прагматизм, ведь мы теперь так много можем сделать в дороге. Но как быть с осознанием постоянного развёртывания сознания, с неизбежностью оценочных значений, которые присваиваем и мы и другие? От них не так просто избавиться, хотя в сущности в силу утраты субъектности это уже не важно, а скорее просто парадоксально. Внутренне каждый считает, что оценка что-то значит, а в массе она не значит ничего, по крайней мере до того момента, когда увиденное на экране не становится значимо для продаж или выборов. Но здесь эстетический круг замыкается на хозяйственный или политических капитал, из которых они когда-то и были взращены.

Может быть новая массовая открытость всё же увязана с открытием нового Бога, на этот раз послесовременного. Нет, это не обязательно производная «машинного обучения» в виде мифологемы искусственного интеллекта. Это может быть идея превращения каждого в старого доброго сверхчеловека, который теперь по праву может приблизиться к статусу вселенского судьи, имеющего право судить всех окружающих, да что там окружающих, даже сам искусственный интеллект или какое-нибудь цифровое государство, если он встретится с их материальными воплощениями. Но здесь мы подходим к возможности отрицательного капитала и контркультуры. Интерес представить на экране что-то провокационное тем не менее часто уже и сейчас становится предметом для помещения человека под стражу. Но это лишь в силу того, что государства по-прежнему наделяют себя божественной силой верховного судии.

И здесь мы можем вновь вернуться к открытости озера, ведь эта идея противостоит иерархической идее саванны или степи. В таких сообществах формировались тем не менее многие народы Европы, от немцев до славян, хотя, исторические корни и переплетения с джунглями какой-нибудь Амазонии ещё предстоит выяснить. Тем не менее, если взять идею разделённости лесом и ограниченной связанности рекой, то здесь можно увидеть корни средневековья, которое как это ни удивительно само возникло на вторжении кочевых культур, пожелавших внезапно стать осёдлыми. Другое дело, избавились ли они после этого от иерархичности пустыни, если она сама была навеяна прораставшим с тех времён христианством или исламом? Возможно именно кочевникам поэтому было близко соответствующая культурная программа, они обнаружили не только развёртывание пути в новом масштабе, но и пресловутую важность индивидов, включённых в массовость. Индивиды в массовости были и раньше, но в древнегреческих городах-государствах всё ограничивалось именно идеей города. Интересно, что тогда публичная речь тоже имела некоторый статус открытости, даже если она и не называлась дискурсом. Но только слушали именно индивидов, а не массового человека. Для иерархичности же стал важен индивид уже как абстрактный массовый элемент, публичная же речь стала доступной уже на другом уровне иерархии — от властителей духовных и телесных. И вот мы смотрим в свои телефоны, как будто бы новая открытая речь способна создать в наших умах и в умах окружающих города-государства, но почему-то на этом пути мы кажется потеряли сам путь, потому что до сих пор не можем определить значимость этого процесса наблюдения.

Озёрная открытость телефона не так кристально чиста, хотя и здесь как ни странно проявляются кристаллы. Что их роднит, так это то, что всё же загрязнение озёр и телефонов в каком-то смысле схоже. Не в том смысле, что места у озера привлекают почти также своей бездонностью, как и экраны, а в том, что при желании от этого мусора можно избавиться, как и расширить защитные области вокруг водных объектов. Конечно, для этого нужна и новая правовая система и новая эстетика.