Цены на различные виды энергии показали странные изменения: оказывается в некоторые моменты за вывоз нефти с хранилища поставщики готовы доплачивать (что было пока один раз во время пандемии), как и за потребление электрической энергии (а вот это встречается всё чаще с тех пор, как на некоторых рынках значительную долю производства энергии стали занимать солнечные станции (солнцеэлектростанции, правда из-за недостатка земли их стали располагать и на воде, поэтому они же и гидро) и ветряки). Если с нефтью всё понятно — её действительно можно вывозить, то с электричеством понять положение дел сложнее. Но в целом это можно понять как следствие прогноза излишка производства энергии, который оптимальнее всего сбалансировать тем, чтобы заставить потребителей подключить дополнительную нагрузку.. Если вывоз нефти можно было рассматривать как стремление снизить издержки хранения, то «вывоз» электричества — это тоже своего рода обращение к услуге хранения, когда граждане и предприятия могут накапливать в доступных им батареях энергию, если промышленные системы выравнивания в этот момент не готовые или ещё е построены. Интересно особенно то, что в случае с электроэнергией это может привести к формированию многостороннего распределённого рынка, когда в принципе от крупных производителей электричества в будущем (в анархо-капиталистических, а может быть и социалистических мечтах) можно будет отказаться. Таким образом цена может становится просто некоторым математическим значением по крайней мере в рамках электросетей, которое позволяет их оптимизировать, становясь время от времени даже отрицательным. Элементы близких к нулю и отрицательных цен конечно же всегда были частью взаимодействия покупателей и продавцов, но на этот раз сумма добавленного труда как бы очевидно не равна тому, что формируют объективные и рациональные системы. Где же мы должны искать тот секрет, который бы раскрыл секрет бесплатных товаров, если не в тех случаях, когда цены действительно становятся парадоксальными? Либо парадоксальные цены — это лишь частные случаи, которые могут и должны быть преодолены в общем идеальном рыночном ценовом механизме. Возможно, что дело может обстоять и так и так, и ещё некоторым третьим образом. А именно, ключевой факт, который нужно знать о ценообразовании, это то, что если мы попытаемся произвести и оценить безопасный и здоровый для природы и людей и их со-бытия товар, предоставить какое-либо благо, то истинная цена может оказаться в сотни раз выше той, которая указана в ценники рыночных электронных площадках или более традиционных металлических и кирпичных торговых сосредоточениях. И, кроме того, как известно природные, да и человеческие организмы в их естественном состоянии не (вос)производство механически, поскольку у нас нет технологии, знаний, либо это запрещено этическими, а может и эстетическими нормами. В любом случае, соответствующие виды капитала должны стоить дорого или бесконечно много, если мы попытаемся включить их некотором образом в единое ценовое пространство и сделаем допущение о том, что с некоторыми поправками в ближайшем будущем воспроизводство будет возможно. Всё это означает, что если мы выбираем за точку входа в пространства капитала именно человеческое сознание — то это безусловно хорошая точка обзора, но отнюдь не единственна и несколько ограниченная смысле и либерального и человеческого уклона и в целом мы можем расценить происходящее с разных позиций. Например, если мы отказываемся от идеи личного сознания и индивидуализма, то точка входа в расценивания должна быть другой, например с точки со-бытия природных сообществ, может быть исходя из некоторой абстрактной позиции иной цивилизации или Бога?

Как оказалось, явление отрицательных цен на электроэнергию в Евросоюзе можно связать с преобладающим влиянием поставщиков, которые стремятся избавиться от поступления энергии от независимых производителей: естественно, если возникают отрицательные цены с одной стороны, то так можно легко отбить желание к установке большего количества солнечных батарей домохозяйствами. Но даже если цены стали очередным инструментом политической борьбы, то это подтверждает не только факт преобладания политического капитала над экономическим (правда в отрицательном смысле), но и подталкивает к созданию более совершенных общественных и энергетических систем. Но вряд ли можно будет избавиться от того влияния, которое способны оказать крупные производители самостоятельно или по сговору от использования традиционных рыночных рычагов, такой как занижение цен или излишнее производства для вытеснения конкурентов. И даже если будет создан рынок небольших производителей, то не факт, что они не будут образовывать группы, направленные на ту или иную политику. Но в этом случае скорее общественный капитал будет определять сначала политический (институциональный), а затем и хозяйственный и тем самым баланс капиталов может приходить к более оптимальному равновесию. Хотя и в случае текущего воздействия скрытых политических сил они могут определяться именно криминальными картельными соглашениями, которые можно отнести скорее к теневому хозяйственному и финансовому капиталу, потому что участниками, видимо, движут в первую очередь задачи обогащения некоторой преступной группы, которая может совпадать по сути с деятельностью части участников энергосистемы. Очертить границы выгодоприобретателей и соответственно участников затруднительно, она остаётся почти столь же скрытной, как и неуловимая граница дискурса. И если бы мы сумели очертить такие границы применительно к заинтересованным в отрицательных ценах, то такая группа могла бы оказаться особым видом сообщества, который не вписывается в критерии того хозяйственного капитала, поскольку мотивы обогащения оказываются для хозяйственного капитала не самыми существенными, они ограничивают широту предпринимательских взглядов до личного и семейного пространства. Если же некоторой группой движут интересы абстрактного обогащения, то с одной стороны можно рассматривать это как общественную патологию, но остаётся вопрос — патологию какой системы, то есть ткань какого органа в основном подверглась мутации? В этом смысле ответ может быть и хозяйственным и общественным и человеческим, поскольку и в обществе должны существовать предпосылки к массовым нарушениям. Конечно, не всегда можно сказать, что «все болезни — от нервов», но с явлениями хозяйственных и политически искажений вполне возможно так и происходит.

Как бы то ни было, вопрос явного или любого теневого, косвенного ценообразования остаётся финансовым и самой своей постановкой он подчёркивает возможность рыночного либерального согласия. Даже если свобода здесь поймана и находится всё время с головой, на которую одет мешок и вокруг шеи обёрнута петля, то она всё ещё сохраняет надежду а всеобщее равенство возможностей. Возможности для ознакомления с достижениями (после)современной науки есть и эти достижения продолжают накапливаться несмотря ни на что, особенно в области понимания на уровне и действий и генов (точнее их сочетаний и наложений). Кажется, что остаётся несколько шагов к тому, чтобы научиться регулирвать поведение общественных систем, но эти попытки весьма болезненны и если они завязываются на информационные подсистемы — то они уводят в сторону. Уклон в информационную сферу похож на сложившийся до этого уклон в сторону ценообразования, ведь в конце концов сфера сети превратилась в новое ценовое пространство, в котором ценится внимание и одобрение, продаются и покупаются нажатия, отзывы, тексты, записи о людях. Эта сфера отрицательна в том смысле, что она кодирует и человека в общее пространство и человек здесь тоже получает свой ценовой ярлык и как запись о его странице и как цифровой след всех его счетов и действий. В конечном итоге это и обнуляет вместе и эстетику и ценообразование на людей как совокупность их действий. Может это произойдёт в точке квантовой расшифровке, когда падут все старые пароли. А может быть в точке единеньейства, в которой цифровой интеллект превзойдёт естественной. Или же само смещение в сторону однотипного потребления и общения сделает саму идею интеллекта устаревшей, человечество смирится с шестым массовым вымиранием и ролью не только самобичевателя, но и крупнейшего палача в истории видов.

Цены и добавленная стоимость, даже, если как выяснилось за несколько сотен лет, и не эквивалентны сумме трудового вклада, явно соответствуют обратной стороне разрушения природы: пока природа нищает человечество богатеет и в силу превышения ценности обнищания первой над добавленным богатством второго цена каждого действия человека в среднем должна быть отрицательной. То есть добавленная ценность — это крупнейший миф в истории и явная ошибка рациональности. Новый взгляд на то, как создаётся и сохраняется ценность способно приоткрыть наблюдение за развитием системного подхода, который от равновесия природных и общественных систем пришёл к изучению неравновесных состояний. И в частности если сбалансированность спроса и предложения стала ещё одним развенчанным мифом, то почему либерализм продолжает упорно верить в значение института рыночного ценообразования?

С другой стороны нужно задать вопрос, может быть так, что системная инженерия — по «успешный успех», ведь почему бы и нет, если она посвящена созданию (воплощению) «успешных систем». И этот успех в свою очередь определяется человеческими, а не природными, потребностями, хотя, если люди становятся проводниками защиты природы, то успешность систем получается может быть обращена и против прогресса, к восстановлению природного равновесия или как мы теперь знаем неравновесных состояний. Хотя успешность задаёт известный уклон в смысле достигательной направленности, но от подобной прагматической задачности сложно избавиться, поскольку она сама вызвана к жизни наличием идеи потребностей. Даже если мы добавим над потребностями новый слой способов их удовлетворения, то мы в системном смысле всегда должны будем определить внешнюю среду того, что мы изучаем, хотя эту идею среды сегодня всячески стремятся преодолеть. Но для преодоления потребуется либо взаимное рассмотрение систем как среды друг для друга (что возможно наиболее подходит взаимоотношениям людей и обществ), либо некоторая переформулировка представления о самой системе. В конце концов, мы действительно лишь условно можем применить существующие концепции к природе, поэтому если и возможна новая теория метасистем, то она должна с одной стороны пытаться сохранить достижения системной инженерии, а с другой стороны пытаться вбирать в себя все доступные данные. И если так, то преодолеть неоднородность способно понимание общности генных механизмов, которые работают и для людей и для животных и для других ветвей. И метагеонмика здесь может оказаться не менее полезной, чем анализ общественных графов. Со временем соответственно и понятие успеха и его любого ценового определения изменится, кто знает, может быть отрицательность станет вполне нормальной или может потребоваться особое пространство отсчёта?