Утром и вечером разница особенно заметна: будние-выходные, выходные-будние. Где-то под землёй текут словно по лимфатическим каналам чистые электропоезда с практически «нулевыми выбросами», а на поверхности — извергающие тонны газов и металлов ускорителей жизни на резиновых колёсах. Организм растёт медленно, как и связующие его каналы требуют долгих лет на своё проектирование и обретение формы. В природе тоже есть каналы, реки и даже разнонаправленные течения, но действия в ней не выглядят столь сходными с цикличностью биологических организмов за пределами собственно биологической жизни. Так птицы прилетают и улетают раз в год, следуя медленному сезонному ритму, звери протаптывают тропы среди своих и чужих владений. И как можно забыть про насекомых, которые част пересекают наши тропинки своей муравьиной поступью! Но с насекомыми всё более-менее ясно, то есть ясно, где у них расположено сердце системы — оно образуется некоторой системной основой, такой как муравейник или гнездо, норы, которые сами обретают форму защищённого укрытия-склада, служащего основой для продолжения существования сложного организма. Но как на счёт сердца города, если проспекты и улицы — всего лишь артерии, а большая часть населения редко подобно муравьям покидает пределы этого каменного улея и не устремляется в окрестные поля и леса, по крайней мере зимой? Где же находится его сердце, образующее этот столь заметный и причудливый ритм выходных, праздников и будней, дня и ночи?

Сначала сокращаются желудочки, потом предсердия — таковы особенности человеческого сердца и пульса. Посмотрев на одно можно предвидеть другое словно из взаимодополняющихся картин, в которых застыла маска вместо лица. Настоящих системы мы конечно не увидим и не познаем, как и вещей в себе, по крайней мере пока не завершим трансгрессию через порог бытия. Но мне виделась одна артерия, которая утром ещё была веной: по ней текли машины словно наследники одноклеточных организмов родственников гемоглобина. Но красных машинных телец здесь было не так много, как впрочем и синих, хотя во всём кроме цвета движущиеся объекты были похожие на сошедших с картинок школьных плакатов, рассказывающих о системе кровообращения. Но что все эти тела могут сказать о своём сердце подобно врачам древности и Средневековья, искавшим в сердце вместилище души? Теперь мы наверняка знаем, что сердце — практически только насос, хотя при этом важный насос, задающий и некоторый ритм, способный учащаться с волнением, но от этого не перестающим быть «всего лишь» насосом, хотя и гармонично слитым с другими функциональными областями организма. Но и в Средневековье можно было найти замок или крепость и считать её некоторым опорным пунктом как жизни, так и мыслей. В современности же таких центров множество: одни остались за разделённой властью, другие относятся к культуре, третьи связаны с мероприятиями и праздниками, четвёртые — с обеспечением потребностей, пятые — собственно с управлением потоками. Но транспортное управление почти столь же малозаметно, как и создающий ритм блок вычислительных устройств или незаметный для музыки взмах палочки, которая в неклассических оркестрах может становиться не обязательной. И здесь, где системы поистине становятся самоорганизующимися можно подумать, что никакого сердца больше нет, что всё течёт само по себе, что каждый участвует в образовании этого ритма, с какой бы мы стороны не посмотрели: со стороны частной жизни это общность институтов, организующих всех в общем потоке, а со стороны коллективизма — соблюдение общих норм, обязательных для каждого в отдельности. Но если правила устанавливают направления движения и его особенности, если режим трудового дня определяет необходимость возникновения часа «пик», если календари определяют каким дням быть выходными, а каким — праздниками, то не случаен ли этот ритм, который скорей сбивается в тахикардию пробок, чем образует гармонию сфер бесконечности движения в «листьях клевера»? И если он скорее наследие предыдущих эпох, то не пропадёт ли он со временем сам, не сольётся ли в равномерную серость оптимизации, в которой для экономии времени больше нет самого понятия режима, календаря и институтов?

Известно множество сравнений, когда дороги и протянувшуюся инфраструктурную мишуру сравнивают с элементами анатомического строения. По большому счёту системы образуются действительно сходным образом, так что потом можно увидеть структуры, сформировавшиеся подобно росту кристаллов, подобно возникновению порядка из хаоса, образованию цепочек аминокислот в первичном веществе протопланетарной массы. Но что можно увидеть здесь субботним или воскресным утром, когда не видно ничего, то есть привычный ритм нарушается отсутствием скопления машин, подталкиваемых невидимой рукой часовщика? Можно увидеть по крайней мере разницу в означенности дороги, которая переозначивается изменяющимся ритмом в освобождение от своей функции загруженности, как тот язык, в котором слишком много знаков, чтобы донести смысл, или тот дискурс, в котором слишком много слов, чтобы проявилось значение. А пока машины были похожи на поезда, а все они — на слова, передаваемые по зашифрованным каналам связи, ведь на каждой из них спереди стоял какой-то знак.

Люди тоже имеют имена и идентификационные номера, но значение людей меняется на протяжении жизни, но в рамках одного канала как произведения предполагается неизменным в течение дня. Поэтому динамика значения множественна, а динамика означиваемого ещё более многоизмерительна, даже если знак в этом смысле предполагается чем-то постоянным и неизменным подобным ассоциации структуры личности и имени. Владельцы дают машинам клички или обозначивают каким-то другим образом, но от этого машины не становятся животными, а вот словами, противопоставленными знаку производителя — становятся. И мимо по проспекту поэтому проносятся как знаки, так и значения для их владельцев, а также означаемые важные для динамики каналов. Означаемые принимают участие в играх: перемигиваются, перестраиваются, также как слова в предложении могут начать означивать друг друга — от этого не изменятся знаки, из которых они состоят, подобно тому как не изменятся двери и капоты, если не войдут в соприкосновение с другими знаками, перемешиваясь и сминаясь в совместном структурализме, означивающем означиваемое жизни внутри себя. Поэтому пока за рулями сидят люди ещё не возникает проблемы потери структурности, которая конечно произойдёт окончательно с распространением бесчеловечных машин, за рулём которых будет некоторая система навигации, отличная от людской. Пока же структурность теряется через неосознанные и случайные действия или их отсутствие, такие как отвлечение внимания, ведущее к столкновениям. Такое отвлечение может быть похоже на пропуск слова в предложении, который вызывает необратимую потерю смысла, содержания, тогда как опечатки и описки, оговорки обычно относительно легко исправимы путём резкого поворота баранки или мысли. Поэтому мы можем представить движение по логистической сети как в математическом, так и в языковом выражении, равно как и в сочетании, но математически-техническое представление стохастической динамики будет конечно всегда условно и отражать только данные условия, но никогда не позволит осмысливать происходящее через движение от означаемых к означиваемым. Подобную динамику можно обнаружить внутри организма, где языковая функция выражена ещё более явно через длительные последовательности различных молекул, но подобные зависимости заключены и в код алгоритмов для вычислительных устройств — поэтому артерии и вены города лишь обнаруживают соединение движения во всех подобных системах, ведь уже сегодня люди склонны доверяться электронным системам навигации скорее, чем данным им от природы. Задача достижения общего понимания в сходстве означивания для метаязыкового пространства следовательно должна состоять в том, чтобы найти точки входа для каждого из этих подпространств, в том, чтобы установить механизмы структуризации-деструктуризации подобные описанным при столкновении машин в терминах языковой динамической системы, чтобы затем осмысленно осуществлять операции на метаязыковом и метаконцептуальных полях.

Теория институтов в этом отношении может быть признана важным шагом в направлении метаконцептуального строительства, поскольку институты представляют те органы , которых не видно и определяют структуру невидимого сердца, задающего ритм. Язык, на котором выражаются институты отчасти сходен с обычным языком, также как и язык программирования или генетический язык, но в механизмах кодирования скрывается колоссальная разница, которая отличает и различные естественные языки не меньше, чем отличает отдельные из них от формальных языков. Но если мы попытаемся представить систему в виде матрицы или линейного уравнения — то конечно потеряем смысл, поэтому могут потребоваться квантовые вычисления или некоторые допущения, на основе которых можно будет составить предварительные операции, даже просто стоя и наблюдая за потоком. Действительно, можно составить показатели, с помощью которых можно оценить общественные настроения, уровень агрессии, распространение заболеваний и не обязательно для этого проводить обучение искусственной нейросети или непосредственно измерять температуру и ускоренное движение лиц. Например, расстояние между машинами покажет отношение к соблюдению правил, а направления перестроений в потоке — культуру вождения, основные приёмы. И здесь важно определить где начинается культура и заканчивается прагматика, а это можно сделать также на основе наблюдения точек бифуркации, подобных добавлению новых слов в общий поток. Но новые слова — не машины, они не просто ткут повествование о дороге, они открывают иные способы существования с появлением других знаков и структур. Культурное изменение для генетики может быть усмотрено в мутациях, в процессе их возникновения и закрепления в популяциях, но здесь мы ещё много не знаем для протяжения жизни. Но люди изменяют геном животных и растений почти с той же лёгкостью, как создают новые модели машин с другими функциями в общей гонке оптимизации. Но культура конечно не определена сама по себе этой гонкой, она находит свою красоту в некотором культурном коде, язык с его структуралистикой — лишь одна из форм проявления и развития. Точно такими же формами выступает и движение красных и других телец по сосудам, машин по улицам, людей — по тротуарам и тропинкам, птиц — по небу, кораблей и рыб — по морю.

Интересным вопросом поэтому является что же первично: путь для движения или движение для пути. Муравьи прокладывают пути к некоторым объектам, поэтому их онтологию можно считать объективной, но другие животные действуют по-разному. Люди могут доверяться как объектам, так и некоторым чувствам, отношениям, нормам, культурным кодам. Пути в музей, на работу, на берег моря возникают по-разному. Часто люди просто едут бесцельно куда-то, чтобы почувствовать причастность к потоку или наоборот противопоставить себя ему, а может выявить собственное безразличие и отчуждение от всего окружающего. Обычно наверно пульс, который обнаруживается через нахождение в потоке приписывается городу, но от этого не становится яснее, какова структура и динамика этого города, как осуществляется регуляция. Каждый город или деревня живут в своём ритме и регулируется по-разному: где-то можно найти признаки централизации, где-то — неопределённости. И можно конечно ассоциировать библиотеки или научные институты с мозговыми центрами, тогда как заправочные станции и склады овса — с обеденным столом, двигатели внутреннего сгорания — с желудками, но всё же это не приближает нас к тому, где же находится сердце, задающее ритм всему этому действию, потому что механический ритм или ритм цокающих лошадей выглядят всегда вторично.

Что касается знаков — то они определённое висят на каждом бампере, это же и есть элемент языка потока. Но у самолётов могут быть имена, а могут и не быть. Бортовой номер или числовой идентификатор, а может инвентарный номер похожи на номера по паспорту и не говорят ровным счётом ничего в этой языковой игре. Они точно не означивают культурный код, а значит не ведут повествование развития, они скорей несут некоторое замещающее прагматическое значение. Номера же на бампере занимают некоторое положение знака, поскольку выделяют объект из потока в его непосредственной означаемости, хотя я бы не стал называть такой знак знаком в лингвистическом значении, тем более что это не один знак, а некоторый знаковый конструкт, устанавливающий связи также со страной и регионом. Если мы знаем о «красивых номерах» — то здесь и можно начинать отсчёт о культурной истории, хотя эта культура довольно примитивна и массова, сродни сплетням. Она в сущности исходит из магии чисел, которую можно найти где угодно — хоть в билете, хоть в заводском номере, но если двигатель или автомобиль никому наверное не приходит в голову выбирать исходя из красивого сочетания цифр — то знаки на бампере почему-то играют совершенно другую роль. И мы определяем эту разницу как языковую игру в означаемое. Сходные игры осуществляют и клетки в потоке, когда помечают одни или другие клетки например как подлежащие атаке и уничтожению. Автомобильные игры более нейтральны и заключаются всего лишь в «подрезках» и «обгонах», «хамстве», «уважении» и т. п. И в одних обществах можно обнаружить общие основания для осуществления таких игр, когда предполагается некоторое внешнее равенство перед законом, набором правил, в других же роль правил заменяется некоторой культурой или антикультурой. Централизация может возникать в обоих случаях: через центральный судебный орган или через некоторый институт культуры или контркультуры. Поэтому сердце может быть разным, а может быть их множество. И можно допустить, что множество сердец устанавливают множество ритмов, подчинение календарю где — лишь отдельный эпизод противоборства различных игр. Например, институты труда и отдыха ведут противоборство через крайности работы и безделия, трудолюбия и отдыхолюбия, нецеленности и заповедей, стяжательства и расточительства и т. д. Возможно эти институты и концептуальные поля метасмыслов можно считать первыми кандидатами на звание сердца городской среды, но институт отдыха выглядит особенно иллюзорным, поскольку мы не должны допускать ассоциации его с массовой культурой.

Можно попытаться подойти с позиции самой логистической системы и для некоторых городов действительно обнаружить некоторое сплетение кругов. Но в центре как в глазу бури может быть весьма тихо, тогда как «тромбы» скапливаются в самых неподходящих местах. Для других же городов обнаружится скорее пересечение линий, чем некоторый центр. А между тем ритмы схожи и возникают и для одних городов и для других, и для централизованных и для децентрализованных. Возможно даже каждый район или местность живёт в своём ритме, определённом сочетанием случайностей и структурой местных сетей. Но гипотеза языковой игры состоит в предположении некоторой самоорганизации через игру, которая уточняет через означивание движение, регулирует его помимо сигналов светофоров. И тогда либо в самих этих кодах обнаружится путь к сердцу, либо по крайней мере они укажут направление для его поисков. И тогда соблюдение правил можно рассматривать как одну из форм культуры с соответствующими культурными кодами рамок привязанности к безопасности, мифам об оптимизации. В некоторых же странах относительная безопасность достигается скорее через дорожный хаос — и там следовательно роль культурного кода возрастает до регулирующей, а не не только санкционирующей. Предположим, что культурный код дорожного движения тогда как нечто универсальное связан с общим течением жизни общества, с более общими культурными кодами, традициями, ощущениями. Тогда становится ясно, что если бы организация рабочих мест, районов не была частью общества, то не было бы и соответствующих культурных кодов передвижения, перемещения с места отдыха до места работы. Конечно там, где выбор средств перемещения ограничен действие может не выходить за пределы прагматики, когда знак необходимости лишь символизирует неизбежность некоторого пути, такого как автобусная остановка в деревне или у школы. Но когда появляется другой путь, то неизбежно возникает означивание через культурный код, выделяющий одно действие из другого как противопоставление культуры одного прагматике другого. Система может менять свои параметры и регулировать загруженность, а информационная система способна распределить загруженность по существующей сети для каждого вида средств или даже для их сочетаний, но так или иначе незагруженные маршруты исчезают, а у дома, стоящего посреди лесов никто не будет делать остановку. Поэтому можно допустить, что как и рассматривается при проектировании загруженности некоторый запрос о средней загруженности с его распределением по времени выступает основой и для возникновения соприкосновения с культурными кодами, разделяющими в данном случае нужные и ненужные, то есть загруженные и незагруженные маршруты. Естественно, что для массового ритма придётся выявить некоторую массовую составляющую культуры, хотя возможно, что наоборот не массовая, но культура в полном смысле этого слова может определять ритм, подобно тому как культура в области искусства определяет массовую культуру послесовременности. И тогда для определения сердца или по крайней мере «метасердца» будет достаточно выделить транспортную культуру, противопоставленную массовой.

Здесь мы можем сделать только некоторые предположения ввиду не изученности вопроса выделения структурных элементов транспортной или инфраструктурной культуры. Возможно, что некоторые путешественники прошлого определяли для себя путешествие как некоторое культурное мероприятие и в действительности мы можем обнаружить основания для сбора культурных сведений, таких как зарисовки татуировок племён Океании. Возможно поэтому, что и в современности именно те путешественники, которые особым образом определяют своё перемещение как операцию некоторого культурного обмена, противопоставленного массовой культуре, определяют развитие культурного кода транспортных языковых систем. Но и наоборот проявления некоторой исключительности могут приводить к распространению вирусных кодов, ведущих к разбалансировке кодовой системы. В любом случае мы можем допустить наличие некоторых ключевых кодов, образующих и дорожную ритмику, подобно тому как основной ритмический рисунок того или иного жанра образует течение музыкальных произведений. В этом отношении сама музыкальная дорожная культура может играть значительную роль в поддержании общего культурного транспортного пространства также как журналы в самолётах призывают к чему-то большему, чем массовость.

Таким образом, что касается поставленных вопросов о случайности транспортного ритма и его изменении или исчезновении, то можно предварительно ответить отрицательно, поскольку можно допустить наличие универсальных для послесовременности основах транспортных ритмов, а также принципиальной важности культуры для восприятия опыта перемещения. Даже если человеческие тела будут перемещаться роботами, необходимо будет их окультуривать и обучать, очеловечивать их поведение, осуществлять в конце концов культурный обмен с машинными кодами, тем более, что ожидать их значимости за пределами размеченных дорог не представляется очень отдалённым будущим, а если при этом сами общие рабочие пространства потеряют свою значимость, то путешествия обретут иное значение, возможно тогда и будет понятнее, где же находится сердце потока, сердце города или града, неважно земного или небесного.