Топика закрытого пространства не требует внешней субстанциальности, но мы всё равно абстрагируем несбыточность времени. С тех пор как город по выражению Поля Вирильо может быть понят скорее через регуляцию времени, чем физического пространства, топика определяется ускорениями, отблесками, стремлением означаемых по каменной безличности дорожного полотна. Но с этой целью топика приобретает и подлинно философский смысл, открываемый через нематериальные ограничения пространства, которые равнозначны как в 4 стенах, независимо от того, смотрим ли мы на них снаружи или изнутри. Внутри это жидкие кристаллы, заполняющие участки плоскости или спроектированные на стену ячейки кинозала, всё более незаметные и неотличимые от застенья в своих миллионах точек и оттенков, равно как и 192-килогерцовые звуковые потоки. Снаружи это дорога, тянущаяся от одной стены до другой в надежде обнаружить дверь. Раньше действительно строили крепости, теперь же каждый дом способен держать оборону благодаря услуге всеобщей защиты и каналам связи. Порядок может быть почти мгновенным, поэтому каждый дом - это крепость. Но с означиванием как чьего-то своего возникают более серьёзные проблемы, ибо субстанциальность "Я" навсегда потеряна в тригонометрии квантовых суперпозиций, с избавлением от фатализма мы будто бы избавились и от судьбы, и от себя.

В самоизоляции словно в ящике Шрёдингера всё кажется определённым и нацеленным, ясным и остановившимся. Здесь нет скорости, только беговая дорожка. Но беговая дорожка атопична (лишена топики), потому что она функциональна, её можно переместить на любое место и её функция не изменится. Если здесь есть субстанциальная связь, то она должна выражаться в поступлении ресурсов: электричества, воды, тепла, культурного ресурса изменения погоды за окном. Кроме последней связи положение отличается от положения на космической станции, которая правда обеспечивает сама себя только электричеством. видимо из-за необходимости больших размеров. Такие эксперименты по большей автономности вероятно последуют с попыткой создать станцию на Луне, но эта перспектива видимо всё ещё довольно отдалённа. Другая сторона нашей субстанциальности - это выбросы: отходы, мусор, стоки, потеря энергии, шум. Да, мы в основном культурно производим шум и возмущения окружающей действительности, приносим энтропию. И ещё нам нужен свежий воздух - это возможно наиболее таинственная и субстанциальная сущность на горизонте нашего восприятия, которую многие пытаются восполнить в горах, в лесах, в парках, на берегу. Сейчас же во времена великой самоизоляции никуда ходить в большинстве случаев не нужно: как известно воздух очистился небывалыми темпами и за предстоящие несколько недель достигнет возможно исторических пределов чистоты. Так что достаточно открыть окно - и вот он свежий воздух почти такой же какой раньше был в парках и лесах неподалёку. А представьте насколько более чистым он стал в них - это можно будет почувствовать чуть позже. Пока же мы готовы к сбрасыванию скорости нашего внешнего восприятия и устремлённости до нуля. Но это не значит, что мы не сможем набрать её снова и возможно с новой силой. Кто-то уже придумывает теории заговора и предсказывает некоторый сговор против интересов населения. Но мне лично не видится того влияния, которое совсем недавно исходило из культуры массового потребления, из рекламы. Массовая политика же выработала своей канифольностью устойчивую реакцию безразличия подобную той, которая вырабатывается у бактерий от бесконтрольного применения антибиотиков населением. Эту пелену безразличия, то есть устойчивости к воздействию, так легко не снять и не преодолеть, хотя месячное изменение потока бытия может принести самые неожиданные последствия. Поэтому по большей части внешняя субстанциальность в самоизоляции не требуется, особенно это касается субстанции скорости и устремлений, которые успешно переводятся на рельсы замкнутости словно в ускорителе частиц. Но культурно-прагматическая природа человека послесовременности способна как к ускорению, так и замедлению - как только энергетические источники будут отключены.

Для Поля Вирилью именно скорость представлялась как избежание субстанциальности, но возможно это явление в равной мере можно отнести и к отсутствию скорости, когда происходит замедление. Поэтому возможно корректнее было бы видеть не скорость, а ускорение как универсальную величину городского метадискурса. Поэтому первая неделя самоизоляции с её замедлением довольно приятна для людей подобно тому как приятно помещение в отпуске в словно бы остановившееся время. Более длительный же срок может даваться тяжелее. Здесь словно бы всех приговорили к домашнему аресту и отслеживают их перемещение. Но в чём все виноваты? "Виноваты" не все, а только часть общества, которая находилась во внешней среде и принесла оттуда инфекцию. И в нормальном обществе это нормальная реакция, выражающаяся в том, что ответственность несут все солидарно, если бы было иначе - это бы уже не было обществом. Поэтому как только мы слышим или видим, что кто-то считает, что его "права" нарушены - то стоит очень внимательно всмотреться в таких индивидуалистов и понять, не лишились ли они разума в попытке достичь иллюзии равенства без ответственности. Но вероятно большинство просто будут следовать чувству страха, а не каким-либо этическим соображениям, подчиняясь примитивизму функциональной плёнки послесовременности - и в этом не будет ничего удивительного. Но когда замедляться будет уже некуда может возникнуть желание избавиться от плёнки и ограничений, возможно из-за апатии, возможно из-за массовой усталости и случайных бессодержательных картинок, наводняющих сеть словно частицы микропластика.

Хотя Поля Вирильо действительно критиковали за использование понятия "скорости" вместо "ускорения", но такая нотация имеет более широкое толкование: скорость восприятия, скорость света, скорость реакции. Ускорение в этом смысле понятие более относительное, а скорость - более содержательное. Тем более, если мы характеризуем окружающее пространство, то в термодинамике обращаемся к скорости движения частиц, сумма скорости наполняет понятие теплоты. Но по его мнению люди переходят от топологии поля к телеологии времени[Virilio, Moshenberg, 2012, с. 51], что действительно можно наблюдать за пределами мест уединения и спокойствия, в которых мы словно частицы идеального газа перемещаемся по газопроводу городских магистралей со средней заданной скоростью, так что даже можно определить эту среднюю общественную скорость независимо от ускорений и замедлений отдельных людей и транспортировочных капсул. Люди, как и капсулы в потоке частиц лишаются топологии, но в замедлении мы снова можем её обрести, если замедлимся до того, что сможем держать скорость в себе подобно рубину в лазере. Тогда человек представляется не как кантианская "вещь в себе", а как некоторая "скорость в себе", подчиняющаяся тем не менее внутренним законам и соразмерная обычно скорости города за её пределами. Собственно некоторая скорость городов - явление вполне понятное и ощущаемое почти каждым путешественником до недавнего времени, когда почти все города замедлились или остановились, принудительно сохраняя пока прежнюю инерционность общественного движения в личных пространствах, в том числе умозрительных. Но долго ли люди способны сохранять эту внутреннюю скорость, некогда взаимно индуцировавшуюся нахождением в общественном городском потоке, подчинённом некоторой телеологии? На этот вопрос можно будет ответить эмпирически через некоторое время, а пока можно предположить, что целеполагание будет подвержено как некоторой индивидуализации, так и сохранению приверженности общественным шаблонам - это будет зависеть от сложившихся привычек домашней топологии и возможности их измерения. Для тех, кто полагался в большей мере на общественную топологию (такую как институты отдыха, развлечений) это будет сделать сложнее, но здесь могут осуществляться открытия под влиянием исключительных условий.

Итак, замедление как остывание, но оно измеряется не только снижением средней скорости, но и уменьшением плотности людей в пространстве города. Очевидно, что одновременно это значит увеличение плотности в электронном пространстве, либо для некоторой части населения - обращением к культурной программе самоизоляции. Но плотность в электронном пространстве практически может не проявляться, поскольку доступ осуществляется индивидуально, а инфраструктура построена с "запасом", а значит ошибки и отказ в услугах будут проявляться редко. Скорость также остаётся постоянной и определяется возможностями восприятия содержимого. Но при сохранении домашнего положения всё же теряет топику, ведь электронные средства не привязаны ни к какому месту подобно беговой дорожке, отличной от пространств парков и садов. В этом отношении домашняя самоизоляция дополненная возможностью удалённой работы и отдыха сродни превращению офисов из топологических в функционально-телеологические, то есть из привычно имеющих связку постоянный работник — постоянное рабочее место в временный работник — временное рабочее место. Это могут быть как временные помещения для собраний, так и модель офисов, в которых рабочее место занимается каждый день новое, а работник лишён права на хранение личных вещей, права на обладание личным пространством (сохраняя только преимущественно правомочие пользования), то есть лишён права на топику. Это лишение логически следует и из распространения удалённого доступа, но при этом сотрудник не только лишается права на аренду рабочей топики работодателем, но вдобавок к этому предоставляет топику своего помещения для удалённой работы. Такое размытие топики должно проводиться весьма аккуратно и в большинстве случаев приводит по-видимому к разрушению домашней топики, проникновению функционализма в то, что ещё недавно могло рассматриваться как «своя» крепость: если с субстанциальностью самости пришлось распрощаться раньше, то топология «крепости» трещит по швам с вторжением электронных средств коммуникации, каждое из которых поглощает пространство своей функциональной устремлённостью важности целеполагания.

Сохранить топику может означать сохранение некоторой субстанциальности «родного» «дома». Но для кого-то «родная топика» может быть везде, на земле, в лесах. Поэтому не для каждого стены подлежат сохранению. В этом в сущности и состоит ключевая противопоставленность общественной топологии: кочевничество против оседлости. Но как бы то ни было электронные пространства предоставляют возможность для объединения, хотя эта возможность — скорее окольный путь среди излишеств потребительства послесовременности. Например, на ум приходит связка «дополненной действительности» с материальным миром, когда машины «приходится» обучать распознанию внешних поверхностей окружающего мира. Но люди могут создавать различные пространства, равно как и воспринимать их, по прежнему ощущая всю сложность и красоту поверхностей, творить трёхмерные или логические пространства, пространства баз данных и энциклопедий почти с той же тщательностью, как когда-то строили и украшали самыми изысканными материалами и приёмами фасады памятников и зданий, мостов и решёток. Проблема здесь конечно не только в излишнем прагматизме или целеполагании помноженным на широту возможностей незримого созидания, которая подчас просто ставит в ступор, проблема и в самой наследственности топологии, равно как и укоренённости топологии в окружающей среде. Какие бы цифровые крепости не возводила цивилизация рядом с ней мы должны хранить и поддерживать прекрасные леса, болота, луга и моря, которые и хранят вечную топику земной субстанциальности. Переносить ли её в цифровой поток — вопрос вторичный, но пока топология жизни продолжается мы можем черпать из её древа утреннюю прохладу точно также, как бесконечно копировать и воспроизводить цифровое содержимое.

Упомянутые источники

1. Virilio P., Moshenberg D. The lost dimension. Los Angeles, CA: Semiotext(e), 2012. 191 с.