Воздух был свежим после дождя, словно здесь нет машин. Обыкновенно дышать здесь нельзя, но дождь осаждал бензин. И осаждал газы и пыль, что столь привычна порой. Я наблюдал ветер колёс, что был для дорог чужой. Переходить так приятно путь, перебегать — нельзя. В этой цикличности себя забудь словно шептала земля. В запахе ветра размыта ничтожность и тягостность здешних зим. Свежесть забытых молекул озона и ног летящих вдаль дым.

Запах — всего лишь одно из многих чувств, но оно наверное самое проникновенное, самое пространственное, самое воздушное. Конечно, чтобы бежать нужно зрение, что становится понятно с каждым падением капюшона, закрывающего обзор. Слух тоже помогает предвидеть сигналы опасностей и наполняет пробежку содержанием журнала или книги, а иногда и музыки. Вкус.. может быть вкус пота или внутренние нервные ощущения — всё это позволяет лучше контролировать себя. Но запах кажется в этом ряду самым бесполезным — а значит культурно содержательным. Но помимо всего прочего запах позволяет оценивать экологическую обстановку, поэтому запах города неразрывен в моём ощущении с загрязнённостью. Стоит выехать за город, окунуться в лес или в поля — если это не поля около автомобильной или железнодорожной транспортной системы — то сразу же жизнь ощущается по-другому, как-то волшебно и чудесно, если скинуть с них подстмодернистский китч. Да даже сразу же как выходишь из вагона — ощущается этот свободный и чистый воздух, который, конечно же не столь чист, как в допромышленную эпоху и не столь чист, как в некотором отдалении от станции, но он несоизмеримо другой, более совершенный и ароматный. Да и какие тут в городе могут быть ароматы? Ведь здесь нет цветов, лугов, есть только ларьки с умирающими цветами и переработанная пыльца в точках продажи мёда. Есть ещё запах духов — вроде бы культурное наследие особой пробы. Но они- всего лишь итог переработки природы, итог добычи запахов из неё, из неё, которая теряет свои запахи и цвета с каждым годом благодаря деятельности человека. Либо ещё хуже того — эти запахи продукт химических реакций, в которых человек ещё более надменно приспособил знания для своих неопределённых нужд, таких как ароматизация туалетных комнат и автомобилей. Пусть это не так заметно, но от них должен исходить и этот культурный аромат духов, а не только прагматика выхлопного дыма. Впрочем, передвигаясь один за другим, люди вдыхают прежде всего прагматику выхлопного газа или пота, а потом уже заглушающие их духи и ароматизаторы, хотя зачастую воспринимают прежде всего последние. Просто к выхлопному газу они привыкли, он везде одинаковый, он заполняет города и страны, а духи почти каждый раз иные — в этом незамысловатом культурном превосходстве многие и находят эстетику и эргономику, хотя если их распредмечивать, то не останется практически ничего кроме иллюзий. Останется может быть запах кошек и собак, запах луж и комнатных растений, а кто знает, может кто-нибудь держит растения и в автомобилях, по крайней мере грибы там обычно обитают.

Люди стараются придать себе запах и для многих это попытка проникнуть в умы других людей: запах одного человека заставляет думать об этом других. Так и я шёл по улице и заметил аромат прошедшей мимо девушки. Тогда я подумал, что возможно все её старания в этот день не прошли даром. Коллеги, друзья, близкие могли не заметить ставший обыденным запах. А я же шёл по улице и обратил на него внимание. Возможно обратил и ещё кто-то, значит состоялось взаимодействие, проникновение наших частных культур на общую почву развития. И из такой множественности складывается мироощущение, в котором запах — лишь конформационный проводник для неё и него. Впрочем, не будучи сразу воспринятым и запечатлённым он может навсегда раствориться в общем аромате города, который так сложно уловить, но который и у всех городов разный, у всех мест разный, разный каждую минуту, практически каждую секунду. А что должны ощущать собаки, для которых запах — надёжный ориентир. Конечно, такой нюх обеспечивает первостепенную прагматичность, поиск добычи, ощущение пространства. Но и у людей подобно сумрачному зрению или слуху слепых может проявиться чувствительность к запахам. Послесовременность в своей знаково-изображенческой тирании пытается отворотить всех от мира запахов. Поэтому наверное естественнее их ощущать именно на открытом воздухе, просто направляясь куда-то. Здесь и вспоминаются научные выводы о феромонах, а сколько ещё незримых механизмов должен таить мир запахов? Но он уже долгое время замещается культурным пластом запахов, выполняющих и социально-индикативную функцию, равно как и практически-эстетическую. Но все эти функции конечно же бесполезны и даже вредны для будущего людей. Я хотел бы ощутить запах рябины, проходя по городу мимо неё, запах деревьев и цветов, но обычно ощущал лишь запах скошенной травы, срубленного дерева и прошедшей девушки.

Я люблю бегать в дождь и по прагматическим и по культурным соображениям, да и просто так люблю, без соображений. Прагматически можно практически не чувствовать запаха выхлопных газов, он практически не отвлекает, культурно же появляется особенный запах дождя, сырой воздух наполняется размокшими листами и землёй. Сухость кажется эстетически более сдержанной и чёрствой, влажность же всеобъемлюще обволакивает волокно мысли и незримое пространство бега. Конечно она несколько тяжелей, как печальней свинцовая серость раскинувшегося над головой покрывала, словно бы убаюкивающего и просящего остановиться, оставаться взаперти, так что люди то и дело отгораживают своё сознание цветными или своё внимание чёрными зонтами. Я тоже стоял перед окном и смотрел на серые лужи под серым небом, на влажный асфальт под сырым воздухом, на людей, которые попрятались по домам, Инстинктивная грусть возникла от того, что я могу намокнуть в такую погоду, а также оттого, что одежда может намокнуть и запачкаться. В остальном же никакого дискомфорта не должно было быть. Таково и искусство: всеобъемлюще и противоречиво, поначалу вызывает отторжение и оставляет непонятность. Поэтому и дождь с его таинственностью запахов нужно читать как картину, смотреть как книгу, открывать как музыку, бежать как фонограмму. Ландшафт поэтому проплывал как нотная запись с растущими там и тут камнями и выросшими и даже уже ферментированными листами. Конечно, я бежал по листам, так сказать резал по живому, когда неровности обуви, защищённой от осадков технологичной тканью, постмодернистски бесцеремонно пронзали и придавливали их парковой крошке. Мимо шли люди столь же почти придавленные дождём. А я не замечал почему-то ни запахов, ни людей, ни дождя. Сложно было избавиться от зрительной зацикленности, поэтому я вглядывался на выпадающие на меня капли. Так я не замечал и множественности этих капель как множественности запахов, множественности молекул, которые я бы мог различить, только если бы их концентрация становилась в тысячи раз больше. Но всё изменилось, что я обнаружил после, когда вернулся, перемена видимо (в смысле нюхаемо) происходила с циркуляцией воздуха, который словно прочищал меня изнутри пусть даже я даже не думал сколько вдохов и выдохов должен совершать совместно с шагами. Подобно тому, как где-то подсознательно я всё же контролировал это, так и эстетика запаха должна была проникнуть в меня незаметно для меня. И вот когда я вернулся, то я вернулся не только с чувством обыкновенного счастья и лёгкости, но ещё и ощутил все запахи помещения, которые до этого оказывались скрытыми. Я словно бы стал волком, который в погоне за добычей и открыл в себе новую способность. Возможно запах помещения был слишком сильным для порога моих чувств, возможно — что слишком непривычным, как и я сам непривычен для себя.