Будущее англо-саксонской цивилизации

После окончания в 1912 году гастролей Энрико Карузо в Нью-Йорке хозяин отеля, где он жил, повесил у входа табличку, надпись на которой гласила: «Здесь останавливался знаменитый путешественник Робинзон Карузо»

Когда племена англов, саксов и ютов покоряли римские провинции целая империя начинала трещать. Правда в те времена они и сами бежали от надвигающейся восточной угрозы. Знали ли они о своей будущей роли покорителей более отдалённых земель и планет? Или уже тогда научились отсиживаться на относительно спокойных островах, с тем, чтобы превратить их в будущие райские сады?

Закат США

Как и любой империи приходит конец, приходит конец и тем империям, в которых мы существуем или существовали. Проблема заключается в том, что так обычно происходило в исторические времена. О том, что происходило во времена доисторические приходится преимущественно только догадываться. О том, что будет в будущем, в предполагаемые времена после послесовременности, повсеместной послепромышленнизации, догадаться практически невозможно, хотя сама теория постиндустриализма на это рассчитывает, правда только в её интерпретациях, сам же автор рассматривает её в рамках концепции «как будто бы», опираясь на труды Ганса Файингера (нем. Hans Vaihinger [hans ˈfaɪɪŋɐ]) [Белл, 2004, с. LXXXVI].

Дикий юг: новое переустройство

В противоположность поискам свободной не обустроенной жизни эпохи поселенцев на Западе США в XXI веке эмигранты едут скорее на хорошо обустроенные и будто бы специально для них приготовленные места для спокойной и размеренной жизни. Качество жизни притягивает множество поселенцев, причём в эпоху послесовременности речь идёт о разделении собственно качества жизни и внешней её оболочки. Можно выделить жизнь общественную, направленную на отдых и развлечение и внутреннюю жизнь индивидов, связанную с преобразованием их сознания, впитывающего как множество данных, так и постоянно делящееся своим опытом с окружающими. Для американцев с их характерной улыбчивостью такое разделение можно было бы считать логичным, но сама эта логика разбивается о готовность других пришельцев просто обеспечивать своё право на эти земли путём демографического давления, безразлично к внешнему проявлению собственной жизни, в то время как внутреннее качество поддерживается имеющимися общественными институтами.

Изначально особенностью жизни мигрантов является более низкое качество внутренней жизни при желании и готовности обеспечить достаточное показное качество общественной жизни. Но с их включением в общественные институты внешнее качество уступает место практичности: там где местные жители видят элемент престижности мигранты не видят ничего кроме непрактичности. Там где местные готовы переплачивать за комфорт и удобство мигранты находят способ пользоваться наиболее доступным качеством, которое отличается в худшую сторону скорее формально, чем параметрически (шириной между креслами, а не скоростью перемещения). Вопрос же остаётся предельно ясным: смогут ли даже самые радикальные заявления привести к изменению ситуации и обернуть накатывающуюся волну миграции, способную через несколько поколений превратить США в испаноязычную страну? И стоит ли делать из этого трагедию, или находить выход в скорейшей англофонизации потомков конкистадоров?

Организации

Финансовая система оказывается неустойчивой не только по причине недостаточной уплаты налогов внутри США при использовании американскими фирмами налоговых схем с применением других юрисдикций уплаты, но и, по оценке ОЭСР, в связи с ущербом, который эти компании, в значительной части американские, наносят «развивающимся» странам, недоплачивая налогов в размере в 3 раза большем, чем предоставляемая им «развитыми» странами помощь. Для противодействия этой практике «развивающиеся» страны хотят либо обязать международные компании раскрывать информацию о месте формирования прибыли, с тем чтобы искусственно изменяемые цены передачи нельзя было использовать для перераспределения прибыли в места её наименьшего обложения, и даже пытаясь создать общемировую систему уплаты налогов, однако такие попытки почему-то оказываются пока не услышанными[Financing development - Finance and economics, 2015]. Но что произойдёт со временем, может быть, в связи с новыми злоупотреблениями институционалом американскими фирмами? Вполне возможно, что новые международные институты, действительно способные помочь в справедливом распределении уплаты налогов, будут созданы и тогда финансовое положение американских (и европейских и других) международных организаций будет подорвано.

Но в наиболее вероятном сценарии развития цепочек крайности, когда создание таких институтов будет откладываться до крайнего момента, когда, как с изменением климата, отступать будет уже некуда, ведь дальше уже область полного безумства; изменение международного институционала, в том числе за счёт развития взаимосвязей между «развивающимися» странами приведёт к обострению политики налогового меркантилизма, стремящегося за счёт тайных и явных союзов и лазеек определить наибольшую выгоду именно для собственного сачка. Мальки же смогут некоторое время чувствовать себя относительно вольготно в полиэтиленизированном океане экономического постнеолибарилизма, но США от этого дивидендов, по-видимому, получать будет всё меньше.

Хотя сами международные предприятия уже чувствуют необходимость достижения открытости, по крайней мере формальной, как это было принято с экономическим неолиберализмом под вывеской разрекламированной демократии, это чутьё будет подавлено настойчивым запахом лёгкой добычи обогащения, так что загонщики могут потерять всякий страх и в один прекрасный миг споткнуться на сами же поставленном в прошлом году капкане. Возможные положительные стороны возникающих противоречивых отношений прослоек элит мы ещё успеем рассмотреть в статье, посвящённой достижениям послесовременности. Пока же скажем о том, что создание нового институционала открытости технически можно считать заверёшнным, однако ни концептуально, ни политически он не является оформленным. Вопрос того, а что может изменить ситуацию, и может ли этим ключевым фактором цепочки быть время, остаётся пока практически решённым отрицательно: цепочка концепция — технология — усложнение — переконцептуализация — технология оборвётся и для этого есть множество причин от новой волны защиты авторских прав, снижения пыла распространителей былых либерально-информационных ценностей, и взятие сетевой отрасли в крепкие руки американских корпораций. Даже если бы вопрос единого налогового, хозяйственного и общественного анализа информации был решён хотя бы на уровне США существующие политические реалии сделают процесс одностороннего включения затруднительным, а процесс переговоров с европейцами — практически невозможным (у последних на то будут собственные политические причины).

Театр науки

Ту роль, которую должна на себя взять образованная часть населения при переходе к пересовременности в рамках послепромышленноого общества должна была взять техническая интеллигенция, правда пути достижение ей власти не вполне ясны. Если с собственностью и политическим положением всё достаточно прозрачно, то пути достижения власти с помощью знаний не вполне поддаются оценке, кроме того объяснения, что они выполняют функцию работников и без выполнения этой функции невозможно достижение результата. Но без уборщиков или школьных учителей также невозможно существование общества, значит ли это что уборщики или школьные учителя могут с лёгкостью пользоваться властью? Дэниэл Белл во-первых указывает, что есть некоторый заколдованный круг, в котором лицо или часть круга лиц должны обладать техническими знаниями для реализации своей власти: «Правда, владелец фирмы или политический деятель могут нанять специалистов и экспертов, но если они сами не будут обладать специальными знаниями, их суждения могут оказаться ошибочными»[Белл, 2004, с. 484], во-вторых, рассматриваются две позиции технической интеллигенции: формирование общности с общественной поддержкой и ограничение ролью административного персонала для других властных структур[Белл, 2004, с. 488]. Действительно, управление уборщиками чуть более простое, чем специалистами по атомной энергетике, и специальных знаний на первый взгляд не требует, значит вторая позиция интеллигенции имеет некоторые перспективы достижения власти. Основным же механизмом выглядит действие интеллигенции как организованной общности, которая хотя и формируется в качестве группы политических интересов, о может примыкать и другим элитам[Белл, 2004, с. 482]. Формирование этоса научного сообщества[Белл, 2004, с. 483] является лишь прогнозируемым фактом, но сообщество учёных является с одной стороны разобщённым, а сам этот этос, институциональная среда науки, имеет к политике лишь отдалённое отношение, скорее косвенное, только если сама политика не начинает вторгаться и разрушать эту среду (а она это делает). Собственно интеллектуальное лидерство в таких условиях увидеть тяжело, а если общественные массы его и видят — то скорее в лицах популистов, тогда как сама среда учёных в послесовременности воспринимается как некоторый элемент театра, который вступает в свою роль в предначертанные моменты, но который находится под потребительским надзором обывателей.

О роли развлекательно-познавательных передач в культурной жизни американцев не говорил только ленивый (правда таких всё больше), но распространение популярности подобного способа познания на весь мир — более поздняя тенденция. Как и появление переосмысления развлекательного характера этой концепции с появлением открытых университетов, да и разнообразия образовательно-исследовательских материалов в сети. На первый взгляд это означает шаг вперёд, но вот для кого: для прежних научных кругов и небольшого числа молодых адептов, для подающих надежды выходцев из «развивающихся» стран, или для получающей платное образование молодёжи белых американцев?

Искусство слабых

Колебания полиэтиленовой плоскости постмодернизма определяет как зрительное, так и звуковое искусство. Если ранний опыт формирования этой плоскости основывался на бархатном голосе, обёртоночности покраски, ярких элементах и их благосклонном сочетании, то развитый послесовременизм пытается преобразовать плоскостность отношения, используя её колебания различной степени дисгармоничности, зашумлённости и несочетаемости форм. Но от попыток раскачать плоскость она не становится чем-то иным, кроме упаковки для неизвестности. Даже запись звуков природы с помощью технологий послесовременности и восприятие их с помощью ушей представителей послесовременизма переносит сознание в область печальной настороженности, плохо скрываемой тревожности и обеспокоенности за надвигающееся будущее, которое уже здесь и сейчас поглощает своей непервозданностью, а заезжанностью и асфальтированной утрамбованностью, вдобавок отполированной лаком для ногтей. Внутренний взгляд может находиться в различной степени удалённости от одномерной плоскости постмодернизма (в смысле наличия только одной степени свободы — перемещения по данной плоскости, чтобы познать что-то за её пределами нужно исказить всю плоскость, раскачать её резонансом, но сделать это может оказаться не под силу человеку или даже сообществу, особенно если оно разобщено): может сливаться и плавать по волнам этой плоскости, получая одномерный опыт, настолько яркий, что он достигает идиосинкразического волшебства; может быть немного удалён, превращая жизнь в сомнительное и неоднозначное удовольствие; может быть отброшенным далеко, так что плоскость представляется в своей истинной форме скомканного одеяла, но ни один из лоскутков не может быть воспринят и задействован, можно лишь приложить подзорную трубу или многокилометровый стетоскоп, уловив вторичность культурных импульсов, но даже не став частью этой вторичности.

Музыка сохраняет внешние признаки классического универсализма, включая в себя и его поверхностность и следование общепринятым стандартам, хотя всё больше основывается на обёрточности, чем на смысловой направленности. Но помимо общих европейских элементов узнаваемости гармонии, джазовых составляющих, американского деревенского стиля она пытается включить и романтические ноты культурного разнообразия — этнический элемент. Но все эти тенденции не приводят к прорыву и развитию, они лишь смешивают разобщение в плоскости общих мест пространства обёртки. Чтобы понять, что за ней, нужно разорвать эту обёртку и отказаться от всего накопленного послесовременизмом опыта, но этого недостаточно, ведь попытки разрыва сложившихся представлений предпринимаются постоянно — это ещё не означает, что осуществляется переход в другую плоскость. Чтобы выйти за пределы плоскости просто не нужно её замечать, и вдобавок отказаться от волны, принадлежащей этой плоскости. Сделать это не так просто, поскольку послесовременизмистское сознание стремится воспринять окружающее через изменение собственной плоскости, складывающейся вплоть до нескольких измерений относительности. Относительно этой плоскости ясно лишь одно — её разрыв уже начался, она стремится вобрать в себя столько, сколько уже не может взять, что может означать её утолщение, или расслоение. Для иного восприятия потребуется больше, чем видоизменение плоскости, но и послепослесовременистское изменение приведёт к новым доселе невиданным возможностям разрывов и сцепок, если и не революционизирующих восприятие, то ставящим его как с ног на голову, так и на руки, шею, уши и хвост.

Расслоение невинности

Вопрос о будущей классовой структуре общества, о его ситусных и статусных группах не выглядит таким праздным, когда продолжающееся сосредоточение капитала в руках всё меньшей доли процента населения означает фактическое отвержение модели равных результатов, когда коэффициенты неравенства действительно достигают значений времён начала эпохи модерна. Ключевым вопросом для всех слоёв населения становится вопрос о том, каким образом распределить экономические блага: для одних он заключается в выборе той или иной марки автомобиля, квартиры в том или ином районе и того или иного благотворительного фонда, а для других — в ежедневном строительстве домов, сборке автомобилей, обеспечении ежедневной работы фондов — сборе пожертвований, отражении их в документах, создании многотомных отчётов. Оправданием для «справедливости» неравенства называются такие факторы как способность рисковать, неотрывно следить за делами, жить на работе, восприимчивость к новому, организаторские способности и качества.

Но с другой стороны в послесовременном обществе (в отличие от общества Нового времени) не следовало бы искать различия в важности различных видов работы. Ключевое отличие связано с отличием в продолжающейся рутинной деятельности и в деятельности, нацеленной на кратковременные или долговременные результаты, изменяющие положение вещей. Здесь можно было бы обратиться к японскому опыту и понятию о неотъемлемом пути нововведений, добавляющем ежедневно, ежечасно, ежесекундно что-то новое, улучшающем деятельность («кайдзен»), но ведь сложно предложить улучшения в условиях, где сама общественная структура нацелена на разделение постоянной и проектной деятельностей, где для внедрения идеи нововведения нужны многолетние расчёты, оформление и согласования, а роль небольших предприятий сводится к организации выдачи полиэтиленовых пакетов с фруктами (можно конечно предложить выдавать в бумажных пакетах и заявить о заботе об окружающей среде, но решения, повышающие эффективность и производительность, и соответственно, оплату труда, лежат за пределами наёмного продавца: внедрение электронной системы ценообразования и контроля остатков, скидок для постоянных покупателей, повышение уровня взаимодействия с покупателем). Здесь и обнаруживается парадокс ограничения предпринимательства: на заре капитализма существовали различные внеинституциональные и околоинституциональные способы получения прибыли, но с укреплением институтов оказывается, что создание конкурентных организаций проще осуществлять через саму институционализацию, даже появляются институты рискованных вложений (как продолжение развитие института китобойного предпринимательства, «обеспечивавшего» на той самой заре самые высокие «прибыли»[The first venture capitalists: Fin-tech, 2015]).

Изменение общества послесовременности можно рассматривать как изменение менее упорядоченное, нежели изменения предыдущих эпох (хотя и более упорядоченное, чем периоды столкновений воинствующих племён Древнего мира и охотничьих набегов средневековых рыцарей), несмотря на возрастающую роль науки. Для этого есть вполне очевидные причины, такие как развитие научной методологии XX в., далеко оставляющее позади классическую рациональность и поиск объективной истины; открытия социологии в области больших групп и толпы, начиная с исследований Густава Ле Бона фактов значимости иррациональных факторов; устойчивость элитарной систематики как антиаристократической и антимеритократической в буквальном значении этих слов, то есть не лучших людей и не достойных людей (пробелы после «не» можно убрать, но тогда слова надо закурсивить), поскольку структурным логосом диктуется скорее быстрая сменяемость и предпринимательская проектность, чем футуристический романтизм и осмысленность, не говоря уже о необходимости следования за толповым характером массовых явлений. Указанное рассмотрение приводит к необходимости принятия во внимание особой опасности дальнейшего деструктурирования общественных дискурсов, хотя для противодействия и применяются всё новые попытки атомизации фактов общественной жизни, связанные с моделированием толповой динамики в различных аналитических системах, в которые стекаются данные пользователей различных услуг, главным образом информационных, совмещаемые с всё большим объёмом других сведений.

Противодействие неупорядоченному характеру изменения общества становится затруднительным, поскольку построение аналитической системы само по себе не решает проблемы осмысленного видения и предвидения, и ещё больше не решает проблемы разрозненности элит, при наличии альтернативных видений и предвидений, тогда как аналитики предпринимают попытки вернуться к позитивистским идеям и пониманию классической механистической общественной упорядоченности, хотя речь в послесовременности идёт об упорядоченности уже совсем иного рода, скорее подобной выбору между модификациями стандартной модели и теорией струн, чем между инерциальными системами Ньютона и движителями Аристотеля. И, следовательно, если мы наблюдаем множество фактов политической, общественной, хозяйственной, культурной неупорядоченности, мы не можем найти оснований для преломления ситуации в обратном направлении, подобно тому, как мы не можем предложить никакого способа уменьшения возрастающего расслоения благосостояния, кроме непосредственного вмешательства государства. Но если изменение параметров регулирования дискурсов всё также находится вполне в русле возможностей государственных структур (в данном значении скорее систем) различных уровней, то для уменьшения неупорядоченности требуется более тонкая настройка, не связанная с параметризацией среды и обеспечении (псевдо)логической согласованности параметров, например в виде изменения ставок налогов или величины пенсионного возраста, но заключающаяся и в разработке методологии и в её прагматическом воплощении на основе всестороннего исследования коллективного бессознательного и его проявлений, а не замены бессознательного новым механистическим мифом игровой упорядоченности послесовременизма или послепослесовременизма.

Полёты в никуда

Новые технологии позволяют сбыться самым заметным мечтам обывателей: теперь открывается горизонт не только для того, чтобы побороздить околоземное пространство на низких орбитах вокруг матушки, но и отправиться в более отдалённые и небезопасные просторы космоса, из которых Земля уже выглядит как вполне отдалившийся объект. Цена за то, чтобы испытать это чувство самостоятельности ребёнка довольно высока, как беспрецедентна и сила открывающегося впечатления. Но поставленная на кон цель также достигает глубин мироощущения Послесовременности: имеет ли право на существование мироощущение обывателя, зачем вкладывать ресурсы в создание кораблей и доставку «туристов», способно ли оно выступать как альтернативное научному познанию? В ответе на такие вопросы соблюдается строгое следование логике эпохи Современности. Например, ранее поставленный вопрос о целесообразности полётов человека к другим небесным телам с научной стороны решается развитием космической робототехники, позволяющей решать всё новые исследовательские задачи, при этом снижая риски биологического переноса, но с новой послесовременистической стороны космических туристических полётов он решается со стороны прямо противоположной крайности: да, полёты малоподготовленных людей без ясной цели кроме любопытства оправдываются логикой человеческого развития. Плачевно, конечно, что в таких полётах участвует не интеллигенция, писатели, художники, наконец, фотографы, но но те, кто обладает материальным благосостоянием и желанием (прихотью) поучаствовать в приключениях. Но в этом и состоит развёртывание схемы послесовременности и отличие схемы Послесовременности от концептуальной схемы индустриального общества Дэниэла Белла: общество не решает задачи и не достигает новых вершин развития, а перемешивает и растворяет порывы граждан в небытии праздности.

Если наука и стремится к решению задач в космосе, отличных от интересов туристов, то и здесь эти задачи, даже решаемые автоматическими станциями, не выглядят слишком серьёзными. Любопытным направлением, продолжающим модернистские устремления к поискам вершин гор прогресса, является стремление к установлению таких небезынтересных фактов, как: есть ли жизнь на Марсе, на спутниках планет гигантов, сколько землеподобных планет в окрестностях солнечной системы, как поймать сигнал, непременно посылаемый нам другими «разумными» существами? В послесовременности именно поиск ответов на подобные тешащие любопытство обывателей вопросы вызывает наибольшую общественную поддержку, что не сочетается с экономизирующей хозяйственной идеей, но, также как и в других отраслях, превращающей решение вопросов в подобие зрелищной игры, проходящей на мембране постмодернистического сознания. (строки данного подраздела писались ещё до появления информации «о вероятном существовании жизни на Трансграссе», поэтому рассмотрим подобные сообщения в отдельной статье (не опубликована))

Отсюда получают поддержку такие проекты, как отправка автоматических станций, способных преодолевать панцирь и устанавливать, есть ли в подлёдном океане Европы — спутника Сатурна — биологический материал. Конечно, от результата подобной экспедиции зависит мироощущение и представления человечества о ходе зарождения и распространения жизни во Вселенной. Но по сути мы уже знаем ответ на этот вопрос: даже на Земле жизнь имеет несколько источников происхождения, следовательно она «возникла» ни один раз; странным выглядит, конечно, что после первоначального зарождения не появились альтернативные формы жизни, но это произошло, по-видимому, из-за острой конкуренции с уже существующими в отличие от необъятных просторов изначального ландшафта пустыни-бездны. Но если (О, чудо!) на Европе или на Титане (спутнике Сатурна) удастся обнаружить жизнь, то человечество получит.. а что оно получит? —получит только изменение своего мировоззрения, что интересно с точки зрения соотношения опытного и умозрительного подходов, ведь даже если мы получим схемы клеток европейских организмов (живущих на Европе, а не в Европе), то мы не получим ничего в отношении возможности жизни за пределами Солнечной системы (кроме некоторой корректировки вероятности её существования согласно различным расчётным моделям). Но независимо от того, как интенсивно трудятся микроорганизмы, перерабатывая геологические европейские выделения, человечеством как и раньше движет простое ребяческое любопытство, а между тем в собственной комнате игрушки остаются всё также раскиданными и позабытыми; и когда дети стареют, они стремятся сделать свои цели более серьёзными, хотя их «машины» остаются проекциями всё тех же машинок, а армии — валяющихся в ящике солдатиков. Но что же представляют из себя межпланетные станции — неужели проекцию игр для ЭВУ в покорителей космоса или киноподелок про космический патруль?

Закат Европы 2.0

Развитие промышленности в ЕС

Интересный факт — европейское сообщество развивается всё больше по послепромышленному сценарию: всё больше накапливается усталость от отказа от производства, от древних духов рукоделия и марксистского соединения духовного и практически-материального сознания, преобразующего пространства здесь и сейчас. В самом деле этот отказ означает отказ от обобщённого представления о материализме, о сдвиге умов в сторону сверхестественного, поскольку сознание начинает рассматриваться в его оторванности от физического пространства, всё больше углубляясь в плоскую виртуальность послесовременистическго [ничего], которое и находится за тонкой целлофановой плёнкой иронической действительности.

Европейское доминирование в мире уже один раз подошло к концу. Теперь пришло время вспомнить этот процесс, исходя из концепции цикличности. Если в США развёртывание спирали обеспечивает только лучевое временное движение к будущему исходя из светлой идеи свободы, то в Европе эта вера давно угасла во времена Просвещения и буржуазных революций. Словно разорванная хромосома время обрывалось, чтобы сложиться в новые последовательности или пасть жертвой случайности, будучи вытолкнутым из истории. «Успешное» переоборудование заводов и складов в музеи и сверкающие на солнце выкрашенные павильоны — вот то, чем может по праву гордиться послепромышленная Европа. Ещё она может гордиться внутренним расслоением, когда страны с более высоким уровнем промышленного и технологического развития не оставляют оставшимся членам практически никаких шансов на прорыв. И дело не только в стандартах, накопленном капитале, инертности мышления; дело в системном перекосе, который мог бы быть исправлен также системно, но её переформатирование не входит в планы управляющих элит, сколько бы партий они не образовывали.

Факты и измерения

Объективно признанными фактами, свидетельствующими о завершении эпохи лидерства Европы являются некоторые внутренние тенденции, в основном непосредственно связанные с эпохой постмодерна и рассмотренные в соответствующей статье: снижение рождаемости, чрезмерная роль здравоохранения, бюрократизация, исчезновение духа предпринимательства, религиозные изменение, искажения этики и культуры, приравнивание культуры и контркультуры, доминирование массовой культуры . На все эти вопросы у европейцев готовы пост-постмодернистические ответы, такие как искусственное оплодотворение, электронное правительство, новые технологии здравоохранения (врач в умнофоне), половое воспитание детей, послесовременистское искусство и т.д.

Урлих Бек выделил несколько измерений, понимание по которым теряется, как растворяется и прежняя «определённость» эпохи Современности, или, в терминах Бека, первой эпохи Современности (вторая из которых приблизительно соответствует эпохи Послесовременности в её активной фазе):

измерение шаризации («глобализации») и идея защиты территории;

измерение рабочего сообщества и идея полной занятости;

измерение индивидуализации и идея коллективизма и иерархии;

измерение половых различий (гендерное) и идея «естественного» разделения труда между мужчинами и женщинами;

измерение экологического кризиса и идея эксплуатации природы как основа безграничного роста.

Там же Урлих Бек приводит ключевую характеристику второй эпохи Современности: стремление различных культур двигаться по путям и развивать идеи Современности по-разному, но в этом процессе они не могут преуспеть[Beck, 2000, с. 88]. Но в этом параллелизме и многосовременности развиваются и противопоставленные идеи, идеи Послесовременности, что позволяет предполагать возможность одновременного развития Современности и Послесовременности, что означает раздвоенность, а может быть и растроенность, сознания как на уровне общества, так и на уровне сообществ и людей. Временами растроенность оборачивается расстроенностью, временами — синхронией. Параллельное развитие дополняет поиск новых противоположностей, постепенно выстраивая противоречивую картину мира Постмодерна.

Можно предположить следующие пары идей Современности-Послесовременности: защита территории — защита всего мира (и не только территориальная); полная занятость — работа по требованию, гибкость рабочей силы, привлечение мигрантов; идея иерархии — идея массы и смешанности, личного выбора и отстранённости; идея гендерного разделения — идея равенства полов; идея эксплуатации природы — идея ограничения эксплуатации и взаимовыгодного развития. Однажды идея ограниченности эксплуатации людей уже стала началом нескольких эпох, теперь же дело дошло до подлинного рассмотрения людей в качестве одного из факторов производства, который необходимо поддерживать на устойчивом уровне воспроизводства практически наравне с природными образованиями, или даже перегибания палки в сторону большей защиты отдельных особенно пострадавших объектов, таких как «вымирающие» виды и языки. Сложно сказать, насколько искренним является соблюдение подобного иллюзорного и искалеченного положения вещей, в котором меры принимаются в крайних случаях, ведь сами эти крайности — лишь результаты складочнсти послесовременистского целлофана. Но словно некоторые виды моли, которые способны к переработке пластика, представители различных обществ по всему способны к переосмыслению происходящего, с тем, чтобы поколебать сложившийся «порядок» измерений послесовременности; по мере того, как в плёнке будут образовываться всё большее количество небольших отверстий станут доступны для восприятия и преломления иные просвечивающие картины и протекающие субстанции.

Очевидно, что развитие идей Современности может восприниматься скорее как реакционная попытка закостенелых деятелей, отставших от общественного прогресса, хотя они должны получить правильное развитие, если их воплотить по-новому. Если даже мы не соглашаемся с однозначностью применения антропологических методов познания жизни сообществ, прежде всего научного[Фейерабенд, 1986], но мы не можем соглашаться с естественностью самого факта существования вымирающих языков или видов, для изучения которых антропологические методы изучения скорее превратятся в методы реконструкции, но уже не по причине фактуализации бытия, а по причине деструкции естественного дискурса существования сообществ или видовой популяции. Деконструкция также окажется неприменимой по причине отсутствия внутреннего природного закона доступного для изучения, в условиях, когда языковая несоизмеримость подталкивает сознание к подбору наиболее подходящих элементов, создавая калейдоскоп данности, вместо деконструкции через иной метод. Но раз не фактуальным оказывается сам язык мышления послесовременизма, то и сама калька постепенно начинает выявлять неровности и шероховатости изначального построения отрешённости от готовности к перемещению собственного заблуждения в область недоступную для сознания взаимоувязанных фактоэлементов¹ и человекодействий.

продолжение статьи находится на следующей странице

Упомянутые источники