Это история про мифологемы. Хотя сама по себе история и есть во многом цепь мифов, а за тем мифологем. Но если мифы отсылают нас к границе доисторического, то мифологемы наоборот распространяются с помощью печати, телефона и других подобных «надёжных» средств. Как они все оказались испорченными, почему блеск стекла и металла уже не может дольше скрывать искусственность и иллюзорность лежащей на нём тени мифологемы? Возможно потому что их уже давно не замечают или потому что длительность мифологемы довольно условна. В любом случае если рецензенты готовы с лёгкостью увидеть «надуманность» в истории «о фантазиях, которые замещают реальные воспоминания», то они не обращают внимание на то, что сложно вероятно придумать лучших средств раскрытия образа мифологемы, чем фильмы о подобных искусственных переживаниях, такие как «Охота» Томаса Винтерберга (2012). И здесь заметна абсурдная разность между готовностью увидеть культурную надуманность и не замечать искусственность и подстроенность окружающей действительности. По крайней мере до прочтения рецензий мне не удалось замечать первой, тогда как знания о мифологемах и теории построительства сделали очевидным и естественным повествование о втором. Если сами по себе иллюзорные образы давно стали предметом исследования концепций построительства, то формируемое ими новое окружение мировой деревни обретает новые горизонты по мере нависания дула ружья над чем-то внутренним и детски наивным.

История здесь начиналась с детской выдумки или если угодно мифологемы о квадратах, которые нельзя переступать. Но затем увиденный образ из переносного экрана оборачивается созданием новой внезапной истории, имеющей трансгрессивную подоплёку. Детское творчество (а разве бывает другое?) внезапно оборачивается своей иллюзорностью. Но если для детей все подобные выдумки и случайные подстановки имеют свой наивно-реалистический смысл, то для взрослых они делятся на ложные и истинные. Причём этот критерий достоверности похоже лежит в поле мифологем, которые образуют кольцо повседневности. Чем ближе люди замыкаются в кольцо местничества или историцизм небольшого деревенского поселения, тем легче они способны воспроизводить и развивать ложь. Поэтому эта история не столько про детские выдумки (в конце концов источники мифологем могут иметь как архетипическую, фантазийную, так и случайную основы), сколько про отчуждённость человека и мифологемы, которые начинают свободное обращение в обществе как слухи, деньги и общественные нововведения, либо «институциональные инновации». Так поле квадратов подобно шахматной доске, через которую можно перенестись либо вечно блуждая в зазеркалье, либо развенчав ценность мифологемы. И пожалуй эта ценность тогда может лишиться именно построительной основы, то есть перестать быть самовосстанавливающейся (то есть чаще всего самовоспроизводящейся) конструкцией общественного бытия.

Для послесовременности важно с одной стороны, что мифологемы начинают обращение в происходящем на сетевых пространствах и тем самым обретают новые возможности к построительству. То, что было раньше было легко представить в небольших не слишком образованных деревнях теперь возможно во всемирной деревне-свалке под названием шаризованный мир. С другой стороны данное разделение может выявлять ущербность массовой культуры, массовости потребления, которая не замечает собственной мифологемности. Тем более, что само стремление к мифологеме часто является следствием обретения логосом большей значимости, придания исключительности рациональности и прагматизму. Тем не менее, массовость не является злом самим по себе, но злом выступает само стремление бороться со злом во имя массовой мифологии просто потому что за этим стремлением оказываются в действительности не мифологемы, а кукловоды. Поэтому в мифологеме сложно различить изначальное означиваемое, которое перезаменено несколько раз вовлечённостью накопления псевдозначений, подобных цепочке субъективных крайностей. Но на этот раз крайности уже не связаны с диалектическим методом, а вместо этого обрисованы повседневной общественной игрой и сценарными играми, в которые играют общества. Можно было бы назвать это театром абсурда, если бы на кон не была поставлена жизнь всех и каждого, которая зависит от стечения и укоренённости мифологем, обретающих несмотря на свой источник в общественной действительности 2 и 3 порядков в вполне телесной субстанции физической действительности 1 порядка. Сложно сказать на в каком отношении стоит больше переживать за жизнь, но она подвергается опасности на разных уровнях действительности и служит итогом некоторого стечения случайностей подобных сгущению быстрого воздуха.

И хорошим образом здесь выступают камни из детских игр, подобные и христианскому мифосу, обращающемуся к архетипическому идеалу забивания камнями. Они как пули войны взрослых поначалу выступают лишь тренировочными и холостыми образами подушек, снежков и надувных чудищ с тем, чтобы со временем обрести форму осознанного противоборства. Неотъемлема вероятна враждебность и от мифологем, которые поэтому уподобляются пролетающим над воронками снарядам. Можно скрываться в воронке или бежать навстречу судьбе, но поскольку мифологемы всё-таки скорее до некоторого времени похожи на неприятный ливень, чем на огненный дождь, то зонт мышления способен огораживать происходящее от них до той поры, пока они не потеряют своего строительного заряда. Словом мифологемы можно преодолеть, но подобно ежегодному вирусу их нельзя в современности искоренить. Сложно сказать, когда следует прерывать традиции в силу их искажения, но так случается, что мужественность оборачивается жестокостью и случайностью, а свадебные обряды — их преобразованием в игры. Возможно игра в охоту — не лучшее средство познания действительности, поэтому начинать следует действительно с подобных мифологем.