Структура без притяжения. Это тёмная вода все смысла,  все времени. Это та вода,  что течёт навстречу, от которой непрерывно отражается мерцающий свет, исчезающий в матовом постоянстве камняяя . Это та вода при взгляде на которую думаешь, образуется ли уже лёд там в этом мерцающем отражении, где-то на её поверхности, а может быть в глубине. Почему она представляет собой структуру понятно и непонятно одновременно, потому же, почему она здесь и сейчас и нигде и ниоткуда. Структуру придают ей эти волны, этот свет, шум её плеска, если бы здесь была тишина. Утром даже разрушительную структурность придавали нефтяные пятна. Это здесь обычное явление. Иногда конечно здесь же среди этих пятен появлялись птицы, плывущие рядом утки со мной или слетающие чайки с каждого гранитного столба набережной. Сегодня их не было по причине этих пятен: так одни структуры вытесняют другие. Хотя и нефть всё так же производна от природы, как и то ощущение, с которым люди также бы не захотели купаться и жить среди нефтяных плёнок. но те же самые нефтяные плёнки украшают все наши стены, мебель - это краска, не такая даже радужная, а более скучная, однотонная. Да, люди не хотят жить среди плёнок, но как только плёнка кажется безвредной - то словно бы её не замечают, а замечают только прекрасное качество её цвета, её функцию, которая сама перестаёт быть функцией постмодернизма, но одновременно её обретает: функцию плёнки, которая наводняет сознание общества нынешней эпохи, так что плёнка выходит и за грани экранов и скрывается внутри них, эта плёнка без начала, конца и вне времени - немного похожая на поверхность ещё не замёрзшей воды, по которой плывут радужные пятна.
В этой воде было что-то иное, чем я испытывал до этого, когда морозный ноябрьский ветер задувал лицо и пытался ухватить и сцепить мои руки. А всё потому что вода хранила тепло: не зря же её используют как теплоноситель, а здесь она может долго не замерзать среди гранитных камней словно по огромному трубопроводу, ширина которого исчисляется десятками, сотнями метров, а где-то и километрами. Если бы и люди мыслили километрами воды, то обретали бы чувство ответственности к этим птицам, для которых нужны не только унылые железно-бетонные насесты, но эти прекрасные структурированные иллюзорностью потоки, но не враждебностью плёнки. Конечно  и естественный климат играет свою игру с жителями, ставя их на грань вымирания, насылая ледники и пески, но эта игра структурирована в другом времени. И она более честная, поскольку катаклизм действует не избирательно, а сразу на всех. И он даёт шанс на развитие, позволяет продолжаться эволюции: создавать системы защиты организма, системы жизнедеятельности и просто красивые структуры, конечно более прекрасные, чем эти радужные пятна. Людская игра ставит природу в тупик, прекращает эволюцию. Если она и продолжится, то лучшими видами наверное будут те, которые сумеют приспособиться к попрошайничеству у людей и к тому, чтобы  копаться в мусорных баках и на свалках и может быть к тому, чтобы перерабатывать нефть.
Да, природа изменится, просто ей нужно время. Но большинство видов может исчезнуть, большинство самых красивых видов. И у нас нет гарантии, что не исчезнет практически всё. Просто нужно время, чтобы это узнать. Или понимание - чтобы избежать. Но понимания нет, пока никто не замечает этих пятен, все куда-то спешат. Не замечают и птиц. Даже людей стараются не замечать. Так и я временами отвлекаюсь на средство связи и чуть не врезаюсь в людей, которые хотя и не отвлекаются, но просто стараются меня не замечать, видимо я слишком близок к природе, что сливаюсь с ней. Хотя когда я смотрю на эту воду обыкновенно, то она тяготит меня и пугает: она словно какой-то тайник или стихия: тёмная ничего не понимающая, никого не принимающая, мрачная и печальная, тяжёлая - вне меня, вне структур. Но сейчас она стала вдруг носителем  тепла, так что я старался представить движение каждой молекулы, которые были летом нагреты солнцем и продолжали подогреваться, а теперь всё не могут остановиться и хотят это тепло, хотя не хранят никакой иллюзорной связи со светлым сверкающим летом, с золотистым солнцем, опускающимся здесь временами в розовой легковесной дымке, окружающей тогда все камни, воду, людей, экраны одинаковым восторгом и несбыточностью, бестревожностью, а временами и гладью, которая тем поразительно и структурирована, что неровна, но кажется ровной - такова эта самая загадочная структура воды, которая преломляет в себе все звуки, все дрожания, взгляды, мои шаги и возможно мысли. Поэтому я шёл всё быстрее, шёл всё более приближаясь к течению, стараясь не колебаться, а лишь переливаться в шагах, словно волнах. Так обретается и лёгкость, которую можно было бы объяснить психологически изменением внутренней регуляции или активизацией рецепторов, запускающих обратные связи. Но разве можно это делать? Разве можно всё объяснять, разве можно было бы заключить эту воду в трубу, пока ещё нет понимания, пока структура ведёт свою незримую игру, несёт свою невесомую ношу, влечёт нас в неведомые края.