«Завершенный» гуманизм распространится не только на человека, но и на животных, на растения, на книги, музеи, на все создания рук человеческих, на творения природы – леса, реки, горы, ибо человек очеловечится. Но если этого не будет, то не останется лесов и рек, среды обитания, и человеку некуда будет деться, и воздается ему по заслугам.

Григорьева Т.П., Дао и логос.

Метаправо: введение

Сегодня добрался до прослушивания статьи о возможности признания животных в рамках правовой системы. Как будет видно из дальнейшего изложения, этот вопрос имеет давнюю историю, которая показывает условность самой правовой концепции. С другой стороны не случайно и само проявление вопросов об эквивалентности прав животных и людей в эпоху Реформации и распространения просвещения. Можно было бы сослаться на единство законов эволюции (что будет сделано в своём месте в данной статье), но для приведения в соответствие правовых структур и систем требуется отдельный аппарат, который предположительно будем называть операциями на концептуальном поле метаправа. В дальнейшем после рассмотрения истории метаправа и состояния самого гуманистического соотношения природы и людей мы обратимся к рассмотрению правовой теории Никласа Лумана, как варианту обоснования подобных операций, но прежде необходимо абстрагируясь от неё рассмотреть само поле.

Действительно, права животных в судебной системы защищаются уже с XVI в. (примечательно, что это были права крыс). Но, как отмечается в статье «Животные в суде»[3], с тех пор животные стали не только ответчиками, но и истцами в судах (правда при этом им помогают некоторые посредники, но и людям обычно требуется помощь специалиста, поэтому разница получается и не столь велика). Но самым существенным шагом на пути признания правосубъектности животных называется применение правила habeas corpus (лат.), что означает необходимость представить в суд «тело», вместе с доказательством вины, то есть постулирует презумпцию личной свободы.

Но такие довольно сложные конструкции основываются в свою очередь и на средневековом разделении телесных и бестелесных вещей, в отношении которых сама концепция объектов-субъектов была шагом вперёд (поэтому, вероятно, здесь и следует понимать «corpus» как тело или как вещь, но эта «вещь» относится к бестелесной вещи (лат. res incoprorales), то есть тело то доставить в суд можно, но только если можно доставить и бестелесную часть, id est есть доказательства для ограничения свободы).

Между тем в США основой аргумент против наделения животных habeas corpus был поставлен под сомнение в суде — ведь способность принимать юридические права и нести обязанности ещё не лишает людей права на свободу личности (например, детей, ограниченно дееспособных и т. п.). И с другой стороны 3 штата признали необходимость учёта интересов домашних животных в бракоразводных процессов подобно тому как это происходит в отношении детей, то есть животные начинают в правовой системе рассматриваться скорее как субъект права, нежели как объект. Но возможно ли непосредственно перейти к правосубъектности животных в рамках существующих правовых систем или скорее необходимо изменить всю систему? Может быть само подобное отнесение приведёт и к изменению правовой системы.

Животные как юридические лица

Сейчас основной формой рассмотрения животных в юридической сфере является как объект или вещь, которые необходимо содержать также как домашний цветок, машину и дом. В финансовой сфере стандарт МСФО даже предписывает проводить «справедливую оценку» для такой собственности, а точнее в данном случае актива, которым управляют организации. Менее распространены явления, когда животные наделяются признаками юридического лица или даже становятся «нечеловеческими» юридическими лицами (правда пока часто такие решения потом отменяются). Если мы смотрим на животных как на собственность, то также мы рассматриваем и себя: так мы рассматриваем и детей и работников, которые сдают свои части в аренду работодателю. В конце концов сами для себя люди и есть собственность себя, поскольку они могут распоряжаться собой, сдавать в аренду, использовать себя, владеть собой (держать себя в руках). Поэтому сам по себе субъект может быть рассмотрен как некоторый объект с расширенным набором свойств, степеней свободы. И сегодня все условности подобных теорий (которые правда позволили разработать множество подходов к правосубъектности) становятся всё более очевидными. «Умный» дом со временем также может потребовать наделения его правами, если он будет использоваться сложную логику, в конце концов это он будет принимать логичные решения. Автомобили уже заменяют функции водителей, не говоря уже о множестве решений, которые принимают карманные секретари — умные телефоны и другие устройства. Но если в сфере информационных технологий соответствующие вопросы довольно широко обсуждаются в соответствующих разделах этики и права, то право в отношении животных скорее рискует быть оставленной на рассмотрение по аналогии. Но такая аналогия здесь не эквивалентна и всяческим образом неуместна. Как опять же отмечается в статье «Животные в суде», некоторые животные (слоны) смогли пройти тест на узнавание в зеркале (не просто разглядывали себя, а смогли дотронуться до перевёрнутой в зеркале части себя, то есть понять, что это отражение, причём перевёрнутое), который до некоторого времени не могут пройти дети, а значит есть основание полагать у животных наличие самосознания, сопоставимого по крайней мере с таковым у детей. Кроме человекообразных обезьян известно о способности справиться с зеркальным тестом у касаток и дельфинов из рода афалин, сорок, скатов. Правда обнаружилось, что и муравьи способны проходить этот тест, но их способности, вероятно скорее связаны с анализом шаблонов, хотя кто может исключить признания муравейника как коллективного разума? В конце концов подобные рассуждения и приводят к образованию концепции «юридических лиц», действующих независимо (свободно в некоторой степени) как от отдельных людей, так и от учредителей. Именно поэтому аналогия муравейника, стада, стаи и организации, семьи может быть в значительной степени именно не аналогией, а эквивалентной подстановкой в системе права (по крайней мере в отношении социальных групп 3 уровня, классификация которых в действительной системе права правда не проводится, поэтому чуть ли не большая часть действующих юридических лиц ими в действительности как известно из практики не является; но тогда можно задать и другой вопросы: является ли большая часть граждан физическими лицами (название это очень странное, по сути физических лиц стоит называть человеческими юридическими лицами, как это происходит в английском языке например)? Если в некоторых странах значительная часть населения признаются «негражданами», то такие государства следует признавать ничтожными). И если мы задумаемся о применимости гражданского или семейного кодексов к отношениям не только с домашними животными, но и с животными в природе, то кошки не окажутся столь себялюбивыми или вечно спящими гедонистами, равно как вызовут самое искреннее сострадание, например, гибель 5 слонов, пытавшихся спасти утопающего слонёнка. Мы, люди, разве готовы пойти на такое самопожертвование? Прыгать в воду, не умея плавать в надежде спасти не своего ребёнка? Скорее действующая юридическая система признает столь отчаянных лиц недееспособными или действующими в изменённом психическом состоянии. Но это всего лишь ещё один раз подчёркивает её несостоятельность, не финансовое, а моральное банкротство. Мировой суд уже должен был назначить внешнего управляющего для человечества. Не зря под записью о гибели 5 слонов стоит словно эпитафия определение пользователя: «Животные человечнее людей». И этот парадокс — и есть истинная правда. Мы становимся пользователями, которые ждут спасательных служб, а вся наша человечность давно вытеснена из повседневности определением безумства. И какое поэтому право люди имеют лишать животных правосубъектности? Скорее люди должны быть объектами права, подобными муравьям, объединённым юридическим лицом муравейника, а интересы и воля — у того, что нам недоступно, что не стоит с готовностью обозначать лицами, ибо лица и слов может не оказаться. Но мы можем это почувствовать и осознать — в этом и есть наша надежда, наше необходимое признание многовековой вины, вины не кого бы то ни было, а вины всех, но выражающейся в каждом (и в перекладывании вины по-видимому состоит ошибка современных движений за защиту окружающей среды, равно как и многих религиозных доктрин и их толкователей).

Люди уже становятся по сути объектами, когда их лишают прав, свободы, например, в случае смертного приговора или пожизненного заключения. Да и нахождение в исправительной системе по сути закрепляет ту же логику рабовладения и вещного отношения, которую мы унаследовали из Древнего мира и основой которого стало и римское право. Если человека можно исправить — значит он словно вещь подвержен изменениям, необходимо привести его в соответствие со стандартами общества, как можно выразиться в современной понятиелогии. Если человека можно использовать, можно эксплуатировать — значит он вещь, он рабочая сила, лишь немногим отличная от техники и материалов. Право лишь закрепляет закрепило классификацию и иерархию с тем, чтобы в Новое время одни люди могли становиться объектами, а другие — субъектами, тогда как до этого они были одушевшёнными, либо неодушевлёнными вещами (рабами). В послесовременности мы уже уяснили, что классификация людей может становиться и через исправительную систему новой формой рабовладения. Затем сегодня информационное рабство лишает свободы личности через отслеживание и потерю права на неприкосновенность и частную жизнь. Теперь больше нет частной жизни, поэтому и частное право может быть отменено в пользу публичного. Но такой сценарий является крайне негативным, приводящим к дальнейшей деградации общественного институционала. В пересовременности мы можем сохранить надежду на будущее, если избавимся от новых попыток классификации, на этот раз информационной. Следует поддержать идею о невозможности одних людей судить других, что правда означает по сути и отказ от судебной системы (но в то же время можно сохранить возможность судить коллективных лиц, как институциональных образований, но не как жизнь). Но на практике, в повседневности эту идею довольно сложно осознать. С одной стороны, она проявляется в защите инвалидов, создании доступной среды. Но такая реакция по сути является несколько условной, защитной, тогда как более естественной реакцией является простановка оценок людям в общественных сетях. Подобные формы голосования — и есть ростки растущей угрозы повсеместного разложения представлений о человечности, поскольку они по сути означают вновь превращение человека в вещь, на сей раз уже не телесную, а вновь бестелесную — в фотокарточку, в информационное отображение. Circulus vitiosus — круг замкнулся.

В судебных делах уже также рассматривался вопрос о защите нематериальных благ животных, тем самым постулируется и их правосубъектность. Но как и концепция владения и пользования своей неотъемлемой частью имеет и рассмотрение вещных прав на людей, так и концепция нематериальных прав устанавливает возможность их отчуждения. Можно отчуждать отдельную фотографию или запись, но нельзя отчуждать личность полностью. Однако если вся жизнь становится записанной, заснятой и обработанной, распознанной и расшифрованной — то мы по сути имеем дело с возможностью отчуждения личности и передачи всех нематериальных благ подобно тому как она происходит в случае покупки юридического лица. Поэтому чтобы избавиться от предубеждений и предрассудков необходимо избавиться от системы защиты интеллектуальных прав в том виде, в котором она есть. Ведь животные особенно и не возражают, если их снимают (а домашние животные часто любят и позировать). Только из осознания несправедливости и собственной оскорблённости заточением вневоле они запрещают это делать, как например лев или тигр, наблюдая за которыми в зоопарках и экологических парках создаётся впечатление о несогласии их с распространением их образа и личных данных (за исключением маленьких львят, у которых ещё видимо не выработалась правосубъектность). Но всё же именно в информационном пространстве может лежать решение. Люди и животные могут почти одинаково обращаться с информационным пространством и управлять распространением своих образов. И просматривая множество снимков как людей, так и природы, флоры, фауны, космоса мы устанавливаем некоторую эквивалентность. Но предпосылкой в этом процессе установления должно быть осознание равнозначности и невозможности классификаций. Некоторые реакции при этом могут возникать, но не стоит придавать им значения. Означающее предоставляет здесь путь для распредмечивания через горизонты общественного дискурса, которые недостижимы как и означаемое, но которые должны подразумеваться подобно универсальной свободе жизни, не относящейся только к человеческим субъектам. И таким образом могут быть отброшены попытки разделения на примитивное и заумное, низкое и высокое, животное и человеческое, которые и сами просто должны быть вначале распредмечены коль скоро они сами исходят из предметов и объектов. Пейзажи не давали художникам прав на собственное воспроизведение в отличие от людей, но возможно ощущение художников в этих случаях было эквивалентным и чувствовали они примерно то же? Но как быть с теми образами, которые художники создают сами? Насколько любые образы создаются художником или писателем и насколько читателем? Эти темы стали важной топикой для обсуждения в рамках постмоденистского дискурса XX в. И ответом становится не собственно правовая система, а множество условий лицензирования и распространения, определяющие новое информационное пространство, пространство, в котором могут соединиться как субъект и объект, так и природы и человек.

Нечеловеческое лицо

Китообразных уже ранее признавали в Индии судом нечеловеческими юридическими лицами (и это не единичный случай), поэтому можно говорить о возможности включения некоторого иного вида юридических субъектов в правовое поле. Структура таких включений может быть различной: как ранее было рассмотрено, животные могут рассматриваться даже как более ответственные и человечные лица, чем люди. И поскольку мы знаем случае именно коллективного вмешательства и заступничества, то речь не идёт о материнском или каком бы то ни было ином рефлексе или по крайней мере не всегда они играют решающую роль. В сущности варианты взаимоотношений в животном мире гораздо шире, чем допускают послеримские системы права. Одним из решений в подобных условиях можно допускать наличие некоторой системы права применительно к различным животным и даже растительным сообществам. Если особи действуют некоторым образом, то они обращаются к такой системе права так или иначе, хотя собственно институционально, а точнее формально институционально, она выражена слабо и может не играть решающей роли как судебная система в гражданском обществе. При этом и в человеческих обществах допускается наличие нескольких систем права, например, религиозного, военного права (как действующих практических регулирующих и исполнительных систем), права международного, как обобщающего образования, в которой сами субъекты международного права представляют своего рода иной уровень над субъектами внутригосударственного права. В свою очередь сознание также может быть рассмотрено как обладающее некоторой системой права, в которой не только могут разрабатываться литературные произведения, действовать суды совести и истории, но и проявляться контролирующие образы, применяться наказания и поощрения, возникать внутреннее рабство и использование.

И животные в ряду правовых структур и систем получают возможность всё же принимать права и нести обязанности, если мы будем рассматривать их как имеющие некоторые расширенные проявления по сравнению с человеческими. Могут ли животные вступать в сделки, даже возможно подписывать договоры? Этот вопрос скорее имеет теоретическое значение, хотя можно провести и эксперименты. Но для этого нужно ввести институт письменности и договоров в в среду животных, что вероятно возможно. И если эксперименты покажут, что это возможно, то они и смогут подтвердить эквивалентность правосубъектности человека и животных. Но такая правосубъектность должна быть приближена к обыденности, к тому как и большинство граждан относится к правовой системе, доверяясь её всеобщности и институциональности: без подобного прочтения договоров, но исходя из практики действий. По сути в этих условиях договор становится формальным инструментом, но отчасти контроль сохраняется, поскольку условия всё же могут быть прочитаны и могут быть запущены инструменты общественного контроля. Но если такие инструменты контроля будут предоставлены обществом (а сейчас его уже создают организации защиты окружающей среды), то может быть построено общее правовое поле. С другой стороны, оно будет оправдано только в случае столкновений природы и цивилизации. В той же части, в которой взаимодействия не происходит природа должна продолжать действовать по своим законам. Это позволит избежать распространённой ошибки человечества, заключающейся в попытке классификации культур, мы знаем, что такие попытки приводили к возобновлению рабства и колониальным войнам. Но если человечество само внутри себя сохраняет остатки колониализма, либо переносит его в информационное пространство, то таким же образом происходит его взаимодействие и с природой: колонии и государства, ориентированные на добычу «ресурсов» в этом отношении представляют собой лишь агентов по подчинению природы. И именно природа как объект использования (природопользования) должна быть выведена из подобного неэквивалентного правового оборота, оборота, в котором использование осуществляется бездумно и равнодушно. Именно в этой общей метафизичности и через культуру осознаётся неразрывная связь всего и вся в которой тело природы и человека неотличимы и охватывают в действительности всю Вселенную и даже предполагаемые её окрестности. И внутренние структуры и системы права при этом могут быть взаимоувязаны, взаимовыражены эквивалентно (что не означает какой-либо эквивалентности в обыденном значении этого слова, но выводится из всеобщей осмысленности происходящего при некотором уровне распредмечивания). Как в принципе известно: например, дельфины могут рисовать, также известно о том, что они сочиняют музыку. Но творчество, существующее в океане, свободная жизнь в группах отличны от содержания в неволе. Люди с одной стороны могут выбирать, быть ли им прислугой или заниматься чем-то более отвлечённым, но с другой в обществе по сути нет выбора: все должны жить в этом обществе, либо переехать в другое похожее по сути общество. Но возможность избавиться от ощущения вещи весьма ограничена: субъекты по сути и занимаются организацией взаимодействия других субъектов и объектов, по сути являясь производными от рабовладения (потому что любое владение по сути и означает рабство вещи, ибо иначе валение просто нельзя осуществлять). По сути система права создаёт те ограничения, которые мы не можем накладывать, например, на отношения животных в природе. И тогда возникает вопрос не просто об ином лице, но и отношениях иного рода. Подобно ракам-отшельникам можно бороться за раковины-дома, но можно просто заселяться в леса, лететь по небу, плыть по необъятному океану, где нет собственности, нет вещей, а есть лишь одна безграничная жизнь.

Основной принцип надмеждународного права поэтому может быть сформулирован приблизительно следующим образом:

Жизнь человечества не должна становиться угрозой для устойчивого существования других видов согласно преимущественно естественным законам, также как и жизнь других видов не должна становиться угрозой для устойчивого существования человечества согласно принятым им законам.

Поскольку принцип исходит из эквивалентности жизни и обеспечение эквивалентности совместного устойчивого существования в соответствии с существующими и возможными законами развития, эволюции, то он может быть назван 1 принципом эквивалентности.

При этом принцип не вводит ограничения на множественность систем права и на их подчинённость. Так для человечества, также как и для природы, можно рассмотреть несколько систем права, например, в случае разделения человечества по каким-то причинам. Рассмотренный в отношении человечества он может сходным образом сформулирован и для других видов и форм жизни, выражая в этом многообразии некоторый всеобщий закон.

Также можно признать на основе признака способности принимать решения, быть ответчиком в суде и искусственный интеллект. Учитывая, что автономные машины и другие роботы продолжат свой путь распространения в людской среде, то со временем этот вопрос будет становиться всё более важным.

С момента принятия новой конституции в 2008 г. Эквадор стал первой страной в мире, который закрепил прежде всего конституционные права природы, а не человека (хотя ранее уже с 2000 г. права животных, растений и других организмов закреплены в 120 статье конституции Швейцарии, но в ней не идёт речь о природе или экосистемах в целом). Примечательно при этом, что основой для такого пересмотра стали представления коренных народов Южной Америки — в частности индейцев кечуа и реакциия на добывательское обращение с природой в период неолиберальной власти в Эквадоре. Мировоззренческие представления кечуа известны как сумак ковсэй (латиницей sumac kawsay), что означает «полную жизнь», то есть гармоничное событийствование с природой, что было рассмотрено как 6 способ оптимизации действительности. В конституцию же Эквадора было включено сформировавшаяся на основе указанных тенденций концепция хорошей жизни (исп. Buen Vivir), стремящаяся создать своего рода представление об альтернативном пути развития, отличного от простой добычи природных ресурсов в интересах международных организаций. Самим же переопределением важности природы поэтому ставится под вопрос интересы прежде всего подобных юридических лиц, пусть даже их защищает международное право. Поскольку права природы должны учитываться в первую очередь, то на этой основе любой договор между частными юридическими лицами может быть пересмотрен. Для того, чтобы уточнить, кем (или чем, хотя традиционный современности здесь не слишком уместен) же выступает природное юридическое лицо, обратимся к содержанию 10, 71 и 72 статей конституции Эквадора (цитируется по[1] с дополнениями, исправлениями содержания, перевода и нумерации в соответствии с цитатой в статье Википедии о правах природы, в которой процитированы соответствующие статьи Конституции Эквадора):

Статья 10. Лица, сообщества, люди и народы являются носителями прав и должны пользоваться этими правами, гарантированными им настоящей Конституцией и международными инструментами. Природа должна выступать в качестве субъекта тех прав, которые закрепляет настоящая Конституция за ней.

(англ. Persons, communities, peoples, nations are bearers of rights and shall enjoy the rights guaranteed to them in the Constitution and in international instruments. Nature shall be the subject of those rights that the Constitution recognizes for it.)

Статья 71. Природа или Pachamama, где жизнь воспроизводится и осуществляется, имеет право на существование, продолжение, поддержание и регенерацию своих жизненных циклов, структуры, функций и эволюционных процессов. Все лица, сообщества, люди и народы могут требовать от государственных органов признания прав природы. Требование или интерпретация этих прав совершается согласно соответствующим принципам, установленным в Конституции. Государство должно создавать стимулы естественным лицам и юридическим сущностям [(англ. natural persons and legal entities, по-видимому аналоги русскоязычных понятий физических и юридических лиц, но ранее я уже писал, что русскоязычные понятия не слишком соответствуют существу вопроса)], а также сообществам, направленные на защиту природы и поощрение уважения ко всем её элементам, составляющим экосистемы.

Статья 72. Природа имеет право на полное восстановление. Такое полное восстановление не зависит от обязательств, лежащих на государстве, естественных лицах или юридических сущностях, по компенсациям людям и сообществам, зависимым от подверженных воздействию природных систем. В случаях существенного или постоянного отрицательного воздействия на окружающую среду, включая причинённые чрезмерной эксплуатацией невозобновляемых природных ресурсов, государство должно установить самые эффективные механизмы для восстановления и принять адекватные меры для устранения или смягчения неблагоприятных последствий для окружающей среды.

Итак, природа выступает как субъект в первую очередь прав на собственную неприкосновенность и развитие, на защиту составляющих её частей. Интересно установление права на восстановление, которое может означать пересмотр происходящего, изменение условий ведения деятельности правда при этом речь идёт не о непосредственном создании гражданских прав и обязанностей, но скорее о сфере публичного права, когда государство вмешивается для разрешения сложившейся ситуации. Эта роль государства рассматривается в качестве критики принятой Эквадором конституции, поскольку сами сообщества и люди не получили непосредственного контроля над воплощением механизма, вместо этого агентом, который защищает интересы природы становится государство. Очевидно, что в таких условиях смена политической власти будет непосредственно влиять на действенность подобных механизмов. В качестве решения можно предложить создание особой ветви власти, в том числе судебной, которая будет включать представителей местных сообществ и руководиться совещательным органом, сформированным по территориальному принципу или по принципу значимости экосистем и структур природы. В целом же, если абстрагироваться от принятого механизма регулирования, указанные положения соответствуют ранее предложенному принципу эквивалентности и даже идёт дальше, предлагая право природы на восстановление себя. Но это право всё же компенсируется и правами людей на собственное развитие, а граница между этими сферами следовательно довольно хрупкая. В конституции Эквадора же речь идёт о восстановлении в случае наличия вреда, но такое положение о необходимости рекультивации земель закреплено в законодательстве наверное большинства стран, однако проблема остаётся нерешённой и воздействие оказывается чрезмерным. Поэтому закреплённое право и выходит за пределы традиционных обязательств по восстановлению., но механизмы остаются неясными, хотя очевидно, что они будут представлять собой в случае Эквадора дополнительное государственное регулирование. Если же довести указанной норму о праве на восстановления до завершённости, то окажется, что людям следует засеять пустыни, добрая половина из которых, вероятно, образовалась от действий человечества (правда сначала конечно же придётся это доказать в суде, а научные методы смогут обеспечить достаточно доказательств вероятно когда уже будет поздно).И такая обязанность должна осознаваться всеми независимо от принятой Конституции, что можно сформулировать следующим образом как 2 принцип — принцип эквивалентного восстановления:

Живые организмы, сообщества, народы и государства признают взаимные права на восстановление разрушенных природных или человеческих систем и структур и в соответствующих случаях совместно определённые институты, образования должны устанавливать эффективные пути организации восстановления, создавать условия, исключать неблагоприятные условия, предоставлять необходимые права участникам восстановления на требуемый период

Следующие статьи 73 и 74 конституции Эквадора:также подтверждают предложенный 1 принцип эквивалентности и рассматривают существование видов и гармоничное существование человека и природы (перевод по указанной англоязычной статье в Википедии):

Статья 73. Государство должно принять предупредительные и ограничительные меры в отношении деятельности, которая могла бы привести к вымиранию видов, разрушению экосистем или необратимому изменению природных циклов. Запрещается введение [в сельском хозяйстве] организмов или органических или неорганических материалов, которые могли бы определённо изменить национальные генетические активы.

Статья 74. Лица, сообщества, люди и народы должны обладать правом на получение благ из окружающей среды и национального богатства, что позволит им жить хорошим путём. Услуги окружающей среды не должны быть предметом для присвоения: их производство, доставка, использование и разработка должны охраняться Государством.

Важно отметить, что 73 статья устанавливает возможности ограничения для сельскохозяйственной деятельности, а также любой другой деятельности, связанной с отбором видов (помимо регулирования любой деятельности, способной привести к вымиранию видов). Такое представление соответствует предложенной концепции возобновляемой пищи, в которой мы одним из критериев предложили как раз возможности для эволюции, отбора и развития видов. Но в конституции Эквадора закрепляется лишь препятствование отбору, хотя можно предположить, что мерами по восстановлению видов, поставленных под угрозу вымирания, могут становиться как раз действия по отбору видов. В любом случае само установления регулирования и кроме того определения в качестве объекта сохранения «генетических активов» предполагает некоторую политику в отношении эволюционных механизмов (в данном случае политику сохранения, поддержание активов). Если 1 часть 73 статьи соответствует 2 принципу эквивалентности (с ограничением его лишь ролью государства), то 2 часть может быть выражена через 3 принцип эквивалентности — эквивалентности эволюции:

Человек и другие формы жизни, природа в целом осуществляют совместную эволюцию и их пути развития не должны взаимно противоречить и приводить к нарушениям возможностей развития. Любые изменения генетического материала и мероприятия по искусственному отбору, редактированию и изменению ДНК должны проходить всестороннюю оценку сообществ учёных, народов, государств, представителей естественных систем, наделённых соответствующими правами, мировой общественности в целом. Только при получении достаточной уверенности в отсутствии угрозы для продолжения эволюции живых существ, природы и человека и достижению согласия в отношении целесообразности проведения указанных мероприятий они могут начать или продолжать осуществляться, тогда как появление новых сведений должно приводить к приостановке подобных мероприятий до обновления их оценки.

Отдельные представители и группы форм жизни могут получать право на самостоятельную эволюцию только при условии соблюдения взаимных прав на самостоятельную эволюцию других форм жизни. Например, такими условиями могут быть изолированность популяции, когда исключается возможность влияния генетического материала.

74 статья использует терминологию экономики окружающей среды, обращаясь к услугам экосистем как возможным к получению человечеством. Регулятором их предоставления опять же в Эквадоре оказывается государство, следовательно такая формулировка также будет лишь частным случаем, поскольку мы можем рассматривать множество экосистем, о существовании которых государство никогда не узнает. В целом же включение природы в хозяйственный оборот следует из управления совместным существованием, событийствованием людей и природы, поэтому её можно рассматривать как частный случай 4 принципа эквивалентности — принципа эквивалентного существования:

Человек и иные формы жизни сосуществуют на совместно разделяемой территории, в средах и внутри Земли, а также в космическом пространстве. При управлении правами на области пространства как совместную долевую собственность живые существа несут ответственность пропорционально доле необходимого и достаточного им пространства для естественного существования. Первичным ответчиком при возникновении несоответствий выступают живые существа, обладающие наибольшей способностью к управлению и воздействию на естественные циклы и процессы (то есть в большинстве случаев люди и создаваемые ими лица, а также государство и сообщества). Установление факта недостаточной области для естественного существования видов является основанием для принятия мер по пересмотру занимаемых пространств, но только при сохранении баланса видов, в том числе и устойчивости пищевых цепочек. Совместное существование означает хорошую и полную жизнь для всех видов в соответствии с их естественным и генетическим предназначением.

Таким образом, мы установили возможность определения правовых принципов через выделение природы в качестве субъекта права, привели пример основополагающих принципов для соответствующей правовой системы, а также рассмотрели 5 статей конституции Эквадора как частично отвечающей этим принципам и как основанной на придании правосубъектности природы, проводником которой выступает в этом случае государство, что потенциально не препятствует созданию специальных институтов регулирования, не обязательно соединённых с государством.

Примечательно, что случай с конституцией Эквадора показывает возможность включения традиционных представлений народов и концепций защиты окружающей среды, в том числе концепции устойчивого развития: сама по себе эта возможность устанавливает основы для правовой эквивалентности традиционных представлений и правового института, равно как и прав и представлений, норм и правил поведения, существующих в окружающем мире помимо человеческого общества. Хотя можно говорить об уязвимости созданной системы в данном случае, а также о недостаточном принятии во внимание интересов коренных народов и различных сообществ, а также политически-конъюнктурный характер данного изменения конституции, но в целом пример является скорее положительным и прогрессивным шагом на пути к пересовременности, для которой потребуется новая концепция права, в некоторых случаях способная носить абсурдистский характер. Но достигнутое абстрагирование от ролей объектов и субъектов в традиционном праве является важным шагом к пересмотру любых основ права, существующих со времён их кодификации при Юстиниане. Для осуществления подобного пересмотра потребуется выявление возможных оснований изменённого права («переправа» как оно было обозначено мной ранее в контексте перехода к пересовременности) в различных отраслях деятельности и знания.

Концептуальное поле метаправа

Уже учения древнего мира стремились познать законы природы и человечества, определить границы права применительно к различным сферам деятельности людей. И живя среди рабства, среди множества политических систем они находили основания для того, чтобы отрицать рабство как стоики, или для того, чтобы находить сходство естественных и природных законов как Полибий, взгляды которого в том числе привели к концепции разделения властей. Цицерон, который сформулировал существующие и сегодня положения о международных договорах, а также повлиял на создание понятия «правового государства» также исходил из права как естественного явления, но которое как «общий порядок» всё же как и у Полибия должно быть в идеале смешанным[2, с. 40–41]. Не станем противоречить данным учениям, если пересмотрим сегодняшние и будущие возможности права как нечто не только государственного, хотя всё также имеющее естественный характер, но будем исходить из необходимости пересмотра «естественности» как природности, как нечто общего для людей и окружающего мира и как противоположное рабству. Метаправо тогда обозначает возможности включения в правовую конструкцию, ядром, но не центром которой по-прежнему являются политико-правовые учения, государственные и прочие правовые акты, а также неписанные нормы, различных комплементарных им элементов. Такими элементами могут быть научные сведения из других отраслей и дисциплин знания, обыденный опыт, философские и религиозные знания, а также и сама прагматика. Включение обозначает не простое соединение имеющихся элементов права с другим опытом, как это происходит при всяком применении права к деятельности, но через пересмотр самих правовых положений путём помещения их в новый контекст, расширения или ограничения области применения, введения самоотсылочности (самореференции) в рамках сохранения аутопойеcиса права (как вновь и вновь самовозникающей системы на обломках уходящих в небытие норм) путём осуществления эквивалентных подстановок (а они всё же содержат толику неопределённости смысла, поэтому всегда создают что-то культурно новое). Некоторые области права наоборот могут исключаться таким же эквивалентным путём через абстрагирование и отстранение: так нормы права собственности, основанные на рабском подчинении вещи, животных, растений «хозяину» должны уйти в прошлое. Любая собака имеет права на самоопределение и её нахождение на поводке должно рассматриваться лишь как игра, правда довльно странная, потому что осуществляется прилюдно и присобачно. Так и люди в обществе могут привязываться к государству, которое может удерживать их путём пропаганды и нравственных законов. В действительности правовой системе чтобы стать переправом нужно избавиться от подобных местных ограничений и даже от ограничений международных, но представлять более общую и одновременно более частную ситуацию: право может быть правом двух встретившихся в лесу медведей, а может быть правом муравейника. И там и там муравей имеет право убежать из муравейника, как медведь может не вступать в битву за территорию, но её покинуть. Могут ли муравьи изменить общий закон муравейника и каким образом, а также могут ли 2 медведя жить на одной территории — это другой вопрос, который уже решается не только через право. Но право должно определить порядок установления границ жизни медведей, пока они не встретились и границы муравейника, пока муравей их не пересёк. Метаправо может определить возможности для подобных описаний как с медведем и муравьём и для всего остального происходящего, поскольку оно может быть растворено во всём и быть везде. Это не метафизика однонаправленного потока или растворённого и возникающего эфира, но это попытка найти мембраны, как разделяющие, так и соединяющие бытийствования. Таким образом, метаправо может рассматриваться как промежуточный шаг к переправу, праву, которое будет возможно к применению в пересовременности. Но в то же время оно может являться составляющей частью новой метафизики, включающей общие положения о мышлении не только людей, но и всяких существ, мышлении не только разумном, но и иррациональном, а также любом другом, которое мы даже не можем охарактеризовать исходя из существующих представлений о мышлении, но можем всё же философски описать как бытийствование. Такие направления построения метаправа могут являться не обязательно философскими, а точнее они не обязательно должны являться с этого направления, но могут происходить из культуры, прагматики, верований.

Схема построения метаправа.

С помощью концептуального моделирования на схеме построения/взращивания метаправа отображены ключевые возможные направления для присоединения к корпусу права и родственных концепций. Соприкосновение уже осуществляется в настоящее время и осуществлялось в прошлом. Так, местами соединения философии и права являются сочинения Платона и Аристотеля на тему государства и политики. С другой стороны соприкосновение науки и права возникает через построение правовых теорий. Ранее мы увидели возможность соединения природы и права (и косвенное верований, поскольку принципы были сформулированы и в том числе на их основании) на примере конституции Эквадора. Связь веры и права может быть наиболее сильной (как следствие взглядов кальвинистов и того, что Макс Вебер назвал «духом капитализма»), но при этом заключаться в иной плоскости, поэтому на схеме непосредственно они не соединяются. Но если обратиться к учениям Ибн Сины и Ибн Рушды, то они пытались уже в XI-XII вв. снять противоречия философии и религии по сути через то, что мы можем называть как метаправом — аллегорическое толкование, так и правом — образ философа-правителя[2, с. 64]. Прагматика взаимодействует с правом например через попытки действий вне правового поля, что само по себе может занимать значительное если не основное место всех действий. Сложнее всего определить каким образом право может быть изменено через сферу культуры, ведь интеллектуальные и авторские права не отличаются излишней элегантностью. Но с другой стороны творчество может определять границы деятельности людей и их объединений, равно как и в отношении природы. Например, птицы устанавливают незримые границы своим пением. Точно также люди, произнося слова захватывают воздушное пространство незримых колебаний. Поэтому культура может самым существенным образом изменять ядро права, переосмысяя его своей содержательной бессмысленностью.

Право как известно получает высокое значение во времена Римской империи и любопытно обратиться к взглядам римских стоиков, которые как формально так и концептуально будут напоминать возникающие сегодня стремления тенденции: «Усиливавшийся кризис полисной организации и идеологии, превращение Римской империи в мировую державу способствовал в ещё большей степени проповеди фанатизма, политической пассивности, космополитизма, индивидуализма, которые в той или иной степени присущи всем стоикам»[2, с. 41]. Если мы заменим здесь «Римская империя» на современное её отображение, то не знакомую ли картину современности получим? Но поразительно не только это, а сама концептуальная красота учения Луция Аннея Сенеки, которая традиционную для стоиков трактовку неизбежности и закона судьбы превращает в право природы, которому должны подчиняться в том числе и человеческие законы. Таким образом, мы можем получить даже не правосубъектность права, а наоборот подчинённость правосубъектности людей правосубъектности природной, в которой уже определены и действуют законы, а значит существуют и аналоги того, что мы можем определить как субъекты. И хотя тогда в Древнем мире не было соответствующих Новому времени понятий субъекта и объекта и ещё более поздних соотношений индивида в системной динамике, но именно самосовершенствование в связи с наличием закона природы может объединять эти воззрения с взглядами Канта, Оуэна и марксистов.

В следующих частях (1 часть: зарождение поля метаправа, 2 часть:- продолжение рассмотрения концепции града Божиего, поле метаправа на Руси и в России)  концептуальное поле рассмотрено в контексте истории и исторического развития цивилизации и других общностей в окружающей среде с тем, чтобы определить различие описаний концепций метаправа без природного контекста и контекстуального поля в природном контексте, в соответствии с обобщённым пониманием вселенной, что позволит перейти к рассмотрению метаправа сегодня в послесовременности.

Упомянутые источники