Археология пути (2 часть): внутренняя и внешняя онтология пути - Общество и люди - Исследования - Каталог статей и стихов

Может это всего лишь флуктуация зависимости человека от пути: мысль не должна завершаться никогда, если путь идёт всё дальше и дальше. Но человеку видимо удаётся избавляться от пути каждый раз, незаметным образом искореняя эту зависимость через внутреннее успокоение или отчуждение, пока она не проявляется очередной незримой флуктуацией. Однако в послесовременности больше под ногами нет этой дороги и мыслительная флуктуация обречена замыкаться на саму себя, либо на стеклянно-металлический отблеск стремления к status quo сохраненьейства. Тем самым модель общественного капитала создаётся подобно строительству города вдоль дороги, так что дорога постепенно скрывается под ним. Лишь иногда мы можем уйти на несколько дней в лес, чтобы почувствовать флуктуации природной зависимости и человеческую бесчувственность, а равно и рациональность проложивших новый путь. Здесь наверняка сохранились ещё участки древних дорог и шаги обретают уверенность и открывается пространство смысла, на котором общество предстаёт в своей спроецированной на будущее и неопределённости и неизбежности.

Поэтому там на берегу возникло и чувство и осознание людского отчуждения, но как следует из генеалогии, оно стало продолжением самого пути по новой дороге, которая подарила все возможные природные дары, даже если мы и не просили. Теперь это отчуждение приобрело вторичное значение как отчуждённость от самой отчуждённости, подобной стремлению к зависимости от независимости: люди находят себя в небольшой передышке выходного дня будто бы считая себя больше независимыми как от дороги, так и от предназначения и рискуют превращать каждый день в передышку между функциональностью действия. Рядом же в лесах среди болот лежит одиноко дорога, полная скрытого движения и ягод, где казалось, дары были неисчерпаемы будто мы вернулись на 100 тысяч лет назад, а потом на берегу уже не осталось и намёка на жизненное благо за пределами омертвелого соотношения песка и воды. Лишь молчаливые в тот жаркий день сосны укоризненно обозначали данность тени. Получалось, что у застрявших здесь людей вряд ли был другой выход, кроме как проводить всё свободное время, удобно расположившись на пляже как конечной точке успокоения и веселья, хотя и иллюзорных. Это завершение дороги напоминало будущий образ планетарной катастрофы, в которой все люди не видят других выходов, кроме как сосредотачиваться на пляже, вытаптывая остатки природных даров чтобы потом переместиться на следующий участок. Мы же после долгого пути должны были несмотря на стёртые ноги войти в воду и почувствовать изначальную сопричастность, так что вторичная означенность отчуждения исчезла, открыв возможность взирать на данность генеалогии троп.

Когда дорога подходит к песчаному берегу — такое скопление почти неизбежно, оно образуется по той же модели, по которой пересекающиеся дороги обычно перерастают в города. Чуть большая склонность к остановке рождает потребность к отдыху или наоборот склонность человеческого организма к цикличности рождает необходимость остановки? На самом деле город не может существовать без дороги, только небольшие поселения могли вести относительно натуральное хозяйство. Но теперь когда вся планета превратилась благодаря послесовременности и идеям о множестве полей капитала в натуральное «хозяйство», в котором 6 из 9 планетарных границ уже находятся за пределами устойчивости, человеческое общежитие просто обязано перепрокладывать старые и открывать новые дороги. Действительно, новая доступная среда так и мыслиться как новая степень свободы передвижения: по многоуровневым эстакадам для владельцев стеклопластиковых электроповозок, по подъёмникам для лиц с ограниченной подвижностью, для всех — по садам-музеям с каменными грибами и деревянными животными, для людей без людей — как абстрактное перемещение в царстве людской новой отчуждённости, где прогуливающиеся существуют в этом пространстве но почти не общаются между собой, где дорога — только функция перемещения между двумя точками с закрытыми глазами, только функция представления на ней жизни как доставляемой услуги в виде материального счастья, так искусно стремящегося превратиться в поток нематериальных благ. Сторонний наблюдатель должен ощутить всю иллюзорность новой мифологемы, но вместе с тем и оценить возможности, которые предоставляет эргономика бесшовного бытия, дающего возможность свободы не просто как свободу от ограничений в перемещении, но свободу для бестелесного информационного успокоения.

Но какие дороги мы должны обеспечить, чтобы вернуть биологическое разнообразие? Какие дороги приведут людей к раскрытию творческих возможностей, к эффективному интеллектуальному труду, дополненному пройденной через долгие поиске личной как эмоциональной, так и физической культуре? Возможно ли отказаться от массового применения химикатов в сельском хозяйстве и перейти к модели естественного взращивания? Приведут ли новые пути к выходу человека за пределы функции, в которых семейное счастье стало вершиной роботизации, и что должно было опровергнуть саму идею труда как материального преобразования? Возможно это пока утопически выглядящие примеры, но небольшие изменения порой приводят к качественному скачку довольно быстро. Обеспечить систему записи появлений на пляже и выдавать скидки за посещение более отдалённых участков? Не уверен, установить места для оплаты сбора ягод и грибов как и пользования песком выглядит почему-то нелепо, хотя ограничение стоянки в культурных пространствах городских средоточий воспринимается хорошо. Новое моделирование действительности тем не менее по-видимому не всегда готово к этому как и к пересмотру того, что такое привычка и что нужно следовать потребностям.

Основы перестроения (реконструкции) общества

Этот вопрос отчасти является традиционно будущенским (футуристическим), но уже не одно десятелетие он всё более становится междисциплинарым не только в общественном смысле, но и природном, информационном и философском. В принципе поэтому сложно определить, каковы же задачи и что является предметной областью подобного рассмотрения. Многие мыслители начинают рассмотрение с той или иной стороны, кому-то, как Пьеру Бурьдё требуется множество подходов с разнообразных сторон — сначала собственно обществоведения, потом государства, антропологии, хозяйствования, эстетики. Эта множественность рассмотрения сама напоминает как структуру дорог, так и мыслительных путей, постоянно меняющих возможные маршруты, позволяющие видеть привычное по-другому. Путешествие в этом смысле несколько напоминает хирургическую операцию, когда требуется отложить в сторону то одни, то другие ткани чтобы увидеть и изменить интересующий в данный момент предмет, но потом обязанный восстановить ранее построенное. Это определено самими областями рассмотрения, которые как в случае с природой, организмом, так и мышлением не создаются непосредственной логикой и трудом как в случае с материальным производством. Перестроение поэтому в нашем случае может показаться слишком значительной заявкой, но мы имеем ввиду здесь прежде всего отсылку к подходу построительства (конструктивизма), утверждающего то, что участники общества или общество в целом осуществляет собственное строительство. Поскольку ткань общества распространяется аа всё планетарное пространство, то мы расширяем границы возможного построения и даже их убираем. Но это не значит, что мы преследует тот неолиберальный дискурс, который стремится избавляться от самого государства как от излишней структуры, как избавляться от самого дискурса. Это возможно благодаря выбранному методу, самому представляющему одновременно и объект исследования — археологию пути. В следующей части мы рассмотрим каким образом этот метод может быть осуществлён в рамках как дискурса, так и экскурса, а в настоящей части мы углубимся в структуру самой археологии пути и рассмотрим бытие проложенных через общество и иные среды путей.

Построительный системный уровень (внутренняя онтология)

Человеческая цивилизация в сущности состоит из двух элементов как система и в этом она похожа на организм: дома и дороги (в более общем смысле здания и пути). Здесь не стоит понимать это буквально, вслед за Эмилем Дюркгеймом и Пьером Бурдьё физическое и символическое значения элементов представлены органически слитно, дополненные логическим и моральным выравниванием[Бурдье, 2016]. Само по себе представление общества в виде cвязей также признаётся Пьером Бурьдё вслед за Эмилем Дюркгеймом (при этом связи противопоставлены субстанции и предполагаются невидимыми, и это естественно для связь или путь вне времени мыслится за пределами пространства, но тем не менее создание и поддержание связей возвращает нас к пути физическому), однако возникает вопрос о том субъективном или объективном значении, которое в это определение вкладывалось, и которое Пьер Бурьдё стремится преодолеть[Бурдье, 2007; Бурдье, 2019]. Если общество рассматривается через его топологию, это ещё не значит, что это рассмотрение создаёт новый метод или что оно заимствует некоторые черты культурологии. К тому же приходится признать, что если шаг в строну отказа от субъекта был правильным, то он был ещё не достаточным и не принимал во внимание археологии общества до общества и вне общества — с точки зрения как внутренней противоречивости и неуравновешенности человеческого мышления, так и его неотъемлемой связи с природой. Определив в качестве построительного элемента путь в качестве выходящего за ограничения обществования мы тем самым можем установить внесубъектную и внеобщественную его природу как иную действительность, но в то же время укоренённую в первом и втором порядках, а на сегодня переходящем также к третьему порядку (внеобщественная и внесубъекта природа тем самым должна определяться как достраивание 1 и 2 порядка, хотя традиционно необщественные построения должны быть отнесены по-видимому к 1 порядку).

Пьер Бурьдё с одной стороны уделяет некоторое внимание вопросам пути как удалённости и разделения в работе об общественном пространстве, но ставит путь в зависимость от капитала[Бурдье, 2007], а с другой стороны он рассматривает несколько иную пару в области государственного (публичного): общественное время и общественное пространство[Бурдье, 2016, с. 56–63], но в целом очевидно, что если для социолога общественное время представляется одним из ключевых связующих элементов, то в целом для антропологии и философии время можно считать как частью пути, так и собственно пространства (поскольку внутренне пространство является одним из способов производства времени[Курпатов, 2022]). Но представляет ли собой государство отдельную функцию выравнивания для этой системы мы пока не будем обсуждать, поскольку это определение сегодня может быть дано видимо в терминах системы систем, но через послеметаироническое распредмечивание необщественной театральности. Важно отметить, что как правила, стандарты, так и эстетика взращивания, возведения этих элементов могут быть определены и поддерживаться некоторым образом[, не обязательно обозначиваемым как государство]. Впрочем когда-то те же элементы поддерживались и на уровне племён и городов-государств. Также отметим, что мы осуществляем логическое и ценностное рассмотрение через слово 0.9 в совместимости с намеченным и можно сказать проторенным путём у Пьера Бурдьё, говорившим о необходимости избавления от того языка, который по сути является составной частью и государственного и научного полей[Бурдье, 2016]. Но в то же время мы будем стараться обходить окапиталивания общественного, то есть определения через сведение к культурному или символическому, так и в целом через исключительно структурное (здесь нужно отметить, что Пьер Бурдьё обращает внимание на то, что такое окапиталивание не распространилось на все общественные отношения, поэтому можно находить свободные от него уголки даже в капиталистических обществах[Бурдье, 2019]; и действительно, сообщества, складывающиеся по поводу дорог и путей сохраняют в особенности некоторые черты, однако недавние явления, как мы далее рассмотрим, ставят эту область в качестве относительно независимой от окапиталивания непосредственно и в целом символическую область пути под угрозу). Дом собственно и есть символ структуры и построения, поэтому можно сказать, что выбирая рассмотрение со стороны дороги мы оказываемся в диалектическом разделении, всё время вынужденно оглядываясь на находящиеся где-то в стороне структуры, даже если их там нет.

Между этими пространствами же расположились включения природы и её повторения (скверы и сельскохозяйственные угодья). Здания (по большей части) отражают стремление к личностности и малогрупности (индивидуализму), тогда как дороги — к общественности, к соборности¹. Другие объекты являются производными от них: площади образуются пересечением (наложением) дорог, общественные же здания — это скорее производные от площадей, чем от собственно зданий. Первые поселения по-видимому были приурочены к некоторым символическим сооружениям, которые были связаны периодически используемыми путями. Современные поселения представляются скорее как улица — дорога, служащая местом совершения взаимодействий с расположенными на ней зданиями, а если смотреть с высоты общего плана — то скорее в виде бесконечного здания, где перемещения приобретают функционально-технический характер, а за пределами городского сосредоточия семейные земельные участки разделены сплошными заборами определяющими отгороженность и от других зданий, но и отрицающих саму идею пути между соседями. Но иногда на этом разделении возникают островки коллективности, к которой люди продолжают устремляться по общественным дорогам, а мыслительно их связывает образовательная, здравоохранительная и культурная инфраструктура (тем не менее, в силу имущественного расслоения и такая инфраструктура может служить не для равного к ней доступа, а вопреки идее общественного как функция порождающая и поддерживающая неравенство²)³. Системная необходимость пересечения с природными зелёными областями дополняется требованиями к удобству нахождения в единой среде обитания, где жилище становится либо окном во внешний мир, либо наоборот сокращается по площади и оставляет за собой функцию ночлега, практически приближаясь по значению к походной палатке. По другую сторону домашней и путевой действительности люди выбирают распределение и редкость благ, но пока сюда не проникает стоимостное измерение ценности, то ценность сопричастности и отчуждения достраивается через генеалогию. Функция ночлега здесь не выражается как стремление и необходимость, она обретает значение данности и слияния жизненного пути, как остановка в долгом походе, сформированном исторически как движение от стоянки до природных даров. Но можем ли мы осуждать новых собственников, открывших для себя правовое общественное поле отчасти и как способ ухода от функциональной хозяйственной действительности, долгое время довлевшее своей вездесущностью? И сплошной забор поэтому становится символом не только системной закрытости или функционального индивидуализма, но и того походного пути, на котором находится подходящее место для установки палатки среди естественных укрытий — от скал до лесов (цвета сами могут служить подтверждением незримой эстетической связи — зелёный с цветом стены леса, коричневый или серый — со скалами и землёй). Обустройство и пути, и места выражаются как онтологическое определение жизни и поэтому если и невозможно узреть бытийность бытия, то по крайней мере можно понаблюдать за ней по эту сторону действительности как остановку на обочине междворового проезда.

Что касается управления путём, то как общественное построение он выполняет функцию пропускного устройства, своеобразного элемента взаимодействия в общественно-природной мыслительной машине. В древности первостепенной была функция безопасности, поэтому дороги могли браться под охрану, и если не было естественных преград, то порой приходилось строить стены таким образом, чтобы превращалась в точку пропуска. Интересно, что путь для каждого путешественника начинается не на пороге и не в воротах, он исходит изнутри жилища или участка, а поэтому установление самого пропускного ограничения является определением и установлением онтологии личной жизни. Построение стен и заборов фактически можно считать продолжением элемента разграничения пути, управления самой дорогой, поэтому и жилище генеалогически можно рассматривать как продолжение дороги, нарост над её соединительной тканью, позволяющей ей сжиматься и расширяться. Даже иерархические структуры власти (историю которых рассматривает Пьер Бурьдё на примере печати короля[Бурдье, 2016]), в которых документ начинал постепенно проходить этапы согласования также можно считать продолжением принципа управления путём, на котором выстраиваются пункты пропуска. Сегодня пропускные двери играют часто лишь символическую роль в общественных пространствах, но даже своим стеклянным или же монолитным видом они отображают ощущение личного или общественного владения данным путём. Информационные межгосударственные «стены» (и управляемые ворота в них) же кажется почти не изменились со времён путей тысячелетней давности.

Таково внутренняя и историческая онтология общественного устройства, которую мы можем использовать для понимания капитального характера как личной, так и коллективной деятельности. Изначальный труд, затем выраженный общественно как собственный, здесь определяется либо перемещением, либо остановкой и значит наблюдением. В общем случае эти режимы существуют в мышлении одновременно, но многие участки вполне последовательны, например, когда сознание или только функция памяти вовсе отходят на второй план и открывается другая сторона мыслительных соединений. Далее если мы посмотрим на городское или дорожное хозяйство, то не сможем определить, где в нём заключены культурные значения и где рождаются новые человеческие направления действования. Это может происходить в новых выражениях стоянок на пути — в точках общественного питания, превратившихся в места пересечения и обсуждения, это может случаться по дороге как необходимость и естественность поддержания беседы, но это может быть и сон или размышление на лоне природы, может это быть и случайно «пришедшая» мысль. Но вместо этого многие творческие пространства представляются даже не общественными залами (которые можно считать местами пересечения путей), а замкнутыми уединёнными кельями. Поэтому мы должны задуматься над природой этой замкнутости и установить ещё один ключевой элемент внутренней онтологии пути: исключённость из или отключённость от пути. Собственно источник, из которого и происходит мысль, а значит образуются элементы общественных и природных построений мы и должны считать абстрактным путём, который обеспечивает непрерывное существование мышления как самоподдерживающегося развёртывания. Природу творчества если и можно считать путём или потоком, то таким, который с одной стороны может управляться с помощью пропускных устройств, а с другой стороны — через противопоставленность самому пути как коллективному или продолжающемуся прохождению в виде возникающей отключённости. Тем не мнее, такой отрицательный путь продолжает оставаться значимым общественным элементом, пусть даже он и не существует физически, он противопоставлен, а значит коренится в действительности пути.

Однако если личные мысли можно считать «приходящими» из абстрактного источника (в действительности укоренённого на пространственном отключении от пути или ином управлении сознанием если не всегда, то по крайней мере это можно считать преобладающей практикой), то коллективные места позволяют организовывать рассуждения не только по образу коллективного пересечения пути, но и по пути механического функционального собрания, как функции соборности. Ценность бытия может быть незаметной, как может быть самодостаточным внутреннее мышление, но для дальнейшего превращения в работу потребуется элемент отсечения и критичности, который встроен на самом пути или в месте пересечения. Общественная отключённость определяется обычно через дополнительную функцию закона или предназначения, возможно и как разделённость чистого и практического разума, но если рассматривать мышление в качестве пути, как и наоборот, то окажется, что это или некоторое сочетание элементов генеалогии пути, либо фильтр пересечённости. Фильтр пересечённости может быть выражен через обмен мнениями участников, либо как столкновение мыслей одного человека. Он может проявляться через генеалогию наблюдательности и действенности, которая в свою очередь привязана к половозрастной или ситусной сетке (например, наблюдателем может выступать внутренний образ родителей или внешний противоположного пола, иной общественной или местной группы).

Вопрос состоит тогда в том, что мы считаем внутренней онтологией как построением самого по себе или как данности источника остановки или подвижности? Допустим, ежедневная потребность в перемещении отчасти определена стремлением к хорошему самочувствию, к достижению абстракции прекрасного, а не только определённой функциональностью и предназначенностью действий как исполнения общественного задания. Путь поэтому обозначает тот момент разделённости, где осуществляется внутренний выбор и где он ещё не сделан, где возможно как назначение, открытие, так и возвращение, где мы принимаем баланс неувиденного и как неизбежность дальнейшего следования и как археологию общественного и природного, где возникающие и теряющиеся мысли образуют то самое соединение, которое бытийствует ещё до момента увиденности. Внутри же задания распределение функций остаётся порой загадкой для идущих, ведь они идут вперёд чаще от неизвестности, и стремления к открытиям, чем безысходности. Даже если поддержание здоровья, привычность, общение и материальная выгода вполне могут одновременно сосуществовать в постоянно меняющейся пропорции, объясняемой соответствующими полями и взаимодействием с ними, но остаётся и само поле пути, которое как устанавливающее конечность выбора остаётся загадочным с точки зрения приписывания какого-либо значения, ценности ему самому. Это как попытка объяснить прекрасное в самом движении, саму красоту мысли, которая всё же не является l'art pour l'art или является не только им, но существует, бытийствует всё же в основном по этой причине, как и сама безостановочность мысли похожая на стремление продолжить путь.

Попытка придать ценность, как и обозначить эту часть «капиталом» будет в первую очередь условной и также не показательной, но она будет в некоторой степени отображаться и может наблюдаться через другие поля. Например, помещение себя в условные стены электронной рыночной площадки означает поиск «выгодных» предложений, которые часто становятся самоцелью как путём перемещения по рынку (нужно отметить, что рынок является прежде всего средоточием особых улиц, на которых расположены прилавки, так же как и последующие его производные в больших магазинах и торговых средоточиях), так что ценность самого предмета приобретения становится менее значима, чем процесс поиска наиболее подходящей цены и использования срочных выгодных предложений. Продажники сегодня паразитируют на вовлечении в этот момент других структур мозга, чем те, которые склонны к более рациональному рассмотрению вопросов, но с другой стороны рынки всегда строились на изменчивости цен, когда выстраивающаяся очередь благодаря сниженной сама была средством вторичного информационного взаимодействия, так же как и личное общение со всеми покупателями. В информационном пространстве личное общение перешло в вид вопросов и отзывов, поэтому это довольно сложный процесс, в ходе которого рациональность теперь находит новые пути, так же как и режим срочных сделок занимает свою нишу (между тем недавно было установлено, что излишние продажные приёмы в долгосрочном отношении сегодня снижают, а не повышают продажи по крайней мере в информационных средах, а это показывает то, что рациональность продолжает эволюционировать, но отнюдь не как абсолютное обэкономливание человека (превращение или поддержание его существования в качестве homo economicus)).

Внутри зданий мы встречаем различимость помещений, которая отражает как функциональные, так и построительные (конструктивные) устремления, связанные уже с более низким, собственно личностным или малогрупповым уровнем. Однако если мы приглядимся к зданиям, то сами пространства в них определены перемещениями, деятельностью, которая также связана с перемещениями и прочими элементами, которые с перемещениями связать нельзя (например, место работы и отдыха, места расположения оборудования и станков). Соответственно, чем больше здания связано с взаимодействием людей, тем можно предполагать его большую долю основанности на внутреннем пути. И если мы посмотрим дальше, то увидим, что и само производство связано с цепочкой передачи материала, а значит хотя и не напрямую, но также связано с продолжением топологии пути. Пожалуй сами здания бывают избыточны и место может в них проявляться ради самого места или как символ, также как может поддерживаться путь как символ передвижения, но здесь мы вторгаемся уже в эстетическое пространство, существующее несколько обособленно, хотя и пересекаясь как с трудом, так и с творческим движением. Иногда сами здания становятся мирами в миниатюре, где запутанность путей обозначает способ общественной организации и мышления. Так торговый и хозяйственный путь определяется структурой и формой рынка или ярмарки, а в современных больших магазинах-площадях товары распределены с целью увеличения продаж, так что самое необходимое распределено по разным местам, поэтому путь сам становится сценарной структурой, новым представлением, которым он является не всегда и против которого можно вести противопредставление как протестную игру прохождения пути не по сценарию (по статистике около 6-8% принципиально не пользуются ответами нейросетей, похожий процент видимо и избегающих навязанных путей в крупных магазинах).

Искусство прокладки путей в древности отражало подобным образом то мышление, которое было тогда свойственно человечеству. Поэтому археология троп как наблюдение и понимание проложенных путей перемещения позволяет восстанавливать те особенности мышления, которые уже не прочитать в книгах. Проходил ли путь через ущелья или мимо озёр может сказать как о доступных и удобных методах и средствах перемещения, так и приоткрыть завесу над наличием карт или склонности к отчуждению, к необходимым ритуалам и привычкам, к самому габитусу как ощущению не только места и пути. Сами по себе тропы свидетельствуют и о пищевых и о мыслительных предпочтениях, причём способны сделать это более надёжно, чем собственно оценки мыслей и опросы.

Если задуматься над представлением человеческой деятельности, то многое здесь напоминает путь или путешествие и оно противопоставляется в различных средствах взаимодействия отдельным обсуждениям. Например, таково путешествие по всемирной паутине, где путники определяют для себя точки входа на взаимосвязанные страницы, имеющие как дорожные указатели, так и образы всей действительности, по которой возможно перемещение. Путешествие в музей или театр с другой стороны напоминает поход в несколько иное измерение, где встречаются общественные и абстрактные элементы, образуя невероятное место средоточенности и распределённости путевого мышления, перемещающегося от одной точки до другой. Звуковой путь часто менее очевиден, поскольку он связан с особыми подсистемами мышления, но в сущности он более близок к сущности дороги через особую генеалогию ритмического соединения звука и движения, прошлого и памяти. Звуковая среда, определённая во времени — это неизменно определённый путь, который неслучайно накладывается поэтому часто на зрительный ряд сменяющихся картин и в этом случае он создаёт особую область общественной действительности, близкую тем не менее звуковому образу любой дороги, которая пересекает некоторое пространство и тем самым как через направленность, так и рассредоточенность и случайный поиск без карты создаёт ткань произведения как наслоения и пересечения путей. И это звуковое пересечение объединяется с самим голосом, любым путём сознания и в археологическом произведении разных подпространств действительности образует бытие, данное в каждый момент как движущееся.

Функциональный системный уровень (внешняя онтология)

Внешняя онтология связана с системным представлением о неотъемлемом целеполагании как предназначении пройденного (сделанного). Любая система в этом представлении создаётся для ответа на некий запрос и должна от момента зарождения идеи проектироваться некоторым установленным образом. С позиции инженерии этот способ либо определяется как бы естественным образом возникающими в обществах и хозяйствах наборами требований, либо предписывается постановлениями. Такой подход применялся и к планированию и городов и дорог, но его рационалистический уклон свойственен не для всех исторических эпох. По мере развития функционального труда сначала как сельскохозяйственного, а затем как промышленного, происходило поэтапное изменение городов, за которым следовало то, что можно обозначить как формирование духовного и культурного капитала с соответствующей сетью действующих лиц[Бурдье, 2008]. Легко заметить, что в этом представлении дороги играют организующую роль как межгородских, так и внутригродских связей именно как следов и линий культурных и символических полей. Но в то же время именно физические или культурные сети определяют незримую сторону полевой действительности. В дальнейшем мы рассмотрим то, как может быть многообразно и иллюзорно само представление капитала, даже если оно опирается на вполне точно прослеживаемые символические связи. Целеполагание казалось бы должно было иметь источником внутреннюю структуру действительности, но в своём функционализме и рациональности оно укореняется именно во внешнем, наблюдаемом пространстве, а также и в выраженном через общественные установки. На самом деле дороги и должны показывать области внешнего пересечения полей как проявлений целеполагания даже не обязательно исходя из строгости целеполагания (поскольку целеполагание может быть похоже на иллюзию, или театральность возникающую в процессе пересечения как возникают объяснения действий одной половины мозга для другой когда непосредственная связь между ними удалена[Сапольски, 2023]), которое долгое время колебалось между религиозными и научными векторами.

«Естественное» же развитие дорог скорее можно связывать с формированием выглядящих на карте случайными сочленениями областей. Подобным образом проложенная через лес или поле тропа на карте может выглядеть не вполне ровной, извиваясь подобно реке около низин, вокруг возвышенностей, между брёвен и корней, обходя крупные деревья и камни. Такой подход в действительности ни чуть не менее системен, чем стремление обеспечить плавное движение или избежать неравномерности цвета разделительных полос или распознание оттенка разрешающего движение сигнала (к слову люди в этом смысле для возможности их перемещения в городской дорожной сети тоже должны быть стандартизированы по способности различения зелёного и красного цветов, тогда как отклонение считается болезнью, определение которой для внешней онтологии несколько отличается от определения для внутренней). Всё дело в тех усилиях, которые были затрачены на подсыпку грунта, перемещение корней и выкорчёвывание деревьев, а также и в оценке вреда, который подобная деятельность людей оказывает на леса и поля. Оценка соотношений затраченных усилий, приносимого вреда, будущего загрязнения и воздействия, а также непрерывного существования и поддержания данного пути, равно как и согласование усилий людей по его возведению — задачи отнюдь не тривиальные. Тем более, что при этом задача состоит в создании систем, имеющих как внутренний запас прочности, так и эстетическое значение.

Чем лучше⁴ мы решаем эти проблемы и работаем над уменьшением потерь и загрязнений — тем ближе мы приближаемся к той задаче, которую перед собой ставит системное мышление. Правда если оно стремиться создавать системы сразу без лишних «проб и ошибок», то это несколько противоречит «естественному ходу вещей». На самом деле таких задач несколько: это как непосредственно создать систему, так и обеспечить её будущее существование, а это значит и воздействие на общественные, культурные, политические системы, которые затруднительное предвидеть не имея всей общественной модели. И это же означает, что целевая система — это только представление в данном инженерном проекте, тогда как как только мы выходим на уровень общественного рассмотрения, то задача становится многоуровневой и целевую систему уже определить затруднительно. Это несколько напоминает саму проблему капитала, который относительно хорошо был определим для сельскохозяйственных, производственных и энергетических систем, но по мере включения нематериальной составляющей становится всё менее точно определимым. Но всё же рассматривая онтологию пути мы можем попытаться начать решать эту задачу с другой стороны — со стороны мышления, а может быть и с двух сторон одновременно.

Иногда внутренняя интуиция в том и заключается, что нужно идти по дороге дальше и она приведёт к тем самым открытиям, ради которых начинался путь. Этот шаг в неопределённость как мы рассмотрели ранее, является неотъемлемой частью генеалогии дороги, и теперь мы можем уточнить, что он обусловливает присущую дороге причинность лучше, чем описывает её внешность и последовательность. Она же связана с эстетикой как поиском бесконечных смыслов, которые похожи на образование множества пересечений, которые позволяют парадоксальным образом сводить бесконечное и неопределённое к конечному и повторяемому.

Рассмотрение этого выбора же в сущности является весьма запутанным и принципиальным вопросом, так что парадоксально и даже то, что мы в предыдущем абзаце смогли свести всё многообразие онтологических оснований к краткому описанию. Например, можно сравнить соответствующий шаг в неизвестность с представлением о роли личности, о действии и основаниях воления, о предопределённости происходящего. И всё же если эти принципиальные вопросы решаются весьма многообразными способами, то дорога их все объединяет, поскольку тех, кого можно назвать подходящими или «адекватными» людьми легко определяют направление своего движения на дорожной сети, хотя на пересечённой местности это способны сделать немногие. Это подсказывает, что соответствующее представление выбора пути универсально как для человечества, так и для разумной жизни в принципе (в конце концов, звери также прокладывают свои дороги, хотя знаки и способы путевождения они для этого применять могут несколько иные). Но между тем саму открытость пути определяет не замкнутая размеченная сеть, а те точки, в которых происходит её расширение и сужение, на тех тропах, где немногие пересекают местность, определяя для себя сущность экскурса со-бытия природы и человека, либо просто направляясь дальше через брошенность. В соответствии с таким видением люди могут проектировать не конечное состояние как недвижимый капитал и даже города, а именно изменяющееся русло дороги.

Усилия по изменению действительности поэтому поставлены на одну карту с привычностью положения и действия в каждой точке и без места (которое можно назвать габитусом) и усилиями по его поддержанию. Но то что ощущают люди — это уже сама целевая система их личного и общественного движения одновременно, но это не то, каким образом производятся шаги. А между тем это производство и образует как построение, так и определяет те последствия, которые выключены из мироощущения. В вопросе о целеполагании неявно содержится и идеологический и прагматический интерес, поскольку приходится классифицировать действия и бездействия исходя из всей совокупности последствий. Габитус может быть скорее статичным, сложившимся состоянием, но он может восставать против системы с намерением её изменить. Почти же самое мы описываем через соотношение культурного и прагматического, где культурное позволяет переосмысливать сделанное, переопределять установки. Соответственно определив дороги в нашей возможности и слитности передвижения как особую культурную действительность, в которой мы через внутреннюю онтологию управляем отключениями и ускорениями, мы можем приступать к действию и во внешней части видеть то, как наши установки воплощаются, возвращаются или растворяются в планетарной среде. Конечный идеал габитуса как и целевой системы здесь определён опять же планетарной эстетикой, в которой снят вопрос как о субъективном, так и идеологическом по крайней мере на уровне всеобщего рассеивания, которое составляет большую часть всех воздействий и которая собственно упускалась из виду в столкновениях прошлого, в которых габитус определялся взаимоотношениями соседних районов и сочетаемостью, статусами проживающих по-близости людей. В планетарном смысле мы все в одной лодке, поэтому и вопрос статуса и класса решается сам собой: создаваемое и присваиваемое общественное пространство это не просто присвоение бытия, это внешняя онтология, выстраиваемая по системным, этическим и культурным правилам. Проложить здесь дорогу — это значит решить задачу намного более сложную, чем для условного действователя, наделённого всем багажом профессора экономики или даже самой антропологии. Отсюда новый габитус парадоксальным образом подвешен или брошен между присущностью прагматики и невозможностью планетарного целеполагания. Тем не менее, выход есть — это аккуратное планирование каждого шага с оглядкой на карту.

Человек может отходить в сторону от суеты городов и здесь он и способен обнаружить внешность онтологии и как брошенность самого поля и как выброшенность самого себя. В этом отчуждении определяется и его сопричастность абстракции и бытию дороги как моменту её зарождения и историчности археологической неразличимости. Намеченная пунктиром или проведённая толстой линией, она дана здесь во внешнем своём проявлении как все возможные пересечения рассматриваемых человечеством полей значений. И та абстракция которая внутренне неразличима и слитна с прошлым может становиться доступной для самонаблюдения, но только если известно, откуда она начиналась, иначе она становится лишь приятным образом таким как произведение современного искусства, которому не дали подпись. Дорога в этом смысле всё время балансирует между коротким замыканием и мыслительным напряжением, создающим стремление двигаться дальше. Во внутреннем построении мы устанавливаем это ограничение, во внешнем представлении — мы извлекаем скорость и направление. Становясь на развилку — мы наблюдаем данность всего общественного бытия как взаимодействие полей, а может и само общественное мышление. Развилка или пересечение можно сравнить с пересадочным узлом или общественным обсуждением, тогда как короткие замыкания видимо чаще происходят на стадионах или в концертных залах. В тишине библиотек, музеев, на кухнях и в тени парков наступают моменты разветвлений или топтания на одном месте до того момента, пока всё не перевернётся.

Что касается выраженности деятельности как труда, то именно через внешнюю онтологию дороги формируется собственно труд, как в то же время функционально означиваемый. Правда в этом установлении действия труда как целенаправленного выхода на тропу, включённую в сеть дорог, возможна особого рода запутанность. Например, хозяйственный дискурс, стремящийся применить метод «скользкой горки», направленный на создание захватывающих внимание читателя текстов, говорит, что написание текста должно планироваться и любой текст должен иметь цель. Правда когда возникает вопрос, где брать идеи для текста оказывается, что одним из способов оказывается случайный процесс[Халилов, 2022]. Для продающего текста может быть это не так важно, но мы должны понимать, что понятие цели стало новой мифологемой как и большинство построений продажников, создающих саму мифологему полезности (и решения проблемы) там, где действительная стоимость отличается в разы, а то и на порядок.

Конечно, раньше и прокладывание дорог и строительство городов могло подчиняться тем же принципам доступности материала и успех группы и её совета мог в большей части зависеть от ораторских качеств. Со временем мы можем наблюдать формирование тех системных элементов, которые можно считать полями или институтами, элементами общественными строительства. Сами же составные элементы должны одновременно с этим претерпевать изменение в виде нормирования своего внешнего бытия и в этом заключается роль внешней онтологии. Но упрощение текстов, стремление всеми средствами к общественной вершине вряд ли можно считать универсалиями, они свойственны обществам с повышенным индивидуализмом в особенности в период кризиса. То что мы наблюдаем сегодня — это не просто естественное изменение, это захват мирового сознания одним из способов мышления и попытка представления его как универсального. И это похоже на попытку превращения общественно доступных дорог на ведущие к рыночной площади катки с помощью подливаемой воды и морозильных установок.

Тот же факт, что общественные теории сами стремятся возвысить некоторого действователя (агента) или группы таких действователей и поставить его во главу одной из вершин сети общественного пространства объясняется как естественным антропоцентризмом, так и структурой мышления, склонной к очеловечиванию действительности. Рассматривая участки пути как первичную единицу исследования мы возможно отходим на шаг назад, но это и позволяет лучше рассмотреть картину. Затем в самом факте наблюдения и изучения отношений по поводу передвижения мы будем способы понять интересы действователей без обращения к самим действователям, тем более, что сущность самих действующих лиц поставлена под вопрос. Сама эта логика во многом опирается на практику юридического поля, если оно существует, учитывая исключённость из него например отношений с природой. Это можно рассматривать в виде внутренней онтологии права, которая устанавливает своеобразный забор вокруг всего человеческого и одновременно определяет правила передвижения по соответствующей дорожной сети правовых текстов и их толкований. Но тем самым логика действователей, выносящих конечные решения оказывается весьма условной (поскольку она противоречит как традиционным представлениям сообществ, так и обыденному опыту), между тем соответствующее представление поля оказывается перенесённым на общественный опыт «в виде универсального опыта трансцендентального субъекта»[Бурдье, 2008, с. 81].

В конечном итоге внешняя онтология должна заниматься соответствующей областью общественного производства, но традиционное изучение со стороны действователей возможно пересмотреть в пользу самого производства, при этом не впадая в структуралистскую крайность изучения текстов как законченного поля или же крайности построения самореферентных система у Никласа Лумана, в которой системное представление как должно заменить внутреннюю и внешнюю онтологию одновременно. В случае с правом изучение этой области общественного производства Пьер Бурдьё предлагает сводить к динамике правовых действователей в контексте их положения и места в структуре разделения труда с выявлением соответствующего капитала как «веса позиций». Между тем в такой трактовке носителями правового капитала как для континентального, так англо-американское права должны быть признаны общественные (судьи) или научные субъекты (профессора) либо соответствующие объединения[Бурдье, 2007, с. 84–86]. Но там же Пьер Бурдьё замечает, что правовой капитал определяется с учётом взаимодействия с полем власти, а также бюрократическими институтами. А это значит, что принадлежность этого капитала самим действователям весьма условна. С другой стороны, собственно источниками конфликтов, которые в концепции правового поля и капитала, должно решать право как подтверждение символического дохода (выполнения работы), являются самые разнообразные общественные и политические явления, поэтому и истоки его применения относятся к множеству областей в которых даже наличие субъектов может быть весьма условным (как происходит с большей частью хозяйственных отношений, выносимых за скобки общественных благ и экстерналий).

Право конечно можно понимать как дорожную сеть, расположившуюся над общедоступной дорожной сетью и на которой действуют особые правила дорожного движения и где также возникают конфликты, разрешаемые с помощью самого права, но удобнее проводить различие этих полей — общественного, на котором возникают и определяются как конфликты, так и мораль и справедливость и особая множественность правовых текстов и установок, а также отношений по поводу этого поля, которые не обязательно сводимы к прагматической функции. Даже капитал, привносимый правом, по-видимому заключается не только в возможности управления этим полем, но и в самом существовании этого поля как неувиденного и доступного прагматического инструмента и культурной системы. Между тем сам правовой капитал Пьер Бурдьё рассматривает как формально и до некоторой степени произвольно определённый в том смысле, что он зависит от влияния текущего запаса капитала политического (тогда как собственно представление права как общественно полезного поля становится создаваемой на заказ иллюзией, как и для других форм культурного капитала) и от процедуры перенесения капитала между полями[Бурдье, 2008, с. 107–111]. Это заставляет нас по-возможности отделять рассмотрение от самих действующих лиц, но вместе с тем не упускать их из виду. В этом формализме можно видеть образец, по которому представляется внешняя онтология, дополняющая действительность онтологии внутренней, в которой создаётся и содержится дополнительная ценность, которая во внешнем слое может быть произвольной. Поэтому саму культурную ценность можно определять без повторного археологического воспроизводства субъектов и институтов (которые часто оказываются либо ложными субъектами, либо гиперсубъектами), а вместо этого обратиться к текстам, отношениям и взаимоотношениям правовых троп⁵. Конечно, возможности оказывать влияние и производить трактовки с некоторой долей субъективизма в правовом поле также можно представлять как ценность с тем или иным знаком, но она будет таковой только для той или иной партии, группы лиц, сообществ и отдельных людей, существующих как бы на частных дорогах или перекрывающих общественные дороги в своих интересах, равно как и показывающих свою близость к людям путём самого факта пользования такими дорогами.

И самое интересное — это та структура, которое обеспечивает собственно связь настоящего с будущим, которую можно определить как этос или интеллектуальную машину, тот действительный прагматический капитал, который не привязан к субъектам. Дороги и особенно тропы представляют хороший пример этой связи без соответствующей принадлежности. Попытки же людей создать общественно-хозяйственные машины на основе природных областей могут вызывать только недоумение как попытка ввести ценник на просмотр цветения лилий и кувшинок. Неявно такое расценивание осуществлялось в виде приравнивания природы к общественному благу при превращении природопользования в придаток государственного устройства и устойчивости, однако путь начинается всегда с другой стороны — со стороны незаметных и никому не принадлежащих следов. Для права Пьер Бурдьё предлагает считать подобной машиной времени кодификацию и толкование прецедента, а также и формальный перенос закона, либо изобретение новых законов (что более революционно), но в то же время принцип отрицания научного осмысления реальности[Бурдье, 2008, с. 112–119]. В этом смысле внутренняя кодифицирующая борьба похожа на самоцель по поддержанию дорожной сети, за которую управляемые на городском наборе данных машины не должны выезжать. Это же похоже на формирование общественного нормативного способа мышления одновременно поддерживающего и сам государственный капитал как молчаливое согласие с цивилизационными устоями. Но то, какой универсальный способ рассмотрения можно положит для всех культурных полей Пьер Бурдьё отмечает в заключении статьи о власти права при рассмотрении функции поддержания символического порядка: это с одной стороны накопленные действия, а с другой стороны обращённость или «инверсия» намерений[Бурдье, 2008, с. 120]. Отсюда мы можем подытожить, что формирование внешней онтологии направляется в сторону символической устойчивости, а единицей производства выступает шаг или действие (а также бездействие — как частный случай обращённости). Целеполагание в целом здесь представляется стохастическим процессом, тем не менее оставляющим структурированный археологический след. Общественная археология поэтому не может объяснить производство как жизненный процесс, но оно позволяет приблизиться к осуществляемым шагам. Особый интерес представляет наложение физического и правового пространств, поскольку они фактически соединяют понятия действий как движений, если и не полностью доступны к наложению (в части условных и мыслительных действий, однако приравнивая мыслительный процесс как доступную к управлению единицу дорожной сети мы можем установить вполне законченную гомологию). А именно наличие на улицах подсистем участников движения со своими уровнями ответственности и осведомлённости подобно различным уровням в правовой системе от не достигших дееспособности, до граждан, далее комиссий и советников до профессиональных юристов и наконец судей и государственных правовых служащих. Сейчас может быть сложно сказать, какая из подсистем была первичной, но в своих культурных принципах они имеют много общего и зеркального: одна образует физическую топологию, другая — формальную или лучше сказать умозрительную, которые совместно определяют устойчивость символического производства. Мышление в этом смысле может «цепляться» за структуры физического перемещения или же правового порядка, но эти общественные средоточия образуют области наибольшего соединения и напряжения полей. На периферии же, в области троп, структуры будто бы растворяются и здесь, можно сказать на бытовом, народном или же природном уровне в силу вступает онтология внутренняя. На пересечении этих областей возникает ноопроизводящая интеллектуальная созидательная машина, которая определяет согласованность всего общественного производства как неоднородного бытия.

Список упомянутых источников

1. Бурдье П. Социология социального пространства // М Институт Экспериментальной Социологии. 2007.

2. Бурдье П. Социальное пространство: поля и практика // 2008.

3. Бурдье П. О государстве: курс лекций в Коллеж де Франс (1989-1992) // 2016.

4. Бурдье П. Экономическая антропология. Курс лекций в Коллеж де Франс (1992–1993). : Litres, 2019.

6. Сапольски Р. Кто мы такие? Гены, наше тело, общество. : Альпина нон-фикшн, 2023.

7. Халилов Д. Метод скользкой горки: Сторителлинг для Reels, Stories, TikTok-роликов и других форматов социальных сетей. : Альпина Паблишер, 2022.

1Отгороженность здания, безусловно, противопоставляется соборности дороги как один из архетипических образов. Можно привести и существенные контраргументы: общественные здания и в частности храмы образуют средоточие соборности. Вместе с тем соборность в смысле агоры и вече были связаны скорее с площадными структурами, а значит с пересечением дорог. Дорога стала с другой стороны местом проявления имущественного и статусного разделения начиная от транспорта до уровня обслуживания. Но это разделение характерно по-видимому в основном для эпохи послесовременности, тогда как раньше длительные путешествия были затруднительные для всех, а обязанностью и привилегией для знати было служение и перемещение верхом в различных условиях. Соответственно по сумме доводов можно признать за дорогой преобладающий перевес в сторону соборности по крайней мере до XX в.

3Спустя некоторое время после написания этих строк я нашёл согласие с этими тезисами в лекциях Пьера Бурьдё. Так, государству приписывается по крайней мере основная функция — общественного сохранения или «сохранения условия накопления капитала», но выполняет оно их в качестве некоторой «фикции» или «ортодоксии»[Бурдье, 2016, с. 55–56]. Но его подход состоит в поиске языка, который бы позволил проникнуть кажется как за пределы привычных представлений, так и сложившегося дискурса, языка. Видимо, одной из попыток обнаружить этот язык является исследование вопросов обмена, дара в условиях, где ещё не действует собственно режим государства и соответствующее производство коллективной веры он обнаруживает в особых символических обменах, которые были частью непрерывного творческого воссоздания отношений в архаичных обществах, а сегодня это может сохраняться в области чувственного, например в семейных отношениях. Из соответствующих лекций (особенно раздел «Постоянное воссоздание веры» и предшествующие примеры) мы видим, что обмены буквально производят общественную и семейную устойчивость благодаря неравновесности во времени и продолжающемуся обмену[Бурдье, 2019]. Здесь для нас важно отметить, что вопрос преемственности упирается в некоторые символические построения обнаруживаемые и понимаемые через веру как неопределённость и высшее благо, согласие. Это может казаться не связанным напрямую именно с путём, однако отметим здесь по крайней мере тот факт, что корни такого воссоздания должны уходить именно в привычку непрерывного перемещения, поскольку вера определяет и генеалогию пути как содержащую неопределённость и саму структуру взаимопомощи, когда помощь одних участников должна дополняться и замещать помощь других в разные моменты времени, причём само действование помощи напоминает дар, поскольку исходя из неопределённости пути она требуется в случайные моменты (то есть распределение вероятности независимо). Современная инфрастуктура за своей функциональной однородностью опирается на то же распределение как коллективный фонд страхования, но ставший уже многоуровневым, в походе же как мы рассмотрим далее эта символическая возможность и необходимость жертвования проявляется непосредственно, что между тем создаёт одно из оснований экскурса.

4Здесь любой приверженец подхода качества должен сказать, что такое определение неправильно: нельзя сказать, что мы должны сделать что-то лучше или хуже без операциональных определений. Тем не менее, когда в кайдзен говорят о ежедневных улучшениях и сокращении потерь, то всем это понято. Также относительно понятны цели снижения загрязнений, сохранения биоразнообразия и защиты интересов сообществ. Операциональных определений для соответствующих целей было дано достаточно в рамках различных концептуальных основ. Проблема скорее заключается в обеспечении многокритериального выбора, который в случае той или иной технизации сводит общественные науки к точным, но тем не менее не позволяет ответить на исходный вопрос ,что мы понимаем под «лучшим».

5Правовые «тропы» можно понимать как содержание любых общественных отношений, в том числе оформляемых в виде текстов, договоров, связанное с выражением этики, справедливости и иных подобных элементов внешней онтологии. Например, любое содержимое, создаваемое через хозяйственное или культурное производство, одновременно содержит в себе отсылку к принадлежности «автору», «обществу» и соответствующие правовые подтексты. В этом смысле тропа похожа именно на то место леса, где осуществляется вторжение на эту природную ткань «произведения» со стороны общества: постепенно она становится инструментом наблюдения и регулирования, лёгкого доступа к управлению. И собственно любая тропа поэтому содержит правовой подтекст природоохраны и принадлежности этого участка. В доисторические времена это регулирование могло быть более строгим исходя из системы табу, но это не значит, что кодификация не способна противостоять «необязательности» своего исполнения. Табу как и моральный закон, местные правила сообществ сохраняются и могут противостоять основному правовому полю, но могут его поддерживать как тропы определяют целесообразность прокладки широких дорог.