Не ясно, надлежит ли рассматривать человека вместе с природой и в каком смысле. Системное представление требует поставить его определение на одну чашу с другими организмами и тогда возникает триада подцелей: выживание, размножение и расширение влияния (экспансия). Это распространённое представление, которое затем так легко через призму организационной анатомии расширять и на общественные построения, искать сходства городских и лесных джунглей, рыночных площадок и полян, где происходит водораздел ареалов и пространств влияния, обеспечивающих выживание. Но если сама по себе концепция эволюции неоднозначна, то эти подцели не столь очевидны. Выживание можно понимать как приспособление или адаптацию, но построительство предлагает определять его скорее как построение среды и мышления, а значит если цель может быть сформулирована, то она культурно неопределённа до степени творения всего чего угодно. Размножение было безусловно ключевым вопросом человеческой природы до эпохи послесовременности, но теперь оно приобрело множество подтекстов, так что даже на уровне массового сознания стало непрозрачной гипотезой о собственной или культурной генетической значимости. В культурно-философском принципе же, как я ранее рассматривал, эту проблему можно изложить в смысле вопросов бессмертия и воображения. И в самом деле, если человечество способно стать бессмертным и если его вживание теперь поставлено в зависимость от выживания планеты в целом, то какой смысл в определении целей размножения и выживания? Эти вопросы становятся безусловно эстетическими и «продолжение рода» приобретает иное толкование, однако представляется, что это уже не те цели, которые были заложены для пещерного, лесного или саванного человека. Можно было бы их назвать, например, гармония и воспитание, но в целом некий набор подцелей здесь предположительно возможен, однако он будет не симметричен с природой, либо он будет соответствовать природе на её вневидовом уровне, так что попытки сопоставления собственно организмов бессмысленны.

Сложнее обстоит дело с расширением влияния, которое неизменно облекается в формы гегемонии, колониализма, дискурса или (у)правления. Сегодня в деловой сфере эта цель может в свою очередь разделена по ролям ремесленников (или промышленников), предпринимателей и капиталистов, но такие роли могут быть самозамкнуты на производстве, на благах или финансовых сущностях, вокруг которых будут неизменно вырастать замки доминирования. Если же говорить о едином критерии, то он вполне понятен и эстетичен: это изменчивость системы вследствие воздействия, то есть его перестроение или пересоздание. Отдельные организмы в своём расширении также безусловно стремятся к расширению области жизни, а жизненное пространство и образует мир живой природы как мы его знаем, поэтому расширение влияния означает в общем планетарном системном смысле расширение и углубление жизненного пространства. Другое дело, остаётся ли в таком критерии что-то от целенаправленности, ведь теперь любое изменение становится результатом как и в творчестве, что может и сохраняет оболочку словоформы «цели», но больше не вмещает её внутреннего посыла определённости. А в том, чтобы определить значение как изменчивости, так и правления может состоять основная системная сложность для любого общества.

С другой стороны, попытка претворить цели в жизнь приводит к формированию понятия безопасности, которое встраивается как подфуннкция в действование каждой системы, по крайней мере если третьей подцели не отдаётся слишком большое значение, поскольку тогда безопасность в явном виде отступят перед спекуляцией и развитием. Но функция безопасности может быть рассмотрена в ином ключе: как неотъемлемое свойство сохранения целостности и структуры. Часто же, особенно в информационных и общественных системах, её приходится выделять скорее с точки зрения материала, чем сущности и тогда она становится определённее структурно, но сложнее с точки зрения систем, ролей и целей. Например, если личные вычислители начального уровня требуют использования до 50% своей мощности на защитные функции, то элементов безопасности транспортного средства служит сама его конструкция. Тем не менее, это связано с духом времени: в средневековье крепостные стены были важной составляющей жизни города, но тогда эта функция была относительно явно выраженной. В послесовременности же исходя из множества систем защиты, информирования, безопасности сложно понять, насколько они могут быть в принципе выделены как отдельные системы, либо они уже давно стали неотъемлемой частью системы управления обществом и миром. Попытка выйти из какой-то части этой системы всегда болезненна или невозможна в принципе, хотя доля расходов на налоги может различаться на несколько порядков в зависимости от места проживания и организации труда. Но в конечном счёте, если говорить о крупных государствах, то пока мало кому удалось следовать дискурсу ночного стража и прийти к наименьшему вмешательству в жизнь граждан. Например, сокращение правоохранительной системы было бы возможно при сокращении преступности, но по тем или иным причина этот показатель отчасти связан с самой энергетикой людей, а там, где наступает относительное затишье в отношении человеческой жизни, то возникает обширное пространство для хозяйственных и информационных преступления. Но всё это касается внутренней целостности, которая для организма может быть названа аутоиммунным расстройством, когда части системы борются сами с собой, говоря, что в сущности общество не слишком похоже на организм. Тем не менее, со временем энергия людей может получать своё творческое наполнение и внутренние опасности могут отойти на второй план, особенно если системы будут проектироваться таким образом, что они становятся не подвержены разрушению, для чего, например, требуется первоначальная настройка доступа к сети и собственно встраивание функции непрерывного обновления. Как общественные, так и информационные вирусы сами по себе несут сходные роли регулирования и готовности к воздействиям, поэтому сами взломщики могут непрерывно соревноваться в попытке находить уязвимости. В этом смысле безопасность — это миф, как сложность любого замка, по крайней мере до внедрения квантового шифрования, которое поможет по крайней мере на какое-то обозримое будущее достигнуть абсолюта информационной целостности.

До будущих же времён понятие безопасности соотносится лишь с некоторым показателем качества системы как имеющей некоторый разумный предел ресурсоёмкости. Например, доля расходов организации на разнообразные функции безопасности (от охраны и зарплаты советника по безопасности до расхода электроэнергии на работу антивирусов на рабочих станциях, возможно сюда включить и расходы на стены и двери) более 20% говорят о неблагоприятной среде существования. Если эта доля приближается к половине, то такая организация находится в угрожающем положении как и среда её сущестествования. В целом некоторое превышение этого показателя говорит об общественных и культурных проблемах данного общества или его ячейки. Например, значительное неравенство и противодействие сообществ требует возведения надёжных стен и систем безопасности вокруг населённый пунктов и зданий. Эти меры вполне оправданы для опасных объектов, но если они возводятся вокруг жилых домов, то общественный конфликт очевидно оказывается нерешённым.

Что касается соизмерения с природой, то критерии показателей безопасности можно связать с массой тела животных и растений с учётом их текущего энергопотребления (поскольку значительная часть энергии расходуется на собственно формирование структуры элемента). Например, травоядное животное защищается от хищников способностью к быстрому перемещению, а значит основная часть туловища и ноги связаны прежде всего с безопасностью и отчасти с обеспечением перемещения. Олени дополнительно могут обороняться рогами, массу которых следует зачесть, но не полностью, поскольку они имеют и брачные функции. В любом случае, эстетика травоядных животных понятна и если бы не функция защиты, то они были бы похожи на грызуов, которые ведут скрытный образ жизни, но при этом опять же тратят силы рытье и жизнь в норах, где их спасает теплокровность и утепление. Поэтому и окрас и шерать и системы кровообращения участвуют в обеспечении безопасности. Если посчитать энергию на поддержание всех этих функций, то может оказаться, что функция безопасности может приблизиться к 50%, но вероятно, для большинства животных она не будет больше. Но, возможно, исключением будут хищники, для которых сама жизнь состоит из нападения, поэтому по сути всю массу их тела можно считать направленной на обеспечение безопасности. Если же говорить о растениях, то и они могут использовать некоторые защитные механизмы, такие как шипы и яд, но обычно они используют саму среду обитания для обеспечения собственной безопасности, например, делая листья слишком грубыми, чтобы они были съедобными для насекомых, а плоды — высоко расположенными, так, чтобы они были доступны для распространяющих семена птиц. В целом же растения (или, говоря научно, продуценты или производящие) защищены от своего исчезновения функцией своей жизни, поскольку если они исчезнут, то не смогут быть кормовой базой для животных (консументов или потребляющих), это и обеспечивает устойчивость природных биогеоценозов (экосистем), организмы сами формируются со временем так, чтобы система долговременное была устойчивой, чтобы они не потребляли слишком много. Для производящих поэтому доля безопасности с одной стороны может быть относительно небольшой, с другой стороны, и они могут выбирать места обитания и собственную структуру (стволы, ветки) как элементы защиты. Но по-видимому, формирование растений, с долей защитных слоёв более 50% также является если не исключённым, то редким явлением.

С такой позиции те цели, которые мы обозначили в начале кажутся тем более иллюзорными, поскольку выживание и распространение и в природе распадается на множество функций, где для одних структур может быть важнее защита, а для других — нападение. То есть системно это может быть хорошее и краткое определение для получения понимания, но оно может не совпадать с действительностью в долгосрочном отношении. Например, для отдельного оленя или птицы безусловно важны выживание каждой особи (правда демография птиц, как и микроорганизмов — весьма тяжёлое зрелище), но для природы само несовершенство отдельных видов позволяет выживать не организмам, а местной или планетарной системе жизни в целом. Но в чём правдиво такое определение, так это в единстве исходного инстинкта к сохранению, к борьбе за жизнь и за жизненное пространство-время. Правда верхом невежества было бы утверждать, что в этой борьбе побеждает сильнейший или что нужно руководствоваться принципом divide et impera, поскольку борьбы не существует до тех пор, пока существует незримый природный баланс как эквивалентность видов или пока человечество не возьмёт на себя возможное переопределение. Либо эта борьба как единство противоположностей вызывается колебанием численности популяций всякий раз, когда появляется внешний раздражитель, такой как человек.

Возможно человек поэтому и является основным источником опасности, но не всегда ясно, когда его можно включить в природную систему, а когда приходится исключать. В этом смысле само общество похоже на взбесившегося охранника или сбежавшего с цепи пса, который вновь знакомитсяс с волками и обнаруживает, что они значительно добрее и все его оборонительные стены были весьма иллюзорны. Предупреждение внешних опасностей само может быть бесконечной темой, но в целом это и вопрос структурной целостности. Например, для вычислительных систем важно поддержание температуры с тем, чтобы они не прекращали работу и не разрушились раньше времени, и ограничение доступа к хранящимся и обрабатываемым сведениям. Но такое внешнее сходство целостности обманчиво: доступ к содержимому и означает кражу или возможность порчи, то есть это основная опасность воздействия, тогда как обеспечение температурного режима — это вполне определённая встроенная функция. Если мы говорим о безопасности, то речь поэтому идёт не о предотвращении любой опасности, а только о воздействии сложных систем, таких как животные, общества и люди, возможно и некоторые автоматизированные средства. В этом смысле и для природы системы безопасности должны противодействовать именно сложным угрозам, но в природе эти функции могут быть ещё больше переплетены и обеспечиваться самим устройством организма (в том числе органами чувств, которые могут определять и пожар и приближающийся дождь и хищников).

Дискурс гегемона поэтому может существовать там, где мир молчит, где нарушения замалчиваются на фоне возможности развёртывания сложных систем. Так дискурс поглощает и природу и окружающую действительность и людей. И машинное обучение может со временем становиться частью дискурса, в чём и усматривается его опасность. Тогда рабы ламп превратятся в полноценных зомбированных существ, тогда как раньше они были ими лишь в ироническом смысле зависимости от времени провождения перед экраном. Интересно, что дискурс одновременно становится элементом и опасности и безопасности, подобно тому как независимостью может становиться наиболее сильной формой зависимости. Так, попытка определить риск неизменно может натолкнуться на неопределённость, которая до поры до времени будет скрыта общественным занавесом забвения. Но как только дискурс пускает корни, то он может требоваться усиления безопасности, в том числе от других дискурсов, приобретая тем самым производную ухудшенную форму наращивания. Тогда место управляемости занимает неуправляемость и правление превращает означивание собственного знамени в обеззначенное значение.

Если дискурс управления рассматривается аналитически в изучении деловых осуществлений («бизнес-процессов»), то сами риски и безопасность, контроль соответствия по каким-то причинам не всегда становятся его частью, поскольку выделяются только в части описательностей (нотаций), направленных на рассмотрение создания ценности. Например, концепция eTOM, закреплённая в ГОСТ Р 53633, рассматривает жизненный цикл организационного блага и даже предлагает в качестве сущности верхнего уровня выделять шаблоны осуществлений, однако безопасность не получает здесь функционального закрепления. С другой стороны, описательность IT4IT выделяет риски и соответствие в качестве совместной функции управления, а значит она приписывает безопасность непосредственно дискурсу гегемона, что вполне разумно. Однако здесь и в других подобных описательностях выделение происходит в качестве вспомогательной функции для основного создания ценности, а значит безопасность по сути становится исключённой из жизненного цикла, хотя по сути она как ноги антилопы встроена во всю её сущность. Впрочем такое понимание хозяйственного дискурса можно усматривать ещё с 1985 года, когда Майкл Портер сначала представил общую концепцию цепочки создания ценности без функции управления, а потом добавил эту функцию отдельно. И действительно, первоначальное понимание могло быть в сущности более правдивым, тогда и управление и безопасность встраиваются в любое создание ценности, но не таким удобным для анализа ,который должен либо каким-либо образом выделить такую составляющую как риск и неопределённость, записав её где-то недалеко от блока управления, либо доходить до отдельных действований и действий, если глубина рассмотрения позволяет начинать с них с уточнёнными схемами всех осуществлений.

Но возможен и другой подход, который в некотором смысле противоположен нацеленности и исходит скорее из случайности — из рассмотрения человеческой деятельности как ошибочной в случае с ошибками исполнения, когда излишние и неправильные действия признаются несоответствующими некоторому регламенту или распорядку. С другой стороны, эти ошибки по классификации Морелла дополняются ошибками управления, которые возникают при неправильном выборе шагов решения задачи, то есть когда само осуществление или действование не соответствуют целеполаганию. Очевидно, что и в этом рассмотрении предполагается некоторый идеальный образ нацеленности как субъективной организационной крайности, относительно которой возникает отклонение. Но самое интересное, что Морелл всё же предлагает ошибки управления делить на случайные и преднамеренные нарушения. Это значит, что ошибка может означать по сути не преднамеренность, а различное понимание цели, а значит в ошибках управления могут сочетаться как минимум 3 причинности. По сути идеальное понимание между людьми невозможно, в том числе поэтому они обращаются к дискурсу, в рамках которого становится возможно управленческое целеполагание. Допустим, если исполнитель забывает или отвлекается от цели, то он может выбрать, изменить или добавить шаги творческим или корыстным образом, что становится явным только в исключительных случаях. А для рассмотрения действия дискурса важны в первую очередь не исключительные, а обыденные отклонения, что и делает его ежедневное прояснение затруднительным. Но если этот анализ человеческой причинности в обыденности невозможен, то невозможно подлинное выделение безопасности как отличной от общего управления. То есть в первую очередь возможна безопасность исключительности как связанная с различием целей исполнителей и управляющих, идеальных и действительных, определённых и неоднозначных. Если возникает происшествие, то и причинность выходит наружу, в остальных случаях её объяснение невозможно в области недоверия людей.

Если в некотором сообществе или при взаимодействии людей между собой и в рамках организаций устанавливается область доверия, то безопасность как функция становится ненужной в смысле неблагонамеренного целеполагания. Однако для формирования выравнивания понимания этого бывает недостаточно, а следовательно нужно различать области формального доверия и общего доверия. В области формального доверия обеспечивается соответствие целей некоторому документу как регламенту, либо как негласному своду правил. Обычно для организационной культуры требуется достичь этой области чтобы быть вписанной в общий либеральный дискурс капиталистического управления. Прибавочная ценность обеспечивается как стремление к её формированию в самовозрастающей зависимости приращения. Форма целеполагания по сути обслуживает это приращение, а дверие становится инструментом организации и зависимым элементом открытой системы поглощения и преобразования богатства. В семейных же отношениях формальный дискурс может быть организован с помощью договора или формального распределения. Безопасность достигается через функциональную привязанность к исполнительскому мастерству отдельных подцелей. Такая организация хороша для однородной и повседневной деятельности, но может нарушаться при столкновении с исключительным случаем, таким как путешествие или мероприятие. Именно поэтому многие приверженцы формального доверия стремятся к организованной форме проведения на основе планирования времени и ресурсов, либо путём перекладывания управленческих функций на сторонние организации. Общее доверие обозначает все иные виды доверия, отличные от формального, часто их можно описать как чистое доверие, то есть доверие основанное на ничем не обоснованной и иррациональной вере. В принципе общее доверие может быть осуществлено в рамках некоторой рациональности, но так или иначе оно стремится к иррациональности, поскольку безопасность здесь обеспечивается, но формально не может быть описана. Можно утверждать, что в послесовременности формальное доверие получило преобладающее распространение, тогда как общее доверие само стало заложником иррациональности, поскольку сохранилось преимущественно в некоторых странах, не достигших формального же статуса «развитости».

По этой же причине общее доверие может считаться не позволяющим достичь некоторого жизненного, организационного и цивилизационного результата, хотя это не так. Именно сегодня при столкновении с общепланетарными проблемами человечество переходит к рассмотрению области общего доверия и соответственно иррациональной безопасности. Одна из ключевых идей в этой концепции может быть представлена как неопределённость будущего: мы не знаем, что будет завтра и поэтому должны обеспечить повышенную безопасность на основе полного доверия. Это означает, что допустимы любые отклонения, пока они не противоречат общепланетарному пониманию. В этом смысле цели устойчивого развития обеспечивали лишь формальное доверие, тогда как общее доверие может и должно противоречить и отвергать любые установленные цели. Цели в сущности выступают индульгенцией для очковтирательства и подгонки значений, также как и правила для любого вида отчётности. Но если это очевидно в этическом измерении, то в эстетическо смысле это сведено до уровня отрицания в угоду прагматики. Сама же прагматика не может быть в конечном итоге не эстетичной, даже если вся эстетика сводится к ожерелью из костей исчезнувшего мамонта. Но если ранее люди могли не знать, что произойдёт с планетой и их воздействие было более ограниченным, то теперь последствия вполне живописуемы самим же искусством, как и наукой. В таких условиях действие больше не может быть не интеллектуальным, любой шаг сопровождается обращением к планетарному доверию и как углеродному следу и как всеобщей слежке. Если для восстановления доверия потребуется избавиться от средств связи — то почему бы это не сделать, ведь иначе человечество само скатывается в воронку симуляции безумия, где доверие к мыслям и артефактам заменено доверием к мифологемам, где всё окружающее свёрнуто до точки прошлого, где настоящее превращено в никогда не наступающее будущее. Формализм приодвт к тому, что системы аналитики получают некоторое представление, которое всегда смещено в неопределённом направлении, в том числе на культурную изменчивость и несводимость. Расстояние до истины поэтому становится в принципе неопределённым по крайней мере до того, как ноогенная волна начинает черпать энергию прагматики в направлении эстетики. И если есть выход из этой формальной оптимизации — то это пересмотр доверия как безопасности. И если у безопасности может быть найдена точка доверительного приложения, то это культурная безопасность, которая должна быть прежде всего обеспечена, хотя в этом случае наиболее сложно пройти путь творческого единения. По сути как ив общей безопасности культура в случае сильногой основы обеспечивает свою безопасность, что и говорит о наличии внутреннего и внешнего общего доверия. Когда же культура оказывается под угрозой — то это и есть основной показатель эффективности общественной деятельности , который весьма сложно как измерить, так и привести в требуемое состояние. Чтобы это сделать нужно по сути найти более глубокую экзистенцию, чем та, которая может быть формально достигнута через оптимизацию осуществлений (процессов). Таким образом, обеспечив общее доверие можно создавать независимые виды отчётов, которые тем не менее для обеспечения понятности и сопоставимости могут быть основаны на объединённых таксономиях деятельности, но которые никогда не позволяют получить личные сведения, поскольку к этому и не стремятся, направляясь в культурное отображение, не сводимое ни к рациональности, ни к мифологии.