Культурная жизнь течёт в некотором синхронистическом пространстве по отношению к общественной, то есть имеет некоторые способности к символьному отображению, которое обычно не является функциональным и не может быть исследовано с достаточной определённостью. Конечно, можно говорить о некоторых «рациональных ожиданиях» или некоторых других зависимостях, которые уже были ранее рассмотрены. Но вероятно сфера проявления подобных отношений относится лишь к относительно более упорядоченной «верхушке айсберга» общества, такой как рыночные взаимосвязи, решение проблем с помощью товаров и услуг. Сфера же культуры и искусства непосредственно не должна предлагать никакой упорядоченности, логического или функционального понимания, товаров и услуг, спецификаций, стандартов. Поэтому если говорить о классических и других эпохально-исторических областях искусства, то скорее происходящее можно описать герметически или традиционалистически. Когда же приходит время современности, традиционные элементы цепочек крайностей могут сметаться как костяшки домино все в одночасье. Если представить, что одна сторона костяшек тёмная, а другая светлая, то картина преображается по мановению ока и может казаться, что происходящее может иметь функциональное описание. На самом деле на уровне человеческих эмоций такие зависимости и могут играть свою роль, но в целом это не так хотя бы потому, что первая упавшая костяшка вызывается либо кажущимся с позиции функционалистов «случайным» событием или во всяком случае не поддающимся логике, некоторым противопрагматическим феноменом, который мы можем называть собственно культурным.

Сочетания цветов обычно также прорастают через функциональную плёнку прагматизма, по крайней мере если говорить про послесовременность. И так получается, что они могут быть связаны как с культурным пластом, так и с ядром общественных институтов. И там и там применение яркой цветной рекламной обёртки затруднительно, хотя всё же используется в деятельности политических институтов некоторых «особо» развитых стран, хотя и скорее по аналогии, чем по существу. Подтверждением не_линейности, но символической взаимосвязи цветового дискурса, может быть параллель нынешнего года, когда сначала получило массовое распространение «тёмное» оформление с появлением и распространением 10 версии наиболее распространённой операционной системы для переносных «умных» устройств, а затем с новой силой разгорелись настроения по «защите жизней» «темнокожих» людей. Конечно, многие уже и раньше применяли «тёмные» сочетания [цветов] и защищали права [людей¹], но в этом году это соотношение стало важной культурной составляющей [политической и общественной жизней[(и)]]. С одной стороны тёмный фон ранее был созвучен преимущественно инженерному окружению, может быть как некоторое цифровое противопоставление традиционализму бумаги и печати, а может быть как наполнение эргономикой расслабления глаз. Также и стремление к выравниваю существовало в обществах как некоторое противопоставление прошлому очевидному и официальному неравенству. Но так уж сложилось, что в обеих сферах некоторая незримая черта была пересечена именно в этом году, возможно под ускоряющим влиянием необходимости ограничения привычек во имя жизни в принципе. И жизнь начала находить новые пути, либо чувствовать ранее закатанную в глянец безысходность. Раньше сложно было представить [себе] «тёмную» «тему», да её в принципе могло не быть в распространённых [вычислительных [(операционных)]] системах. Но вот, например, в Убунту прекрасно прижилось тёмное оформление [вероятно с приходом 3 «Гнома»], быстро превращающее текстовый и табличный редактор в расслабляторы для глаз:

В таком виде противопоставленность свето-тени позволяет разграничить управляющие элементы от содержимого, выражая тем самым некоторый показатель дани средствам управления, которая отдаётся им в некоторой пропорции занимаемого экрана, так что в данном случае для содержимого (представленной областью белого фона) остаётся около половины экрана. Приемлемым показателем же можно считать 10-15 %. В данном случае конечно этого можно добиться, поскольку правая область легко сворачивается, а ленту можно представить в виде списков действий, но такое преобразование само по себе снижает эффективность, потому что требует дополнительных действий по скрытию и отображению, поиску и запоминания расположения сотен команд. От меню можно избавиться в данном случае (текстового редактора Писатель) с помощью сочетания Ctrl+Shift+J (во весь экран), которое убирает меню и оставляет для содержимого законные 90% экрана, но это переключение допустимо только в процессе ввода текста без дополнительного оформления, иначе же будут нарушаться функции сознания из-за появления и исчезновения управляющих областей. Но какой смысл использования редактора, в котором редактирование требует столь больших жертв? В данном случае мы не будем рассматривать данный вопрос, который уже отчасти был затронут в статье про предыдущие версии Убунту, здесь я показал, что тёмное оформление может быть использовано для быстрой и наглядной оценки соотношения управляющих областей и областей редактируемого содержимого.

Дальше для эргономического существования остаётся только изменить полотно на тёмное? Это легко сделать на вкладке «Страница» боковой панели «Писателя»:

Что же, такое оформление выглядит вполне естественно, особенно если работать при неярком освещении, в принципе цвет можно подобрать под окружение, здесь контраст тёмного и светлого — как противопоставление цвету, но и как вся палитра возможностей. Так что вероятно со временем привычное сухое и бесцветное оформление «документов» сменится наконец на более разнообразное, которое может впустить наконец саму палитру цветов в игру восприятия, но так, чтобы это представление было естественным и не следующим из безжизненной возможности технологии, такой как неподходящие оттенки и направления градиентной заливки для текущего настроения и для данной культуры.

Жизнь человека и сама похожа на цвет: у кого-то она белая, у кого-то более смуглая, кто-то идёт по «зебре», кто-то пересекает две сплошные [белые линии], кто-то погружается в разноцветье трав или коралловых рифов. В природе цвета тоже имеют значение (или точнее важное значение), в основном либо физическое (поглощение или отражение лучей), либо укрывающее, а может быть и обрядово-культурное, как в свадебных церемониях животных. Задумываешься об этом например, когда собираешь жёлтые, красные и чёрные ягоды, на которые также претендуют природные сообщества. И если для человека поглощение ягод имеет непосредственное вкусовое эстетическое значение, то для растений это функция выживания. Впрочем для садовых растений эта функция отходит на второй план, поэтому красная малина для гусениц приобретает сугубо плотоядный оттенок, ведь без заботы человека, пропалывающего окружающее пространство от сорняков у неё мало шансов на сохранение своего нынешнего очеловеченного цветового и размерного естества. Но здесь же недалеко сохранилась почти такая же красная дикая лесная малина, которая конечно же более вкусная, ароматная, хотя и более мелкая, поэтому и выживавшая здесь без дополнительной людской помощи. Следовательно в данном случае человек становится участником производства несоизмеримо больших объёмов цвета: там где в естественных условиях рос килограмм малины и земляники, там нехитрым отбором, рыхлением и удобрением можно получить наверно до сотни килограммов «садового» цвета. Также за цветом стоит борьба с «вредителями», решения о защите и наступлении. Цвет как признак спелости лишь символизирует конечную сезонную цель, ради которой совершается длительный цикл сезонных действий точно также как он сопряжён с ощущением природной нетронутости найденной в лесу малины, о которой годами может никто не вспоминать, либо за которой может прийти медведь, чтобы ощутить вкус и цвет вероятно точно также как и люди, тем самым как в сказаниях и преданиях разрушая границу общества и окружающей среды, которую люди всё отчётливее проводят, воздвигая заборы и прокладывая дорожки. Не случайно цвета и их простые сочетания становятся образами не только общественных объединений, но и государств в принципе, трансгрессируя на этот раз через саму границу значения предмета и изначального объекта, поскольку цвет наверно созвучен самой жизни: где-то это красная кровь, где-то это зелёная или голубая планета — смотря откуда смотреть. И как получается, что с жизнью может быть связан любой цвет — даже те, которые с художественной позиции не принято называть цветами (т. е. чёрный и белый); хотя ведь любой приближающийся к крайностям цвет (а чёрный и белый мы можем называть крайностями обозначивания цветов) не бывает на практике идеальным, поэтому любой белый — лишь допустим очень светло зелёный, а любой чёрный — лишь очень потемневший красный или коричневый (как собственно земля). Можно было бы отказаться от знаков и использовать вместо этого разноцветные квадратики (по крайней мере для языков небольшим количеством знаков), просто алфавиты возникли когда у людей не было доступности красок, а может и в принципе такого абстрактного цветового поля как палитра. Хотя возможно это не лучшая идея по причине культурной и общественной нагруженности разных цветов, которая в закорючках знаков практически не проявляется.

Как не выглядеть белой вороной в пылу выступлений толерантности — вопрос как подверженный прорастаниям дискурса, так и весьма поверхностный. С позиции словесного дискурса означивания можно заметить разницу между светлыми буквами на тёмном и тёмными буквами на светлом — и с одной стороны если важны сами знаки, а не фон, то именно тёмные буквы на белом выглядят более толерантно, хотя при этом они и не занимают бо̀льшую часть пространства документа. Попытки же разукрасить равно светло/тёмными цветами одну область вызывает обычно отторжение из серо-буро-малиновой серии. Хотя может быть и мода на цвета — лишь вопрос времени и соотношения с общественным обозначиванием через цвета. Но если мы даже допустим, что сама по себе эстетика цветов нетолерантна, то по большому счёту никакого смысла в означивании цветов и не остаётся, как и в самом различении «светлого» и «тёмного». Наверно можно заключить, что лучшая толерантность — это та, когда она почти незаметна, по крайней мере так можно добиться равенства в появлении и исчезновении курсора, если вести его через зеброподобно сочетающиеся знаки. А если так, то и это означает и отсутствие возникновения и исчезновения предубеждений во взгляде наблюдателя, цвета перед которым появляются независимо от любых его мыслей, как и от общественных течений и настроений. Это всего лишь означает новый поиск значения цветов или создание иной цветовой теории, основанной уже на постепенном переосмыслении как серости бетона и людей, так и самой прозрачности стекла и информации современности и послесовременности.