Всё, что может делать человек послесовременности - это путешествовать по её поверхности. наслаждаясь быстрыми перелётами и яркими впечатлениями, приятными духами и сверкающими волосами. Мода должна бы была придать различные значения каждому символу в образе человека модного, что открыло бы пространство для расслоения плёнки функционализма. Почему же этого не происходит? Почему почти каждый человек ощущает свою причастность к происходящему, даже если придерживается различной идеологии? И почему мы должны отнять у людей это единственное пространство, в котором они стремятся проявлять самовыражение, это стремление к функциональному совершенству, приобретению и обладанию символами? И, наконец, неужели человек настолько слаб, уродлив и беззащитен, что ему нужны стены, системы безопасности и постоянная обработка своего тела?

Вселенная смыслов играет порой странные игры с живыми существами и популяциями.  Приматы начали применять слова и получили преимущества для создания языковых пространств и систем: быстрое принятие сигналов об опасности становится основой современных систем безопасности. Но своим появлением язык в гармоничном дочеловеческом природном мире привёл к необходимости ослабления других функций, пока в какой-то момент человеческая изобретательность всё же не одержала верх, начав приручать саму природу. Так зарождалось и развивалось искусство в противовес прагматизму повседневности. Кошки, например, прагматичные создания: они моются, чтобы не издавать запаха и быть способными подкрадываться к добыче, они используют для этого свои языки уже многие миллионы лет и кардинально в этой схеме ничего не меняется и при этом остаются вполне милыми и симпатичными, также занимая своём место в функциональном слое послесовременизма, хотя и не создавая искусства как такового, поскольку трудно найти более прагматичное животное, которое бы занималось преимущественно отдыхом и едой. Если кошки играют - значит они готовятся к охоте, если они спят - значит они отдыхают и переваривают добычу, экономят силы. Для людей кошки несут некую прагматическую функцию, поскольку могут всё же ловить незваных гостей и развлекать детей и хозяев (и даже здесь они антипрагматичны), но большую часть времени они ничем полезным не заняты, следовательно они создают культурный слой богемного существования (да, действительно они конечно же любят валерьянку). Перед людьми же открывается совершенно иная вселенная смыслов: люди моются или купаются как из гигиенических, так и из эстетических соображений. Таким образом, прагматика и культура соединены обычно вместе в неразрывном единстве, обретая формы привычек и норм идеологического содержания. Становясь нормами, определяя статусы все эстетические составляющие создают прибавочную ценность в общественном смысловом обмене. Люди делают макияж и маски, но в целом манипуляции с лицом направлены на коммуникативную функцию, которая также создаёт стоимость, как и состояние внутренних органов. И этот функционал с одной стороны определён случайностью, с другой - личностью, а с третьей - общественным функционалом. Если один из элементов системы исчезнет - разрушится вся система: случайность и личность не важны без функционального отображения на общество, на окружающих, а без личности процесс превращается в создание бездушной маски. Но в природе часто можно встретить подобный эстетический функционал в свадебных нарядах, элементах деятельности животных, которые только и нужны для инстинктивного стремления к продолжению рода. Но и это стремление, как и сама свадебная конкуренция, определены выживаемостью популяции, которая обеспечивает устойчивое существование и развитие природы. Когда человек пытается определить "свою" природу или установить взаимосвязи  окружающей природой, то перед ним открывается пропасть шириной  и глубиной в миллионы лет. Человек не знает, как обеспечивать гармонию, зачем следовать инстинкту размножения, он привык рассуждать и преодолевать все инстинкты, также как и подчинять собственное тело, язык, мысли смысловой и символической игре, игре в которой правит идеология слов и их обессмысливания, в которой в условиях массовости искусства оно само становится платформой для существования элитарности, которая правда обессмысливает собственное положение, но обессмысливания ещё недостаточно, чтобы лишиться функциональности.

Искусство возникает тогоа, когда мы сознательно отвергаем функциональность и в этом смысле даже заведение кошки - это искусство, даже если она не участвует в выставках. Как и макияж, как и стены дома - это культурные проявления действительности и создание частной культуры, если они не навязаны сторонними людьми. Поэтому для того, чтобы оставаться собой нужно думать о происходящем, а затем встраивать свои мысли в происходящее. Угрозой послепослесовременности является прототип услугизации всего, мира, в котором человек не имеет жилища, но может каждый день выбирать помещение словно номера в гостинице, у него нет лица, потому что он скрывается за маской коммуникаций и профилей, у него нет дороги, потому что вид и способ передвижения определяется приложениями, у него нет мыслей, а вместо этого функциональные зависимости, наконец, у него нет природы, потому что она не предоставляет услуги, а владение становится слишком обременительным. Но по сути это не слабость и беззащитность - это новое мышление, которое требует от человека большей,  а не меньшей вовлечённости для сохранения самости. Если при владении он мог не задумываться о том, почему это его дом, почему он выбрал этот цвет стен, почему он выбрал ту или иную одежду, то когда он берёт одежду каждый день на прокат эстетическая функция многократно возрастает: если люди перестанут задумываться о том, что они используют и почему жизнь это не только использование окружающего мира. то дома будут  всё больше напоминать пластиковые муравейники, стены - разноцветные фантики, а одежда - подарочную упаковку, сами же люди будут становиться похожими не только на муравьёв, но скорее на мышей, за которыми кошки уже не охотятся, а забавляются. Поэтому нельзя конечно же отнимать у людей возможность создавать, пусть даже создателями будут единицы, украшающие дома для других, тысячи, разукрашивающих лица и ногти, но если люди начнут об этом задумываться, то возможно не будут уделять именно этим элементам такое внимание. По сути ведь лица и руки, их форма определены коллективным бессознательным, архетипами, цвета также несут некоторый смысл, но в сущности в современном виде это проявление фатального функционализма, даже если он коннотирован десублимацией. Поэтому вопрос о слабости. также как и о пространствах для творчества, вторичен по отношению к самому творчеству. Если это творчество, которое устремлено к функционализму, аморально по своему содержанию - то оно как минимум односторонне. И в этом отношении скорее контркультура занимает доминирующее положение в безысходности масс. Конечно же нельзя просто так вернуть гармонию и уравновешенность в мир, тем более, что творчество - всегда удел неуравновешенности, но человечество слишком рискует, когда не замечает, что некоторые архетипы давно легли тяжким грузом на весы осмысливания, не позволяя функционально осмысливать лишающиеся функций ритуалы.

Плёнку можно разделить и найти в этом лишь отражение или другие фрагменты плёнки. Сложнее обратиться к лесу, к полям, к воде и увидеть отражение её там. Если наше искусство и сочетается с природным творчеством, то оно подобно течению рек, разветвляющимся словно дельты волосам, смотрящим словно звёзды с небес глазам. Но мы снова открываем пакетики и функционально взращиваем домашних животных, наполняя их сбитые с толку рецепторы стандартизированного размера и содержания элементами. Функция еды не более и не менее важна, чем функция красоты. Но живые организмы не сводятся к простым функциям, пока они живы. На этом и основано творчество: оно всё время борется внутренне с упорядочиванием и стандартизацией прагматики. Но плёнка функционализма охватывает и жизнь, упорядочивает трудовые и личные отношения, пытается устанавливать зависимости и взаимосвязи подобно тому, как текст на упаковке указывает сколько пакетиков корма нужно дать кошке в зависимости от её веса. Смыслы и знаки также становятся жертвой функционализма: мы потребляем их также как кошки корм: инстинктивно и с удовольствием, но не только потому, что у нас появляется чувство голода, а потому, что общество накладывается свою плоскость, плёнку, в которой всё идеологизировано, всё обессмыслено, но упорядочено. Стоит ступить шаг и мы рискуем оказаться в пропасти, в пропасти где у нас уже не будет никаких функций, поэтому слова как система безопасности удерживают нас в своём поле уже миллионы лет. Но иногда мы всё же теряем слова, иногда мы видим лица за макияжем, мозги за черепной коробкой, душу за телом. Но язык не только и не столько функция, также как творчество  - основа для избавления от прагматизма. Те функции, которые некогда становились основой географических или космических открытий порой следует отбрасывать, но не стоит при этом становиться кошками, которые гуляют лишь вокруг своего участка, хотя так люди могут вернуться к соотнесению себя и своего языка с землёй. но если нас как таковых нет, если нет функции Я, то есть по крайней мере множество нас, общность неопределённостей, становящихся осмысленностью. Это происходит по-разному, но иногда случаются личные открытия, иногда рождаются акты творения, элементы искусства, поэтому не стоит унывать и останавливаться, если не довольствоваться функцией, то можно открывать её непостоянство, перекрашивать и перекраивать действительность, обретать мир и противостоять ему.