Я открываю книгу или просто держу её в руках и уже ей доверяю. Всё-таки и современная печатная продукция несёт на себя отпечаток давнего и средней забытости прошлого: и древнеегипетских папирусов и глиняных табличек из Междуречья и новгородских берестяных грамот. Особенно интересно открывать книгу про информационные технологии: это в некотором смысле разгружает мозг, придаёт уверенность в силах и во всем происходящем: каждая страница уже видна, пусть только своей гранью, а путь по ним уже кажется пролегающим перед глазами подобно дороге, которая лежит в соседний город не через дремучий лес, а через открытое чистое поле, над которым восходит краснящееся солнце и знаменует прекрасный тёплый день, который готов почти бесконечно дарить свежесть и непревзойдённость нетронутых ещё человеком цветов и неуловимого едва заметного ветерка, лёгкие взмахи крыльев бабочек и жужжание вечно трудящихся пчёлок. Всё это ощущается и на этих страницах, в конце концов они тоже сделаны из лесного материала. Но немыслимое раньше в древнем и средневековом мире теперь в наших руках: стандартная бумага, стандартные буквы и даже стандартные шрифты и линии - всё столь обыденно, что кажется бесконечно отдалённым от природного разнообразия. Эти страницы конечно только создают видимость унификации, пока нам недоступны нанотехнологии, которые позволят создавать в тысячи раз более тонкую бумагу и снизить расход материалов больше чем на несколько порядков, а пока они шероховаты и таят в себе целые миры словно поля или леса, на которые мы смотрим с высоты птичьего полёта. И эта иллюзорная стандартизация мезоуровня весьма характерна для послесовременности: функционализм создаёт новую крайность видимости наяву в противоположность невидимой видимости снов, окутывает красками изменённой неприродности, которая также стандартизирована как диаметр труб и проводов вокруг нас - она необходима для удобства и экономии, для инфраструктурной целостности цивилизации, в которой комитеты по стандартам и технике претендуют на роль системообразующих центров. Но книга - всё же это структура, хотя с изобретением постструктурализма приходится не искать её в ней. Она структурна в своей внутренней дополнительности, в том, что как текст-письмо она - это рассказ, а не система, таинство, а не свидание, единство, а не целостность. Я беру книгу и ощущаю запах, ощущаю проникновение систем в структурность с целью вскрыть самые основания и устои, привести в крайнюю степень сонесогласия сонесохранительство прошлого накопленного творческого культурного кода. Запах этот конечно также стандартен, как касторовое масло, но эта книга прагматична, потому что она отвечает на вопросы, она стремится к разрешению загадок, к разрешению герменевтической несвязанности функционального опыта восприятия информационной технологии через технологию естественной жизни. Я слышу шорох страниц и мои руки продолжают воспринимать целостный объект: мне так естественней доверять лесу, из которого сделана книга, думать, что он тоже стал частью содержащейся в ней мудрости, даже если она всецело системна, ведь даже в этой безысходной системности сохранены обрывки структурного созерцания невидимого леса, выросшего неизвестно где и сваленного серыми людьми, возможно получающими серую зарплату.

И всё же я доверяю ей больше, чем мифическому символу-значку в прямоугольном поле подсвеченных светодиодами жидких кристаллов. Не знаю, то ли мне не так приятны его пластиковые рамки и прямоугольная природа, откровенно тёмный и типично послесовременистский покрой, но ведь ещё больше я не доверяю цифрам, которые сохранены в последовательности или разбросаны по ошмёткам магнитных пластин. Там эта структура совсем виртуальна, её обрывки разбросаны на новом уровне через создание структуры, не соответствующей видимой структуре, а та структура в свою очередь наложена на невидимое поле размещения системы папок и данных, в свою очередь которая может быть распределена до бесконечности по непостоянному кластерному полю. Я теряю след букв, я не знаю, из чего состоят знаки, которые я вижу, я не могу их проверить так, как могу довериться бумаге, её относительной неизменности. Конечно, это несколько мистическое ощущение, порой кажется. что доверие здесь совсем не уместно. Достаточно одной команды и вот текст превращается в привычный машинный голос, похожий на человеческий, даже более системный, чем у диктора, не отвлекающийся и не путающийся. Да, системы проникают в нас и превращают язык в систему, подчиняют законам системности. А я ещё цепляюсь за структуры и поэтому мне так привычно держать и доверять бумажно-картонной книге в которой напечатаны элементы, что я могу увидеть в экране, но здесь они застыли без всякой электроники, гордые и изящные в своей энергонезависимости. Наверно потому, что нам всё ещё сложно посчитать все даже основные последствия наших действий, мы не понимаем, где мы приносим больший вред: читая электронную книгу или бумажную, как мы эффективнее понимаем и взаимодействуем с ней, но я вижу будущее, в котором гибкие кристаллы выстраиваются в перелистываемых страницах, сохраняя память о прикосновениях моих пальцев, возможно намного менее энерго- и магнито-зависимо, чем системные цифровые монстры современности.

Книги же об искусстве часто сами становятся произведениями искусства, не говоря уже о том, что могут становиться частью произведений искусства. В потёртостях и подчёркиваниях и состоит наше повседневное творчество, выражение смыслов на поле идеологий и при выходе за его пределы. Иногда хочется думать, что открываемые мысли уникальные для каждого, часто же они совпадают для многих, заметки на полях становятся слишком близкими для других, может даже более близкими, чем тебе самому. Иногда понимание и осмысление разделяет большое время. И в целом также с книгами: я открываю дореволюционные издания и вступаю на поле другого языка, других правил, я открываю и храню энциклопедии и словари, атласы 60-80 летней давности и словно бы погружаюсь в другую эпоху, я открываю современные книги и хочу видеть ещё дальше, я здесь теряюсь, но всё же я нахожусь в области доверия, соединяя разные эпохи воедино. А что в историческом смысле позволят увидеть эти безликие копии цифровых двойников, которые можно было открыть точно также 20 лет назад как сегодня и можно наверное будет открыть также через 100, через 1000 и более лет? Может быть имеет смысл записать их на магнитную ленту, но она слишком быстро рассыпается, тем более, если попытаться её потрогать. Конечно, я могу сохранить заметки и цифровые комментарии, но эпоху и время таким образом не сохранить. Здесь наверное и находится источник доверия: в заснятом историческом отпечатке, который был выпущен и издан как слепок общественного сознания, выпущен и затерян подобно берестяным грамотам. И что касается структуры, то она неколебима: электронные обучающие материалы или заметки стремятся распасться на отдельные относительно небольшие лоскутки, каждый из которых следует прочесть за один сеанс работы с устройством (либо придётся всё время переводить его в сон), а книга едина и полна словно море с бегущими корешками типографской склейки, она уже содержит в себе все главы и главное - все они одинаково материальны, имеют свою законную площадь в мире чтецов. Электронные файлы же могут быть никогда не открыты, но при этом перемещаться несметное число раз своими частями и целиком. Хранить может их проще и можно намного больше, но это хранилище покоряет своим функционализмом, которому вдвойне тяжело противостоять, если под рукой нет аналогового источника восстановления доверия к материальному.